Сказки нашей крови [Владимир Лидский] (fb2) читать постранично, страница - 89


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

неба: там не было ничего, кроме лёгких облачков… он вздохнул, сел рядом с холмиком земли и достал из рюкзака нехитрую свою провизию; хлеб показался ему горьким и солёным, может быть, оттого, что Артём уже и не стеснялся слёз, и тогда он запил кусок лепёшки старою мадерой, которая немного примирила его с жизнью; оставшиеся полбутылки он вылил на могилу бабушки и шёпотом сказал: прости, – за что? – послышалось ему в шелесте дубовых листьев и шорохе окрестных трав, – не знаю, отвечал он, я не знаю… и когда он после полудня возвращался в город, солнце сопровождало его до Белой мечети хана Узбека, или Султана Гийаса ад-Дина Мухаммеда, жестокого правителя Улуса Джучи, – он подошёл к древним стенам, сложенным из горного камня и, покинув тень, стал на светлую сторону… мечеть ждала его… он положил ладони на тёплую плоскость стены и вдохнул её мускусный запах… вокруг жили своей жизнью город, страна, мир, которые ничего не помнили и не хотели помнить… откуда-то летела музыка и ребятишки бегали по улицам, гудели провода, тянущиеся в разные стороны… Артём прижался щекой к камням, и мечеть как бы вздохнула… он думал, что ему показалось, но… нет, она вздохнула и другой раз… игра судьбы, игра добра и зла, игра ума, игра воображенья… друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья… тут мечеть вздохнула в третий раз, и Артём почувствовал, как кровь требовательно шумит в его жилах, убыстряя свой бег, убыстряя и ещё убыстряя, он закрыл глаза и… по-ду-мал: и в любом случайном порезе, когда кровь выступала из раны и бежала тонкой струйкой по моей коже, никогда я не видел ничего сверхъестественного, а ведь было, было нечто необычайное – следовало только научиться видеть… я – не видел и не мог видеть, я ещё не научился, но зато теперь, уже подходя к берегам таинственной реки, дальние очертания которой теряются во тьме, я начинаю что-то понимать… я останавливаюсь у воды, клубящейся ледяными испарениями и, едва сдерживая слёзы, перебираю по дням всю свою так быстро пронёсшуюся жизнь: что́ осталось мне нынче, когда исправить какую-нибудь хотя бы и самую малую малость уже нельзя? – ничего!.. ничего не остаётся, я могу лишь корить да казнить себя за сделанное, а пуще того, – за несделанное, и вот: я стою на этих последних берегах и трепещу, неодетый, на колючем морозце, глядя, как косматый туман ползёт по тусклой ряби воды, как медленно, с сухим шелестом, словно жалуясь – без надежды на отклик – колышется влажный кустарник, торчащий там и сям вдоль песчаной косы, и сумеречные облака нависают над дальним лесом… и вот только тут, в последние мгновения свои начинаю понимать кровь – вязкую солёную жидкость, в которую столько всего вмешивают эпохи, – кровь народов, кланов, семей, льющуюся по планете от века… она дымится на холоде и застывает багровым студнем, если случается ей быть отворённой, и тогда «отворите мне кровь!» звучит так же точно, как «поднимите мне веки!», но если она ещё взаперти и бежит с глухим шумом по своим голубым руслам, то какие оркестры слышатся в ней, и какое клокотание тысячеградусной магмы! – крики о помощи тонут в её глубинах, мелькают чьи-то головы, руки, ноги, алебарды и палаши, вот в алой пене является лошадиная морда, а вот волны вздымают обломки кораблекрушения… эта кровь пахнет порохом и дымом сожжённых селений, гнойными бинтами и солдатской кашей… вспаханной снарядами почвой и прогорклым потом ржавых шинелей, но… в тот же час пахнет она липовым цветом, свежим сеном, речными водорослями и нагревшимися на солнце соснами, женским телом, распаренным в банной неге, и кожею младенца, садовым яблоком, смородинным листом да новогоднею мандариновою коркою…