Из записок бывшего крепостного человека [Федор Дмитриевич Бобков] (fb2) читать постранично, страница - 4

приказание начальства, крестьяне не шли сажать картофель. Ввиду их упорства и неповиновения было призвано войско, и тогда крестьяне, боясь, что в них будут стрелять, вышли в поле и сажали картофель со слезами.

К чаю также относились, как к заморскому зелью, и его не пили ни староверы, ни миряне. Пили только господа, священники и купцы. Самоваров в деревнях ни у кого не было. В большом употреблении был сбитень. Проезжий торговец выказывал невиданные у нас карманные часы.

Под влиянием ежедневного чтения матушкою жития святых отцов религиозное чувство у меня росло с каждым днём. Я ежедневно всё больше и больше стал молиться в уединении и наконец задумал бежать к иноверам в лесные монастыри. Однажды я надел кафтан, взял лапти и палку и пошёл. «Не бери с собой ни хлеба, ни сумы», — помнил я святые слова. «Однако что же я буду есть, — думалось мне, — коренья, ягоды, грибы?» — «Господь питает», — слышалось в ответ. Я отошёл от деревни версты две. Вижу, на чьей-то полосе горох. «Запастись разве горошком, — думаю. — Но ведь это чужое. Воровать грешно. Впрочем, говорят, что всё, что растёт, — это Божье». Я нарвал гороху и наелся. Тогда на меня напало раздумье. Солнце клонилось уже к западу. Я знал, что скоро меня хватятся, станут искать, найдут и выпорют. Я возвратился домой…

3

в роли учителя / учреждение общества малолетних / самодельный пистолет / полевые работы / понятой становой / ведьма колдун

У нас часто бывал ездивший с базара на базар торговец дёгтем и лаптями. Однажды с ним приехал его внук восьми лет. Утром стали на молитву. Сначала дед сделал замечание внуку, что тот стал молиться непричёсанный, а затем, указывая на меня, бойко читающего вслух молитву, сказал, что ему необходимо учиться.

После молитвы торговец стал просить отца отпустить меня к нему учить грамоте и младших его детей, и старшего, которого он с целью избавления от воинской повинности сдал в объездчики и которому необходимо знать грамоту. Отец посмотрел на меня нерешительно. Я же ответил, что возьмусь за учение с удовольствием. Дядя Моисей сказал, что он мне заплатит за учение и что охотников учиться найдётся много.

В начале поста (в 1845 году) я и уехал к дяде Моисею в Чернякино, глухую лесную деревню, где у крестьян и выговор был другой, и одежда была иная. Наша деревня была более цивилизованной, так как мы жили ближе к фабрике. Учить мне пришлось трёх парней: двадцати двух, двенадцати и девяти лет. Плату за учение я получил в размере трех рублей, которые и отдал отцу.

Когда я возвратился домой мои ровесники, деревенские парни, стали расспрашивать о жизни в чужой деревне. Расхваливая царившую там тишину, я задумал образовать особую малолетнюю общину. Товарищи согласились и выбрали старостой сына богатых родителей, а меня назначили земским, т. е. мирским писарем. Сейчас же мною изданы были правила. Запрещалось произносить скверные бранные слова, принимать участие в играх с большими и по праздникам играть до обеда и требовалось безусловное повиновение старосте, перед которым должно снимать шапку и по первому зову выходить на общую работу или общую игру. Виновные в ослушании по приговору схода подергались или сечению розгами, или штрафу в одну или две копейки. На штрафные деньги предполагалась покупка пороха для стрельбы из пистолета или ружья.

Наш кружок действовал дружно. По случаю наступления весны мы разбрасывали груды снега, рыли канавы и т. п. За произнесение бранных слов были наказаны розгами два парня. Штрафных денег не было, и поэтому решили устроить обязательный налог в три копейки на каждого. Один мальчик не внёс, и его высекли. Так как секли не за проступок, а за то, что не дал денег, высекли до крови. Высеченный пожаловался родителям, и наше общество было уничтожено. Ружья мы не успели приобрести, а порох был уже куплен. Оставалось только его расстрелять. Тогда смастерили пистолет из кости, приделав к нему ложе из дерева. Насыпали в него пороху и подожгли через дырочку сбоку. Произошёл выстрел, но не громкий.

Тогда я взял пистолет, положил побольше пороху и туго набил его. Не успел я поджечь порох, как произошёл оглушительный выстрел. Заряд вылетел не вперёд, а назад, разорвав кость и опалив мне порохом лицо. Осколками кости мне ранило лицо в пяти местах. Обожжённый, весь в крови, я сначала замыл кровь, а затем спрятался в сарай, откуда вышел только вечером. На другой день я родителям соврал, что упал с дерева. Долго я ходил с чёрными пятнами на лице, из которых некоторые остались навсегда.

В эту весну я стал ходить на общественные работы: чистку прудов, починку дорог и на покос. Косьба сена — какая это чудная работа! Все работу эту любили, и во время покоса и мужчины, и женщины наряжались в лучшие одежды, как в праздники. При восходе солнца, в четыре часа утра, когда трава белеет, как снег, пятьдесят человек крестьян стройно, как по команде, взмахивая острыми косами, двигаются вперёд, оставляя за собою, точно гигантскую змею,