О Господи, о Боже мой! [Елена Арманд] (fb2) читать постранично, страница - 193

стынут. Мы с сестрой сидели на постели.

Приехала навещать ее после встречи Нового года Крошка Аннушка, раздвинула нас без лишних слов: «Лилёночек, солнышко, ты меня видишь? Ты такая молодец, просто замечательно держишься. Все будет очень хорошо, потому что ты просто молодчина…» Тут появились и Михаэль ее, и Влад, и очень современный Миша: «Лилька, ты просто герой, тебе сегодня намного лучше, и глаз у тебя на место встал, ты уже можешь всё, раньше не могла. Просто почка твоя хулиганит, а ты сама молодец, такой молодец, ну просто… Сегодня к тебе Маша сама приедет…»

Она лежала с прикрытыми глазами. В щелках почти не двигался зрачок, но узнала самое крупное, что было перед ней — беззвучно шевельнулись губы: три раза — три слога: «Ан-ну-шка». Когда же сознание оставит ее?

Наконец новогодняя компания ретировалась. А она была уже не здесь, уже в пути. Еще вчера я делала ей массаж: «Давыдовна, помассируй мне животик, я не могу пописать». Я поразилась особенному — нездешнему! — изяществу маленького лона. Конечно, я и раньше знала это, замечала в бане, но сейчас, перед смертью, зачем это? Вчера я выковыривала сгустки крови из носа, не дававшие ей дышать, протирала от кровавых брызг лицо влажной салфеткой, еще был небольшой румянец на нежно-смуглых щеках, розовые губы, ушко. Но дыбом, дикообразом вставшие, склеенные волосы. И зачем эта нежность детской руки в синих жилках?

Приезжала Маша в сопровожденьи Игоря. Кто-то еще приходил-уходил, сменялся.

Я ушла.

Лилька умерла второго января.

Вошла Чукча, схватила меня, уткнулась, затряслись мы.

Продолжать жить после Лилькиной смерти, после любой смерти! Бестактно, пошло, подло.

Меня пригласили зачем-то возлюбить вдруг ее тело, отдавать ему почести, возить его в Торопец отпевать. Потом хоронить на Хотилицком кладбище — подальше (чтоб не ходить мимо каждый раз?). Положили в гроб Лефа и игрушки — не скучай там! Говорят слова, льют крокодиловы слезы… То ли дело интернатские, простые, не интеллигентные — на Новый год пили-плясали, надрались по-свински, потом спали, так что не смогли встретить меня из больницы на лошади. Потом «болели», и отпевание проболели, и похороны, и водопровод замерз в это время — не топили. Только лишь напившись на Рождество (праздник же!), похмелились-поправились. По крайней мере без фальши. А люди культурные еще говорили, что Лильке будет там лучше, чем здесь, и даже признавали свою вину перед ней. Так что мертвая Лилька стала не в пример значительнее живой.

Но Лилька, живая Лилька, была на самом деле каким-то средоточием нашей жизни. Она испытывала нас своими безобразиями и чуткой душой удивляла и укрощала!

Эх ты, Лилька, голубые цветики глаз твоих на мальчишечьем лице, волосы как ржаное поле (вечно обкарнает их как-нибудь пострашней). Она способна была к любви, тосковала по ней. Ты, Люлёк, и есть Любутка. Любутка умерла.

ГОСПОДИ, Я ПОНЯЛА ТЕБЯ! КАЖДОГО МЛАДЕНЦА ТЫ ПОСЫЛАЕШЬ РАДИ НАШЕГО СПАСЕНИЯ. КАЖДОГО. С ТЕХ САМЫХ ПОР, КАК В ВЕРТЕПЕ ЛЕЖАЛ ОН В ЯСЛЯХ, БЕЗЗАЩИТНЫЙ ОТ ХОЛОДА И ЛЮДЕЙ. ЭТО ЕСТЬ ТВОЙ ЗАМЫСЕЛ УПРЯМЫЙ. С ТЕХ ПОР ТЫ ПОСЫЛАЕШЬ И ПОСЫЛАЕШЬ ИХ — МЛАДЕНЦЕВ. А ТАКЖЕ ИНВАЛИДОВ, ДУРАЧКОВ — ОНИ ТОЖЕ ДЕТИ, НО НЕПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫЕ. ЦЕНА СПАСЕНИЯ НАШЕГО. НО МЫ РОНЯЕМ ИХ ИЗ РУК — В БЕЗДНУ.

Кого из нас спасла Лилька жизнью? Кого — смертью своей? Чью любовь растопила она — этого не знаем. Может быть, Машу? Писала она — или не она?