Невстревоженные острова [Роберт Пенн Уоррен] (fb2) читать постранично, страница - 4

пылко, как человек, желающий загладить вину, жал протянутую ему руку, стараясь не смотреть в лицо уходящего гостя из страха увидеть на нем усмешку, и раз за разом повторял: «До свидания».

После того, как Фил Алберт сбежал по ступеням, он остался стоять в открытых дверях; на улице дул холодный ветер, мимо пролетали редкие снежинки, а он все смотрел, как юноша подходит к машине, влезает в салон. Он ещё раз крикнул: «Веселого Рождества», но понял, что голос его потонул в уверенном, наглом реве мотора.

Резкий ветер трепал две декоративные елки у входа, они напоминали старух в черных изодранных платьях, просящих милостыню у дверей. Он расправил плечи и снова ощутил, хотя и слабее, привычную радость, оттого что впереди воскресный вечер. Потом жена крикнула:

– Закрой дверь!

Он точно знал, в каком положении застанет её, когда войдет. Она будет стоять перед камином, неподвижно, словно возбуждение вечера истощило её силы; черное шифоновое платье в сочетании с бледной кожей и светлыми волосами на её хрупкой фигуре кажется странно невесомым, словно с чужого плеча, однажды он даже заподозрил, что оно взято напрокат; и грудь её, заметная, но не слишком большая, будет вздыматься и опадать, выпуская возмущенные, отрывистые вздохи.

Он прикрыл тяжелую дверь, в три шага пересек прихожую и вошел в комнату.

Именно так она и стояла.

– Я думаю, Алиса, – провозгласил он, предварительно откашлявшись, – я думаю, что должен довести статью до конца. Предмет ранее не рассматривался с этой точки зрения…

Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, сказала: «Какой предмет?.. Ах, это…» – и снова умолкла. Театрально отставленная сигарета, которую она сжимала в тонких, нервных пальцах, испускала завитки дыма.

Пока он шел к ней по ковру, – с опаской, будто ступая по ненадежной поверхности, где немудрено поскользнуться и потерять ненароком чувство собственного достоинства, – его охватило желание, смешанное с раздражением, но сильное.

– Алиса, – сказал он, не очень понимая, что говорить дальше.

Она снова посмотрела на него.

– Ты был очень груб с Филом, – сказала она.

– Груб? – повторил он.

– Почему ты грубил ему? – сказала она таким тоном, будто задавала вопросы из катехизиса.

Он чуть было не ответил: «При сложившихся обстоятельствах я имел право быть грубым», но промолчал. Подумал: она сердится, потому что я сказал этому балбесу то, что должен был сказать. Она не верит, что я и вправду поеду домой. А я поеду.

– Почему ты грубил? – терпеливо допытывалась она.

Он почувствовал глубоко в груди крохотное ядро слепого, безотчетного гнева. Оно ширилось, росло внутри него безмолвно и слепо.

– Раньше ты никогда себе такого не позволял.

– Если я был груб с мистером Албертом, то мне очень жаль, – он осторожно взвешивал каждое слово. – Уверяю, у меня были самые добрые намерения.

Желание вернулось, глубокое и опасное, но как бы действующее против его воли. Нечто подобное чувствует человек, которому хочется сковырнуть болячку: то же любопытство, то же стремление посмотреть, что же под ней, испытать боль.

– Алиса, – сказал он, слыша себя как будто издалека, и обнял её за плечи. Поцелуй не достиг её губ; щеточка усов прижалась к её мягкой щеке.

Он не понял, сама она высвободилась, или его ладонь просто соскользнула с её плеча. И вот она поднимает руку и прикладывает к виску – этот обреченный жест всегда порождал в нем ощущение собственной неполноценности.

– Я очень устала, – сказала она.

– Да, – согласился он, – вид у тебя утомленный. – И порадовался, что не сказал минутой раньше «я люблю тебя» и теперь не испытывает унижения.

– Спокойной ночи, – сказала она и пошла прочь, мимо стула, на котором просидела весь вечер, мимо стола, где стоял его пустой стакан, к двери. Черный шифон волновался и трепетал при каждом шаге.

Он смотрел на дверь, за которой она скрылась. Слова сами собой сложились у него в голове, и он почувствовал такое удовлетворение, что едва поборол соблазн произнести их вслух. Я оказал бы неоценимую услугу моему юному другу мистеру Алберту, если бы сказал, что Алиса Дарлимпл холодна как змея. Он окинул взглядом комнату. Потом, оглядывая комнату, где предметы с её уходом, казалось, вновь потеряли свою четкость, он гадал: а что бы она ответила, как бы восприняла его слова, если бы он все же сказал «я люблю тебя».

Он медленно вышел в прихожую. Наверху зажегся свет, раскидав по первому этажу тени и угловатые световые лоскуты, словно колоду гигантских призрачных карт. Не поднимая глаз, он прошел к двери своего кабинета, открыл её и щелкнул выключателем. Большая бронзовая лампа на столе в центре комнаты пролила поток яркого света на оказавшиеся в пределах её досягаемости предметы: лоток для ручек, уложенных друг подле друга с педантичной аккуратностью, бронзовый чернильный прибор, кожаный футляр для очков. В тени, за гранью света, как сплошная кирпичная кладка некоего безглазого сооружения, тянулись ряды книг.

Он уселся