Недотрога [Тамара Ивановна Пимонова] (fb2) читать постранично, страница - 22


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ты ведь у нас молодчина, не так ли? – и врач легонько дотронулся до её живота. Люся, чтобы от обиды не заплакать, закусила губу. Она чувствовала себя заброшенной и одинокой среди этих людей, она знала, что они не смогут ей помочь, даже если сильно захотят. Никто в целом свете не может помочь ей, ни бабушка, ни папа, ни брат. Ей могла помочь только мягкая мамина рука.

Женщины в палате наперебой предлагали Люсе что-нибудь из еды, но она упорно отказывалась. Хотелось пить. И ещё хотелось рисовой молочной каши, свежей, рассыпчатой, только что с плиты. Маминой каши.

– А что, твоя мама, правда, в командировке? – обратилась к Люсе молодая женщина, соседка по кровати. Люся посмотрела на неё, как на своего заклятого врага:

– Да, в командировке. Она артистка, часто уезжает.

– Но ведь можно её телеграммой вызвать? – не унималась дотошная женщина.

– Нет, нельзя. Кто за неё работать будет? – Люся говорила это, стараясь верить себе самой, стараясь заглушить все горькие мысли о маме. Ах, что они понимают эти женщины в её жизни!? И зачем вмешиваются?

На следующий день утром к Люсе пропустили Мишу, худощавого подростка с миловидным веснушчатым лицом. В глазах его, таких же больших, как у сестры, таилась тревога.

– Ну, как ты тут? – спросил грубоватым голосом. – Что, располосовали тебя?

– Я-то ничего. А ты как без меня? Ел что-нибудь? Папа приехал?

– Вечером приедет, у него сегодня смена кончается. Я пойду его встречать.

– А мама? – с надеждой спросила Люся.

Миша потупил глаза. Он не хотел говорить сестре правду. Ту правду, от которой он сам старался наглухо закрыться, чтобы не чувствовать своего бессилия что-либо изменить в их с сестрой жизни.

Шли дни. Рана затягивалась медленно. Люся неохотно ела, ходила мало. Почти ни с кем не разговаривала. Лежала, отвернувшись к стенке, и внимательно рассматривала потёки, напоминающие мамин профиль. И часто горестно, глубоко как-то, по старушечьи, вздыхала.

Приходил отец, по виду из простых рабочих, угрюмый высокий человек с резкими чертами лица. Принёс кулёк конфет, посидел немного и ушёл. Люся, зная его тяжёлый характер, ни о чём его не расспрашивала. О маме тем более.

А мамы всё не было. Как-то вечером, когда свет в палате погасили, и все уже угомонились, Люся лежала очень тихо. Соседки думали, что девочка уснула, и одна другой сказала:

– Бедная девочка, извелась вся! Вы не знаете, случайно, кто её мать? Может, и правда актриса, а может быть, из тех, кто уж и облик свой человеческий потерял? Я знала одну такую. Не заладилось у них с мужем что-то, запила она страшно. И остановиться не может, о детях даже забыла. Опустилась на самое дно, дома не ночевала, детей в интернат пришлось сдать. Эх, женщины, женщины, нарожали детей, так воспитывайте, вырастите их! Кому же они нужны кроме вас? Я бы расстреливала таких! – со злостью закончила соседка.

Люся лежала, затаив дыхание. Слова били в самое больное место. Люся тоже помнила маму. Она была красивой, весёлой и доброй. Девочка до последних дней верила, что мама не оставит её и придёт к ней в голубом платье, которое ей так шло. Но с каждым днём в больнице вера её угасала. И тогда, вложив в слова всю свою недетскую горечь и боль, она крикнула им в темноту:

– Это неправда всё! Она хорошая! Она в командировке! А вы не знаете ничего, не знаете… – потом через паузу, сквозь слёзы тихо добавила, – А я всё равно её люблю!


Мать лишили родительских прав. Девочка выросла с мачехой. Выучилась. Удачно вышла замуж, воспитала двоих детей. По роду своей деятельности часто посещала детские дома. Наверное, чтобы искупить вину матери перед Богом, взяла на воспитание двух девочек с похожими на неё судьбами.

(Белгород, 1989 год)