Железный старик и Екатерина (СИ) [Владимир Макарович Шапко] (fb2) читать постранично, страница - 79

class="book">      Сели на обшарпанный больничный диванчик неподалёку от лифта. На муниципальную больничную нищету. Старик спросил про Рому. Как он там? Как учится? Что нового у него в плане шахмат?

     – Почему вы не взяли с собой мобильник, Сергей Петрович? – вопросом на вопрос ответила Екатерина. – Чтобы самому звонить ему?

     – Я думаю, Катя, ему не надо сейчас говорить, что я заболел. Вот как поправлюсь немного, перестану кашлять – можно попробовать тогда. Позвонить.

     У Городсковой перехватило дыхание. Стала отворачиваться.

     – Что с вами, Катя?

     Женщина повернулась к нему. И вдруг со слезами начала качать головой:

     – А вы знаете, Сергей Петрович, что Валерий ваш внук, а Ромка – правнук? А? Знаете? – Всё качала головой, как будто пеняла старику: – Знаете?

     Старик то ли не поверил, то ли не мог осмыслить услышанного.

     Сказал, наконец:

     – Не переживай, Катя. Я давно понял это.

     – Как давно! Когда?

     – Когда увидел фотографию Валерия. У тебя на стене. Когда узнал в нём своего Алёшку. Да и себя самого.

     – Да что же вы молчали?

     – Не посмел, Катя. Слишком много времени прошло.

     Старик, словно боясь, что его сейчас стукнут по голове, торопливо добавил:

     – Я уже и завещание написал.

     – Какое завещание?

     – На квартиру свою. Правда, не на Валерия, а на Рому.

     Городскова вскочила, стала ходить взад-вперед, не в силах вместить всё в голову.

     – Зачем, Сергей Петрович?! Это же плохая примета!

     – Предрассудки, Катя. Я ещё поживу. Ещё половлю с Ромой рыбу.

     Как в бабьем плохом романе, Екатерина села, обняла старика и заплакала.

     Потом, споря, обсуждали, стоит ли сейчас говорить всем – и Валерию, и Ромке, и Ирине – о внезапном превращении Дмитриева в деда и прадеда. Старик сомневался, надо ли Катя. Не испортит ли это всё?

     – Надо, Сергей Петрович. Теперь непременно надо сказать. Вот как поправитесь, так сразу и раскроем им карты.

     Простились у лифта. На правах невестки Городскова поцеловала старика в щёку. Раскрасневшийся Дмитриев бодро пошёл к своей палате. Екатерина захлопнула железную дверь грузового лифта, поехала вниз, чтобы выйти через приёмный покой, через который за эти дни навострилась проходить к больному. В любое время дня. И даже вечера.

     На другой день, в обед, как всегда, пришла с горячим.

     – А ваш отец в реанимации, – сразу чуть ли не хором поведали ей в палате. – Вчера вечером ему сделалось плохо, и сразу увезли. На пятый этаж. В реанимацию.

     Больше всех говорил молодой парень в костюме-олимпийке, как у Дмитриева. Кивнул на аккуратно заправленную постель Дмитриева. Мол, смотрите, его здесь нет.

     Побежала в ординаторскую.

     Завьялова не было, но врач Галямова всё подтвердила. Действительно старику стало резко плохо, начал задыхаться, терять сознание. Быстро подняли на пятый. В реанимацию.

     Татарские раскосые, как лодки, глаза смотрели с тревогой на растерянную женщину.

     Вошёл Завьялов. Большое лицо его было озабочено.

     – Уже знаете. Делают всё необходимое. Я узнавал час назад. Пока улучшения нет. Старик без сознания, но организм борется. Будем надеяться.

     Екатерина Ивановна хотела уточнить, узнать подробности, но Завьялов, не давая говорить, – говорил сам и одновременно писал: «Вот телефоны ординаторской и поста в коридоре. Вам тут делать нечего. Звоните в любое время в течение дня, конечно, узнавайте. До свидания».

     После работы пришла домой – разбитая. Как будто мешки целый день таскала.

     Стряхнув изморозь, кинула в комнату на диван легкую, как пух, песцовую шапку. Сев, стала снимать обувь. С сапогом в руке замерла. Как и Дмитриев недавно, повернулась к зеркалу на стене. На неё смотрела женщина с обескровленным белым лбом, будто с белым обручем. Волосы взняты, схвачены вверху резинкой. Баба-яга сидит. Старуха. Пока ещё не больная. Одно только отличие от Дмитриева. Вздохнув, двинулась в комнату

     На следующий день с утра позвонила. В трубке послышался голос Завьялова,