Узбекские повести [Тахир Малик] (fb2) читать постранично, страница - 3

— Узнаешь? — сказал Умид, толкнув меня локтем в бок.

— Да неужели!.. Это не тот ли «бешеный», который провалился на предыдущих выборах?

— Он.

— Сдается мне, он отравлен мечтой о президентстве. Снова хочет попытаться?

— Надеемся… однако пока выгодней прикинуться безразличным.

«Бешеный», по-юношески вскочив ногами на сиденье стула, загнусавил до того высокомерно — не подступись! Казалось, уместилась в его речи вся возможная ложь. Своей неудобоваримой болтовней о коммунистах и коммунистическом обществе он напомнил мне жалкую подслеповатую лису, столкнувшуюся лицом к лицу со львом:

— Дамы, господа! Мы имеем основание радоваться. Внутренние противоречия между коммунистами разгораются. Настала пора пресечь их влияние на историю народов мира.

Собравшиеся в зале, особенно писклявые дамы, встретили этот призыв оратора воплями. Выкрики взвились гуще, чем пыль, поднятая стадом:

— Америка ждет такого человека!

— Пусть такой человек и будет президентом!

— Ну теперь шабаш этих лицемеров, готовых продать американский народ за медный грош, разгорится вовсю, — Умид вопросительно взглянул на меня. — Можно, наверное, и уходить?

— Что ж, пусть сами настегивают коней, которые понесут их к концу. Бежим скорей из этого сумасшедшего дома.

Мы вышли из «Уолдорф-Астории» и направились в сторону Бродвея.

— Умид, мне припоминается, в «Известиях» я читал твою корреспонденцию строк в двадцать-двадцать пять…

— Ты говоришь о «Бирмингем — Генеральная Ассамблея — Кеннеди»? Да, конечно, мало толку плакать в этом году о пальце, порезанном в прошлом году, но сейчас я бы написал по-другому. А тогда… Если хочешь, могу пересказать суть, пока дойдем до Бродвея.

— В те тревожные дни, — начал свой рассказ Умид, — внимание официального и неофициального Нью-Йорка было занято двумя событиями — трагедией в американском городе Бирмингеме и очередной XVIII сессией Генеральной Ассамблеи.

— Кажется, это было в октябре?

— Нет. В сентябре. Можно не перебивать?

— Конечно, можно, прости меня!

— Бирмингем. Воскресенье. Город в ласковом солнечном золоте, — продолжал Умид. — На лицах негров — какая-то гордая торжественность и умиротворенный покой. Все наряжают своих крепеньких, как черный виноград, детишек, глазенки которых сверкают звездами, и направляются в сторону церкви. Ведь сегодня «Детский день» — праздник.

Вместительный церковный придел битком забит курчавой детворой. Раскаты псалма о «Всемилостивом к детям божьим», казалось, пригибали покорные головы. Словно весь мир заполнил этот торжественный умиротворяющий гимн. Будто и негры Бирмингема уже избавлены от издевательств белых расистов, будто все прошлое забыто, будто расцвел цветок желаний — свобода и равенство людей. Однако внезапно этот торжественный покой, этот величавый псалом раскалывает молния взрыва. Своды церкви, колыхнувшись, разваливаются пополам, стены сдвигаются с места. Жуткая картина: человек человека не узнает, отец — сына, муж — жены; нет конца воплям и крикам, нет числа детям, раздавленным стенами взорванной церкви, нет конца стенаниям несчастных родителей.

Вот зрелище… «свободолюбивая» Америка!.. По версии официальной Америки — это случайное происшествие. Ну, представители высшей расы бросили одну бомбу — и бросили. Что такого? Что, коль подохло десять-двадцать черномазых, небо обрушится на землю? Было бы скучно, если бы в Америке не случались подобные происшествия, говорят они, осклабившись.

— Господи! — не выдержав, прервал я Умида. — Неужто эта подлая философия имеет право на существование в двадцатом веке!

— В огороде — свинкой, в народе — с дубинкой, — они и есть. Слушай продолжение. На другой день выступивший с трибуны Генеральной Ассамблеи, где собрались представители ста одиннадцати государств, в том числе тридцати двух африканских, президент Америки распинался о правах человека на вечную свободу, о родстве и дружбе народов.

Запад, по его словам, был примером совершенной свободы. Восток — средоточением гнета. «Я думаю, — разглагольствовал певец общества торгашей и жуликов, — что во всем мире, в Восточной и Западной Европе, в старых и молодых государствах простые люди должны быть вольны в избрании своего будущего; будущее, свободное от расовых различий и угнетения, свободное от страха и войн… Я совершенно убежден, что все человечество достигнет подлинной свободы…»

Голова без хлопот — разве голова? Этот оратор хлопотал прикрыть полою луну, не догадываясь, что обнажает собственный срам и оскорбляет других… — В этот момент Умид вынул из кармана какую-то бумагу и развернул на свету, словно предлагая: «Читай!»

«Ваше превосходительство Генеральный секретарь Генеральной Ассамблеи, — так начиналась бумага, которую я держал, — мы, почетные члены «Общества по охране друзей человека», обращаемся к сессии Организации Объединенных