Повесть о верном сердце [Александр Терентьевич Кононов] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

железными стременами, было на этом коне.

— Там Ирма! — постращал Гриша на всякий случай девочек, кивнув в сторону аллеи.

Ну разве мыслимо, чтобы ему дали когда-нибудь хоть разок прокатиться на таком коне! Да он и сам никому не дал бы. А девчонкам, хоть и богатым, — зачем девчонкам конь? Они его за собой на веревочке водят, смех один.

Девочки сидели на пне смирно, прижавшись одна к другой, боялись: мальчишки — опасные люди…

— Ну, чего вы, в самом деле, — пробормотал Гриша осевшим от волнения голосом: — не бойтесь, дайте прокатиться разок.

Просьба была безрассудной, он сам это знал и все-таки взялся несмело за кожаную узду, украшенную блестящими медными пуговками.

Старшая девочка нахмурила тоненькие брови, но ничего не сказала.

— Мы разок, мы сейчас, — заторопился Гриша, — мы с косогора разок… И мигом вернемся.

Он ухватил коня за лакированные бока, сделал два шага и оглянулся. Девочки по-прежнему сидели, опасливо взявшись за руки. А Ян, не отставая ни на шаг, шел за Гришей.

Они дошли до того угла в саду, где в изгороди был пролом, прикрытый доской и известный одному Грише да, может быть, еще деревенским ребятам, бесстрашно лазившим в помещичий сад летом за клубникой, осенью — за яблоками.

Мальчики сперва просунули в пролом коня, потом вылезли сами.

— Ну, теперь к крыжу, — зашептал Гриша, хотя кругом никого не было; он уже видел себя на лихом коне, несущимся вниз по пыльной дороге.

Мальчики дали крюку, чтобы никто из усадьбы их не увидал, и торопливо зашагали межой по ржаному полю; от травы к натруженным за день босым ногам уже шла чуть слышная вечерняя прохлада, когда они выбрались на косогор, к тому месту, где Ян с отцом проехали сегодня на телеге.

Их и в самом деле никто не увидал… кроме голенастой Кати; она сидела сейчас на огородном тыну и зорко глядела на мальчишек.

Это, конечно, было не к добру. Но статный конь с широкими раздутыми ноздрями уже ждал их, и, подталкивая друг друга, приговаривая «садись-садись», они взобрались вдвоем на восхитительно пахнувшее кожей скрипучее седло. Гриша подобрал поводья, оглянулся на Катю и изо всех сил толкнул землю обеими пятками. Конь с двумя всадниками загремел по крутой дороге вниз…

Он летел все быстрей, с таким грохотом и креном набок, что Ян не вытерпел, соскочил загодя в канаву, а Гриша держался в седле до самого конца. Беда случилась на том самом камне, где грелись не так давно лягушки.

Уже падая от страшного удара, Гриша почуял: с конем несчастье.

Долго стояли мальчики над лежавшим в пыли конем и не решались к нему притронуться. Наконец Гриша, обманывая сам себя, попробовал стереть с него пыль — может, все еще обойдется… Левая нога у коня бессильно упала с дубовой доски… Они начали вдвоем прилаживать эту ногу на старое место; нога вяло падала, как будто сделанная из ваты.

Ян посмотрел на Гришу и сказал уверенно:

— Бить будут.

— Ты соскочил раньше, — рассердился Гриша, — хитрый! Значит, это я покалечил коня? Скажешь, что это я?

— Не.

— Скажешь!

— Не.

И по его тону Гриша понял: нет, не выдаст Ян…

Травой и рукавами своих рубашек они все-таки стерли дорожную пыль с разбитого коня. Как будто это могло помочь! Потом, держась вдвоем за дубовую доску, печально понесли коня к усадьбе, мимо огородного тына, на котором все еще сидела Катя и тревожно глядела на них.

2

То, что случилось потом, поразило Гришу своей жестокостью.

Август Редаль, отец Яна, при всех велел сыну:

— Иди нарви лозин!

Он сказал это дважды: по-латышски и по-русски.

Неподалеку стояли работник Минай, Катин отец, старый Трофимов, арендатор пан Пшечинский, а у крыльца — сама Перфильевна с дочками.

Ян молча, с сухими глазами, пошел к сажалке — ломать прутья.

Редаль спокойно говорил:

— Ту лозину кинь: она сухая, сломается. Выбирай, которая покрепче.

Потом он порол сына, и все глядели на это. Гришу начала трясти незнакомая ему до того мелкая неодолимая дрожь.

Сколько времени это продолжалось? Ян не кричал, молча давился плачем.

Наконец Перфильевна подошла ближе и велела:

— Не бей больше. Ладно. За игрушку десять рублей плачено, их розгой не выбьешь.

— Я верну вам эти деньги, — ответил Редаль.

Он сказал это гордо, подняв голову. И что-то в его голосе, видно, пришлось не по сердцу Перфильевне.

— «Ферну эти теньги»! — передразнила она и, сердито плюнув, ушла.

Она всегда плевалась, когда ее рассердят. Она часто кричала на всю усадьбу со своего резного крыльца — плевалась и кричала на арендаторов, панов Пшечинских, на испольщиков, на Гришиного отца. Щеки у нее тогда становились румяными, глаза темнели. На Перфильевне был нарядный фартук в полоску, с наплечниками в сборках, как эполеты французского барабанщика из книги «Бабушкины полдники».

Ян молча застегивал штаны. Редаль закричал ему по-латышски:

— Эй тулин уз маям, палайдны! — И повторил по-русски: — Иди домой, озорник!

Тут прибежала