Встреча [Алексей Николаевич Толстой] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

дисциплиной, Государственная дума — мыльный пузырь. Мы летим в пропасть, откуда более не поднимаются. Господа, мы не имеем права закрывать глаза на действительность. Мы должны крикнуть: нам нужны не реформы, а революция…»

В столовой произошло движение крайнего беспокойства, упала чашка. Грибунин взмахнул гривой, отпил мадеры, и выпуклые глаза его с ожиданием устремились к двери: не покажутся ли там в темноте зала коричневое платье и русая заносчивая головка, набитая какими-то своими собственными фантазиями?

Маша это именно так и поняла и, подумав: «Ну, про революцию вы, конечно, только для меня упомянули», усмехнулась. Наперекор Москве и здравому смыслу она не верила ни в слова Грибунина, ни в то, что он лев.

Вдруг за темнотою деревьев издалека, — должно быть, в квартире Балабиных, — заиграли вальс в четыре руки. Маша совсем перегнулась в сад: захотелось не то танцевать, не то уехать куда-то на пароходе. Всматриваясь, она с досадой заметила на дереве человека. Он сидел там и сегодня, в такой изумительный вечер.

Вечерний этот наблюдатель появился с февраля и сиживал на дереве иногда далеко за полночь и в снег, и в дождь, и в большой ветер, когда липы шумели, раскачиваясь, и приходилось крепко держаться за сучья. Занятие его было безнадежно, потому что на окнах спускали шторы. Наблюдатель это, очевидно, так и отмечал: «В таком-то часу наблюдаемый Грибунин, кличка „Брехун“, скрылся в подъезде, и дальнейший образ его действия установить было нельзя по причине занавешанья оконных отверстий».

Однажды Маша, будучи в жалостном ко всему свету настроении, принесла наблюдателю бутербродов. Он оказался плохо бритым человеком с густыми бровями и надвинутым на них котелком, — сначала делал вид, что его нет на дереве, затем, покосясь на бутерброды, попросил положить их на землю, а в руки не взял.

Дядя Григорий тогда всем этим ужасно возмущался, но постепенно привык, как и все, к тому, что с закатом солнца в сад на дерево забирался милостивый государь.

Сегодня наблюдатель вел себя особенно беспокойно: ворочался, шумя листвой, затем издал даже какое-то шипенье, вроде змеиного свиста. Действительно, в тишине переулка постукивали шаги, и несколько раз коротко затрещал свисток.

И вдруг Маша услыхала шум, будто кто-то спрыгнул свысока на землю. В свету, льющемся из окон, хорошо была видна между ветвей согнутая фигурка затихшего наблюдателя, словно он желал изобразить собой не более как прирост на липовом стволе. Но, должно быть, это плохо помогло: под деревом появился высокий человек в шляпе и пальто с поднятым воротником.

— Ты что тут делаешь! Слезай! — проговорил он глухим и отрывистым голосом.

И сейчас же наблюдатель, заверещав, как заяц, съехал вниз, где некоторое время происходила возня, и затем, ухватившись обеими руками за поля котелка, перебежал через сад и скрылся за воротами.

— Простите, пожалуйста, что я стащил с дерева этого господина. Быть может, он вам нужен? — услышала Маша тот же отрывистый голос.

Незнакомец стоял за водосточной трубой, прижимаясь к стене. Маша поспешно ответила:

— Нет, нет, пожалуйста. Я очень рада.

— Мне необходимо скрыться немедленно. Они меня окружили. Если поймают, то — веревка. Понимаете?

— Я сейчас отворю дверь, — громко прошептала Маша и побежала вниз.

Незнакомец тотчас вошел в освещенную прихожую, снял шляпу, сел на стульчик сбоку зеркала и закрыл глаза. У него было худое, юное, но уже с немногими резкими морщинами лицо, прилипшие волосы на висках, вьющаяся бородка и крепкий, стиснутый, упрямый рот.

— Вы, может быть, хотите есть? — спросила Маша.

Он ответил:

— Если меня здесь найдут, вам непоздоровится.

И открыл глаза, большие и от усталости светлые, как у галки. Потом, глядя на Машу, медленно улыбнулся:

— Мы с вами Гаршина когда-то вместе читали. Не помните?

— Послушайте, неужели? Вы — Егор Абозов? Да?

— Может быть. Может быть, и Егор Абозов… Я очень устал. Третий день лазаю через заборы. Нет ли у вас подвала хорошего? Я бы там выспался…

Он вдруг вытянул шею, прислушиваясь, встал и глубоко надвинул широкополую драную шляпу. За дверью в саду слышны были голоса.

— Крышка, — прошептал он, мигнув глазом на дверь, причем рука его полезла в карман пальто. — Удирайте-ка, приятельница, наверх, а я с ними поговорю.

— Честное слово, у нас есть подвал! Прекрасный подвал. Идите же, Абозов, — повторила Маша, таща его за рукав в коридор.

В другом конце дома был тупичок, называемый почему-то всеми «нижняя гардеробная», и в углу его люк в подвал, где в прежнее время хранились вино и яблоки. Но дядя Григорий в прошлом еще году подвал очистил, намекая на какую-то литературу, идущую из-за границы. Туда-то и привела Маша Абозова. Он поднял крышку, сказал: «Великолепное дело!» — и скрылся под полом. В парадное уже звонили; и наверху слышно было сильное смятение.

Абозову на этот раз удалось избежать ареста. Зато пострадал отчасти Грибунин, уведенный в участок для