День середины лета [Анна Анатольевна Степанова] (fb2) читать постранично, страница - 2

— А младенчик-то тебе зачем? — недоверчиво прищурилась Нира на мелкую.

В целительские таланты и платежеспособность той верилось почему-то безоговорочно.

— Это уж мое дело.

— Ну, а вдруг для ритуалов там дьявольских… Тогда я не согласна! — робко сделала женщина еще одну попытку очищения совести.

— Сто золотых, дорогая! И нет — никакой дьявольщины. Вырастет, нормально жить будет…

— Ну-у, если так, то ладно! — вздохнула Нира с поспешным облегчением. — Только вот, — испугалась вдруг, — с Тихарем моим как?

— А никак, — холодная усмешка искривила блеклые губы девчонки. — Нет больше твоего Тихаря. Уж мне это несложно…

И женщина опять ей поверила.

Ливень прекратился, понемногу светлело небо на востоке. Нира торопливо хлюпала по лужам, ежась то ли от весеннего холода, то ли от звучащего до сих пор в ушах: "Только учти! Обманешь — будет то, что и с Тихарем!".

Словам девчонки почему-то верилось…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИСТОРИЯ ПОСЛУШНИЦЫ. БОГ ИЗ СНОВ

Три огромные каменные плиты на полу — серые, с зелеными прожилками. Жесткое ложе с соломенной подстилкой и старым, много раз штопаным покрывалом. Узкое, высокое окно кельи, в которое пробивается солнечный лучик на рассвете, и весной скребется ласково веточка цветущего во дворе абрикосового деревца. Еще десять каменных плит коридора. Истертые ступени. Восемь шагов до алтаря, окруженного свечами. Мрачные Залы Исцеления, исполненные болезней и стонов. Погреба с припасами. Каморка, где висят под потолком пучки целебных трав, а на полках выстроились коробочки со свечами. Унылый храмовый двор, дремучий старый сад и крохотный огородик. Запах летнего солнца на камне, аромат высушенных трав, свечей и летучего масла, намертво въевшийся в кожу и волосы…

Таков был мир Илл'ы с самого рождения.

Храм. Застывшая каменная громадина в самом центре кипящей жизнью имперской столицы. Закрытый, тихий мирок, за порог которого ни разу не ступала Илл'ына нога.

Огромный белый свет простерся совсем близко, за высокой серой стеной, — и все же был он невозможно, недосягаемо далек. Там рождались и умирали, воевали и веселились, молились без веры и верили без всяких молитв… Там были повстанцы и уличные актеры, доблестные вояки и удачливые воры, скромные поселяне и пышные лорды, божественный Император и страшная Гильдия. Там было все — и Илл'а знала это "все" лишь по скупым чужим россказням.

Здесь же — только каменные плиты (три в келье, десять в коридоре). Свечи и алтарь. Ее любимые травы. Больные, просящие исцеления. Печальные, молчаливые сестры…

А еще — Алим. Воспитатель и наставница. Тридцатидвухлетняя женщина с внешностью некрасивого подростка и жесткой волей, способной вызвать зависть искушенного полководца. Всегда строгая, но странно заботливая. Пугающая, но по-своему ласковая. Почти мать. Да что там — мать и есть! Другой-то Илл'а не знает!..

Вот и все, что она имела. Немного, в общем-то. Но вполне достаточно для жизни — спокойной и даже счастливой.

Размеренной.

Расписанной ритуалами — час за часом, день за днем, месяц за месяцем…

В свои шестнадцать Илл'а — послушница столичного Храма — знала все о лекарском деле, и почти ничего — о мире вокруг; все о восхвалении и служении, и ничего — о настоящей жизни. Ей, как и всякой, выросшей при храме, полагалось быть покорной, чистой и праведной. Заполненной лишь тем, что допустимо и должно, — а значит, почти пустой внутри…

И Илл'а была такой.

Ну, почти.

Вот уже пять лет у юной послушницы была тайна. Смущающий, непонятный, прекрасный и, кажется, совсем не добрый, бог повадился навещать ее сны.

День, когда пришел он впервые, помнила девушка урывками — зато так ярко и отчетливо, словно сами Светлые выжгли узор из этих кусочков перед ее глазами. Слякотная осень стояла тогда. Мелкий холодный дождик брызгал в открытое окно кельи, делая скользкими плиты пола. Покачивалась ставенка, печально поскрипывая и гремя сломанным накануне засовом. Мокрые, грязные пятнышки расплывались на выцветшем зеленом сукне храмового балахона, в который неохотно и не слишком умело тыкала иголкой одиннадцатилетняя Илл'а.

С раннего утра сидела она за ненавистным шитьем, наказанная за излишнее любопытство. А всего-то добавила в зелье от зубной боли пару лишних травок да заговор! Вовсе не из любви к шалостям, но из искреннего интереса — что за новое снадобье получится?

Получилось не очень.

У несчастного Мигаря, почтенного храмового сторожа, мгновенно задеревенел язык и, на удивление, заблестели хмельными огоньками серые глазки. Хлебнувший от души мужичок растерялся, не зная, идти с жалобой к старшим сестрам, или махнуть рукой да вновь приложиться к бутыли, — и, наверное, выбрал бы второе, но тут, к Илл'ыной беде, наведался в сторожеву каморку по какому-то своему делу брат Орат — желчный, вечно всем недовольный толстяк — поморщился от Мигаревого мычания, ткнулся носом в ополовиненную бутыль и волком