Вертихвост и Федотка [Владимир Никифорович Бондаренко] (fb2) читать постранично, страница - 2

некогда было учиться: он двор дедушки Василия стерег, рычал на всех да лаял. Нежно говорить он не умеет. А в этот вечер пришел он к крылечку дедушки Назара и нежно позвал:

- Шу-у-ма?..

Из-под крылечка тотчас высунулась пестрая голова Шумки, спросила:

- Кто здесь?

- Я , - еще нежнее прошептал Вертихвост и лизнул Шумку в черную пипку носа. - Правда, что ли, у тебя щенок родился?.. Вот здорово!.. Что ты, Шума, что ты? - зашептал Вертихвост, увидев, как по шумкиной щеке прокатилась слеза и остановилась у нижней дрожащей губы:

- Дед... щенков... в речку покидал.

- Всех?!

- Всех... Одного только оставил.

И Шумка подвинулась и показала Вертихвосту махонького щенка с длинными не по росту ушами.

- Ух! - выдохнул Вертихвост. Напугала как. Я думал и в самом деле всех, а он одного все-таки оставил.

- Так ведь одного только.

- А куда ж больше-то? Зачем они в хозяйстве, собаки-то лишние? И одной побрехать хватит. Кобелек, значит?

- Кобелек. Федоткой назвали. На тебя похож.

- Это хорошо. Имя, говорю, хорошее. И что кобельком родился Федотка, тоже хорошо. И хорошо, что... на меня похож. Ты, гляди, получше корми его. А я к тебе теперь часто наведываться буду.

Счастливый, ткнулся Вертихвост еще раз в черную пипку носа Шумки и побежал исполнять свои собачьи обязанности - двор дедушки Василия караулить. До самого рассвета сидел он у своей конуры и глядел на Полярную звезду. С левой стороны у него была левая щека, с правой - правая. Иногда можно слышать было, как шептал Вертихвост по-отцовски нежно:

- Кобелек...

И слушал, что скажет Полярная звезда. Но Полярная звезда родилась и выросла в холодном космосе и была равнодушна к теплым земным радостям. Полярная звезда молчала, а Вертихвост все равно, глядя на нее, шептал, улыбаясь:

- Кобелек ведь!.. Первенький.

Всю ночь радовался Вертихвост рождению Федотки. Ему так давно хотелось иметь настоящего друга, которого бы он сам воспитал и вырастил, в которого вложил бы частицу своего сердца, но все не было кобелька подходящего. А услышал утром, что Шумка ощенилась, и почувствовал вдруг, как в груди ахнуло, нежно плеснулось сердце:

- Свершилось. Родился. Осталось вырастить и воспитать только.

Сидел Вертихвост у своей конуры, рассказывал Полярной звезде о пришедшей к нему радости, а дома у себя в это время спокойно спал колхозный печник Мекеша. Ах, если бы знал он, чем ему грозит рождение Федотки, он бы так спокойно не посапывал у теплого плеча жены своей Матрены. Но кому дано знать, что ждет тебя впереди, какой сюрприз, какую небывалость готовят тебе боги!

ГОРЕ ВЕРТИХВОСТА

Пока жил Федотка под крылечком у деда Назара, редко навещал его Вертихвост. Больно строгим был дед, не любил, чтобы у его двора собаки табунились. Выскочит из избы, замашет руками:

- Опять собрались, окаянный вас раздери! Вон отседа.

Схватит палку да палкой, палкой! Расшугает всех и, подтянув порты, уходит в избу. И чтобы не волновать деда, приходил Вертихвост к Шумке по ночам, когда уже спал дед. Приходил и спрашивал шепотом:

- Ну как он тут, Федотушка-то наш?

- Растет, - говорила Шумка, вылезая из-под крылечка. - Сегодня глазок открыл. До обеда слепеньким был, а после обеда гляжу, а он уж на меня одним глазком смотрит.

Вскоре на голос Вертихвоста Федотка стал вылезать из-под крылечка, махал упругим хвостиком, задом повиливал, картавил:

- Вегтихвостик! Дгуг!

Как услышит - пришел он, так и выползает из-под крылечка. Хвостиком - виль, виль, виль, задом - верть, верть, верть. Вертихвост даже как-то сказал ему:

- А ты чего это, Федотка, как увидишь меня, так и хвостом вилять начинаешь, изгибаешься весь?

- Рад тебе, Вегтихвостик.

- Гляди, как бы это у тебя в привычку не вошло - вилять хвостом да изгибаться. Был уж у нас один такой пес Виляй, у бабушки Агафьи жил. Давно еще жил, а до сих пор его в Марьевке у нас помнят. Правда, Виляем его только дразнили, имя у него другое было, а какое - забыли все. Виляем его прозвали, когда он еще таким вот как ты кутенком-ползунком был. Стоило, бывало, кому-нибудь остановиться возле него, как уж он хвостиком начинал повиливать.

- Трусишь? - спрашивали его братья.

- Нет, - отвечал он.

- А чего ж хвостом виляешь?

- Да это, чтобы видели все, что я живой.

Так было, пока он ползунком был, но и когда подрос, таким же остался. Стоило, бывало, кому-нибудь глянуть на него построже, и уж он начинал изгибаться, поскуливать, хвостом вилять.

- Трусишь? - спрашивали его марьевские собаки.

- Нет, - отвечал он.

- А чего ж перед каждым прохожим гнешься и хвостом виляешь?

- Да это, чтобы видели они, прохожие-то, что молодой я, и у меня все в движении.

Так было, пока он молодым был, но и когда старичком стал, все таким же остался. Бывало, кого ни увидит, тому и кланяется, перед тем и виляет хвостом своим обтрепанным.

- Трусишь? - спрашивали его седые, уважаемые на селе псы.

- Нет, - отвечал он.

- А чего же хвостом виляешь?

- Да это, чтобы видели все, что хоть и стар я, а гибок, вон как хвост гнется.

Смеялись над ним щенки-шалуны при встрече:

- Дедушка Виляй, хвостом повиляй.

И