В тени новостройки [Мето Йовановcкий] (fb2) читать постранично, страница - 4


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

нужен, когда увидел толстого жильца из нового Дома, того самого, с русыми усами, который вчера вечером погладил меня по голове. Он стоял у крайней лодки, в которой сидел его сын с кем-то еще. Обрадованный, я подошел к усачу и, улучив подходящий, на мой взгляд, момент, сказал:

— Дяденька, можно и мне покачаться?

Он взглянул на меня, узнал, даже, кажется, обрадовался, засмеялся, потом, положив руку мне на голову, воскликнул:

— Конечно, герой! Какие могут быть возражения?

Когда я гордо посмотрел на людей, стоявших напротив, среди которых был и милиционер, мой взгляд встретился со взглядом фифочкина сына, который гадил около нашего двора. Теперь-то наконец у меня было полное право взглянуть на него свысока, хотя и несколько сдержанно, поскольку тут же находилась его мамаша, за юбку которой он цеплялся. В это время подошел и мой отец, он меня не сразу заметил, но я взял его за руку и подвел к качелям, сказав, что вот этот дядя разрешит мне сейчас покачаться. Приятно было видеть, как отец и толстяк с русыми усами поглядели друг на друга, улыбаясь так, будто они стали друзьями.

Пока я ждал своей очереди, горделиво озираясь вокруг, я еще раз обратил внимание на милиционера, который расхаживал среди толпы, не зная, куда девать дубинку. Наконец усатый толстяк, которому доставляло удовольствие делать людям приятное, остановил качели и сказал своему сыну и другому мальчику, что хватит, пора дать и другим. Они послушно слезли, какой-то мальчик тут же стал забираться с того края, где стоял мой отец, а я полез со стороны фифочкина сына. Можно было уже раскачиваться, но этот пачкун вцепился в мои штаны и завопил так, словно его резали. Он хотел во что бы ни стало немедленно залезть в лодку. А когда отец мой, не заметив его, сказал: «Давай!» и собрался раскачать нас, фифочка со злостью вставила:

— Дайте сначала нашим детям покачаться, а потом уж пусть другие. Для чего же мы платили… Я увидел, что усатый толстяк идет к дому, а отец, услышав слова женщины, наклонился вперед и, как-то глупо ухмыляясь, просительно пояснил:

— Да вот, товарищ разрешил, — и стал искать его взглядом.

— Вот еще, — сказала женщина и подняла своего сына на руки, чтобы посадить его в лодку, а ее муж, покраснев от злости, схватил меня и со словами «Чтоб тебя!» сбросил на землю как мешок, и я к стыду своему растянулся. Не успел я понять, что к чему, как отец влепил ему пощечину, и я испугался и возликовал одновременно. Поднялся крик и суматоха, но пока подоспел милиционер, я успел ударить камнем по ноге того, кто швырнул меня на землю.

Милиционер прекратил драку, но шум продолжался, хотя я ничего не мог понять. Знаю только, что все наши из старого квартала были на стороне отца, а новоселы — на стороне того. Новоселы все время повторяли:

— За что же мы деньги платили? За что?

Наши соглашались, что деньги платили действительно они…

— Но, понимаете… — твердили старожилы, не в силах объяснить, почему им кажется, что те не правы. Мне все стало ясно, когда отец, сказав милиционеру свое имя, взял меня за руку, и мы пошли домой, подгоняемые взглядами оставшихся. Взгляды эти показались еще более тягостными, когда к нам подбежала мать, которая тоже была здесь, хотя мы ее и не видели.

Нам стало легче лишь, когда мы вошли в свой двор, тот самый двор, рядом с которым гадил фифочкин сын, потому что, видите ли, здесь было и так грязно, и еще легче стало нам под старой крышей, доставшейся нам в наследство от деда. Отец сел на кровать, оперся руками и опустил голову, мама стояла перед ним, а я пошел в угол и там, отвернувшись к стене, обескураженно молчал, охваченный желанием отомстить, конечно, прежде всего тому пачкуну. Мама все повторяла: «Ничего, ничего», но мы с отцом молчали, и она тоже замолчала. Затем снова попыталась утешить нас:

— Может, мне пойти… купить все назавтра, — предложила она. И силясь казаться непринужденной, добавила, обратившись ко мне: — Пойдем вместе…

— Оставь,— прервал ее отец.

Тогда мать прикрикнула на него: — Но чего ты! Чего загрустили…

Отец, взволнованно переводя дыхание, прервал её.

— Нет, не грущу я, а думаю.— Он перевел Дыхание.— Мне кажется, эти деньги теперь пригодятся на другое.

Я долгое время не понимал, для чего они пригодятся, но тогда воспринял это, как наказание за то, что мы позволили себя оскорбить. И все из-за меня. Мы знали, что ещё долго новый дом всем нам будет в тягость, даже при одной мысли, что надо выйти из дома на улицу.