Смерть приходит по английски [Сергей Николаевич Есин] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

из эвакуации, из материнской деревни уже вернулись, отец у мальчика уже ушел в лагеря по знаменитой политической статье. Какой он, отец, политик? Просто любитель выпить, как говорили тогда, «заложить за воротник», и обычный русский болтун. В кинотеатрах шли фильмы, в школе проверяли, чтобы были чистыми руки, что-то не очень сытное, но давали в школьном буфете. Чуть позже, в Калуге, где герой учился уже в 45-м и жил у тетки, в школе давали большой кусок черного хлеба и на хлеб высыпали ложку сахара. Разве такое забудешь! В Москве трамваи ходили, на «Аннушке» — одни трамваи имели номера, другие маршруты обозначались буквами, — на «А»-ннушке можно было доехать, сначала по Кропоткинской, потом по Бульварному кольцу аж до Пушкинской площади. Пушкин тогда стоял на другой стороне улицы и еще блистал отредактированным поэтом Жуковским стихом. Как раз напротив того места, где стоит сейчас, в начале Страстного бульвара. В школе у директора можно было получить «ордер» на школьные ботинки. Как ему (тогда мальчику) хотелось бы сейчас, в цвете своих книг и профессорского звания, заявиться в старую школу, в кабинет директора! Бывшего директора-фронтовика уже давно нет, и многие соученики героя догнивают на русских, американских или иерусалимских кладбищах. Но мысль о том, чтобы обогатить школьную библиотеку ей не нужным собранием сочинений, не ослабевает. До сих пор он помнит: школа № 50, Фрунзенского РОНО — районного отдела народного образования. Здесь он так и не выучил всю таблицу умножения. Зато сколько было прочитано в первых трех классах из школьной библиотеки. А вы все о ЕГЭ и о ЕГЭ!

В четвертом классе стали учить английский. Довоенная мода на немецкий уже закончилась. Ну почему наш автор не родился в образцовой еврейской семье, где все дети отличники! Отец сидел, у старшего брата состоялась дворовая компания, мать зарабатывала на жизнь и карточку служащего. Английский, как и обязательное тогда пение и рисование, не считался чем-то серьезным. Какая там Англия, какой там «Британский союзник» — газета с таким ловким названием тогда еще некоторое время выходила, потом перестала. С трудом автор вспоминает и учительницу английского языка. Главное: тогда не выучил до конца наизусть английского алфавита. У англичанки можно было делать все! Пускать голубей, пересаживаться за другие парты, стрелять из трубочек жеваной бумагой. Это еще было раздельное обучение. На последней парте, постоянно меняя компанию, что-то мастырил со своим половым органом переросток-второгодник. Обучал молодежь. Пример был увлекательным. На последнем ряду парт, прямо под портретом Сталина. Блудливые мальчики ставили тест на свое взросление: потек или еще не потек взрослый сок? Мокринка на кончике — это уже желанный взрослый маслянистый признак или все-таки только оставшаяся со школьной перемены влага? Ах, какие это были роскошные и отчаянные судороги под партой! Главное, не выдать себя выражением лица, вперив глаза прямо в классную доску. С какой немыслимой силой упоения содрогались юные тела. Парты тогда были удобные, с полкой для портфеля и откидной наклонной крышкой.

Класс иногда соглашался хоть как-то смирно сидеть, если англичанка, сухопарая и растерянная, в конце урока пообещает почитать про страшное и таинственное. Это была заключенная межу нею и классом кондиция — двадцать пять минут ребятня, как-то собравшись, занималась якобы языком британского военного сотрудничества, а оставшиеся минуты она читала и переводила некую английскую страшилку. В этом рассказе действовала, как магический амулет, высушенная обезьянья лапка. Сюжет так не походил на то, что во время детских передач читалось по Всесоюзному радио. «Угадайка, угадайка, интересная игра…» Какой уж тут английский!

Собственно, автор помнит все свои адекватные попытки и этапы по овладению летучим языком Шекспира. Здесь были разные школы, потому что возникали разнообразные переезды. Элитный сейчас Померанцев переулок пришлось покинуть вскоре после того, как отец героя загремел на Лубянку. Уж по закону или не по закону жили все они, мать, отец и брат, в прежней квартире, он так и не узнал. Но сразу после ареста отца нашлись еще одни владельцы — ситуация довольно типичная при тех обстоятельствах. Чудом семья р е п р е с с и р о в а н н о г о — это было чуть ли не первое иностранное слово, которое он узнал, какая роскошь! — не уехала на 101-й километр. Покойная мать как-то сумела выцарапать у власти некую конуру на Малой Никитской, позже переименованной в улицу Качалова, а потом снова ставшей Малой Никитской. Бедный, бедный Шверубович! Здесь уже началась какая-то другая жизнь, и автор помнит, что некоторое время он на трамвае, на уже упомянутой «Аннушке», ездил в прежнюю школу. У него там оставались друзья. Кажется, к этому времени всем уже выдали какой-то учебник, и несколько английских слов и даже английских предложений поэтому осталось в памяти.

Кроме Марка, еврейского мальчика, ставшего