Разговор за рюмкой чая. А поезд наш всё дальше мчится [Валерий Столыпин] (fb2) читать постранично, страница - 2

воспевали любовь, не призывали к действиям, не утешали: они стонали, жаловались, печалились, взывали, плакали.

Сегодня, не получив ответ на свой безмолвный призыв Лёша бесцельно брёл через поле, потом по лесной тропе, залез в какие-то дебри, провалился в болотную трясину, вымазался с ног до головы, искал, где можно ополоснуться, долго, пока не застыл, плавал прямо в одежде, потом обсыхал, пока не опустились густые сумерки.

Не помогло.

Он чувствовал себя заброшенным, одиноким и несчастным, хотя сам ничего не сделал для того, чтобы приблизиться к мечте хоть на шаг.

Однако утром Лёша решился опустить в почтовый ящик конверт, в который поместил большую часть стихов, которые подписал – “Посвящаю любимой”, но опять подписался псевдонимом.

Если и теперь не поймёт, не почувствует, думал он, значит не судьба.

Странные люди эти влюблённые: они почему-то считают, что их эмоции и фантазии – открытая книга.

Ночью Лёша сочинял баллады и сонеты, днём грезил наяву и всё ждал, ждал, когда же девушка наконец разглядит в нём того самого единственного, без которого жизнь не в радость.

А Катенька всё молчала и молчала, хотя не раз и не два заходила к нему в редакцию, приносила материалы для публикаций, отвечала на вопросы.

И ведь видела, видела, с каким обожанием Лёшка на неё смотрит, как мается неопределённостью, как много всего хочет ей сказать, но не может… потому, что боится разрушить мечту.

И ведь решился почти парень на серьёзный разговор, даже сценарий диалога написал, перед зеркалом репетировал в лицах: признавался, убеждал, спорил.

Всё портило это “почти”.

Каждый раз Лёша натыкался на непреодолимое препятствие, отступал, клялся, что завтра, максимум послезавтра, что через неделю железно признается, даже если Катенька посмеётся над ним.

В один из таких дней его вызвал редактор и будничным голосом поведал, что по партийной разнарядке район должен послать на областной слёт молодых поэтов самого талантливого. Альберт Иванович сдвинул на нос очки и сурово посмотрел Лёше в глаза.

– Надеюсь, ты понимаешь, насколько это важно. Сам, сам, понимаешь ли, звонил, от-ту-да, –  показало пальцем вверх начальство, – не подведи.

Лёша пытался отказаться, привёл тысячу с хвостиком аргументов, но редактор был непреклонен.

– Зайди в бухгалтерию, получи командировку, деньги и готовься. Готовься! Не посрами честь родного коллектива. Ты же можешь, я знаю. Справишься? Хм… ато!

Алексей расстроился, но перечить не посмел. По пути домой он остановился у витрины фотоателье и увидел…

Это была она, точнее её, Катеньки Суровцевой, потрет. Девушка вполоборота сидела на стуле, одной рукой игриво теребила закинутую на грудь косу, другая была свободно опущена между ног.

Прозрачное платьице, оголённые ноги, довольно откровенно открытая грудь, рельефно выступающие ключицы, ямочка на подбородке, вопросительная улыбка, открытые ушки, поцелуйные губы…

Глаза на портрете был живые: о чём-то важном спрашивали, следовали за направлением его взгляда и манили, манили.

Лёша зашёл в мастерскую, представился и попросил, если можно, он готов заплатить, сделать десять таких портретов и один крупнее.

Пожилой мастер улыбнулся, пожевал усы, – понимаю. Как я вас понимаю, молодой человек. И конечно вы хотите, чтобы это осталось в тайне. Зайдите вечером, часиков в шесть.

– Не могу, уезжаю в командировку. Приеду дней через восемь. Если бы сейчас.

– Сейчас могу уступить этот, с витрины. Хотите, забирайте прямо с рамкой.

В поезде Лёша перечитывал стихи и смотрел на любимую. Какая же она…

Участников слёта собрали в здании областного комитета комсомола, потом погрузили в туристические автобусы и повезли в старинную усадьбу, похожую на музей, которая было перепрофилирована для организации конференций и симпозиумов.

Два дня литераторам выделили для предварительного знакомства, на третий был арендован речной круизный теплоход, на котором в торжественной обстановке должны были состояться основные  мероприятия с участием телевидения.

Лёшу поселили с удивительно общительным юношей, Геннадием Саламатиным, который был в курсе всего.

Официально участников слёта пока не знакомили. Был постоянно открыт бар с живой музыкой. Две девушки и два парня играли на десятках инструментов без устали.

Из спиртного были только слабоалкогольные коктейли, которые не вставляли, но публика была тёртая, у каждого в багаже лежали бутылки с горячительным.

Обстановка с самого начала сложилась дружественная, раскрепощённая. То и дело кто-то со сцены декламировал стихи. Чаще всего микрофон брала интересная девушка с эпатажной внешностью.

Она закрывала глаза, качалась в такт заказанной музыкантам мелодии и читала, читала.

У неё был очень чувственный голос. Не слушать её было невозможно. Зал замирал. У Лёши по коже прокатывались мурашки, запирало дыхание. Стихи были так созвучны его настроению, так