Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе [Владимир Ильич Красильщиков] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

сверх трех фунтов, подлежит немедленному изъятию. Распоряжение продовольственной управы. Грамотные? Читайте!

На тележке между тем уже выросла целая гора пакетов и свертков. На вершине ее соблазнительно поблескивало колечко колбасы.

В эту минуту к одному из красногвардейцев, помогавших милиционерам, пробилась худенькая, рано увядшая женщина с мешком, перетянутым надвое и перекинутым через плечо.

— Как же мне быть? — умоляюще глядя на человека с ружьем большими детски-доверчивыми глазами, спросила она. — У меня два пуда муки...

— Не слыхала, что ли? Приказ! — отрубил он. И, опустив глаза, принялся сосредоточенно расправлять красную повязку на замасленном рукаве своего старого «семисезонного» пальто.

— Я из Питера ведь, — заторопилась женщина, обеими руками обняв мешок. — Специально за тем и ехала: говорили, в Пензенской губернии хлеб дешевый. Шуба от мужа осталась — хорошая шуба! Муж у меня убитый, еще в позапрошлом году, под Перемышлем. А детей — трое.

— Все вы так: «муж убит, дети», — проворчал, подойдя к ним, бородатый милиционер.

— Да нет же! Не обманываю вас... Честное слово! — уже сквозь слезы умоляла женщина. — Не спекулянтка я! Двенадцать верст пешком шла! По степи!.. По снегу. Ничего же у нас в Питере не достать! Дети голодают!

— И здесь так же будет — допусти вас только! — Милиционер повернулся к Цюрупе, ища у него поддержки. — Все повывезут! Дай только волю! — И мешок с плеча женщины в один мах перелетел на тележку.

Александру Дмитриевичу показалось, что все это видится ему во сне, и первым его побуждением было — протереть глаза. Но нет, это был не сон: вокруг стояли вполне реальные, живые люди, с давно не бритыми лицами, пар от их дыхания клубился в воздухе, до их шершавых шинелей можно было дотронуться.

— Позвольте! — опомнившись, взволнованно обратился он к милиционеру. — Я работаю в продовольственной управе!.. О каком распоряжении вы толкуете?!

— Некогда мне всякому объяснять! Сами должны понимать! — отстранил его милиционер.

— Нет такого закона! — гневно воскликнул Александр Дмитриевич.

— У вас нету, а у нас есть.

— Как же я в Питер без хлеба вернусь? Не могу ведь я без хлеба... — стонала между тем женщина, ухватив за рукав шинели бородача. — Не могу! Не могу-у-у...

— Да что же это такое?! Сил нет смотреть!.. — взорвался Цюрупа. — Отдайте ей мешок! Сейчас же! Слышите?

— Проходите, гражданин-товарищ! Проходите! Не ввязывайтесь! — миролюбиво басил бородач.

«Не ввязывайтесь! — с горечью подумал Александр Дмитриевич. — И действительно, куда мне одному против них, против всех? Задержат, поволокут, а поезд тем временем — поминай как звали...» Но вопреки всему, что пронеслось в этот миг у него в голове, он шагнул к тележке и схватился за мешок.

— Отойдить! — рванул его за рукав бородач.

— Да как же так можно?! Как можно не понимать чужого горя? Жандармам в пору так поступать!

— А за оскорбление при исполнении знаешь что бывает?

— Вы!.. Вы!.. — задохнулся Александр Дмитриевич, опять вцепившись в мешок. — Держиморда вы этакий!

— Что-о?! — взревел бородач. — Савостьянов! А ну-ка, проводи к начальству.

— К начальству?.. Что ж? Хорошо. Оч-чень хорошо! Пошли к начальству!

И, с трудом пробившись сквозь толпу, шагая впереди милиционера, Цюрупа вбежал в кабинет начальника станции, где за столом, окруженный «просителями», сидел упитанный молодой человек в путейской форме.

Цюрупа протянул ему свой мандат.

— Так, — бесстрастно вздохнул путеец, даже не взглянув на пришедшего, и рассеянно пробежал глазами но строчкам: — «...председатель Уфимской продовольственной управы... на Всероссийский съезд...» Ничем не могу помочь. Нет у меня паровозов. Нет! Вы понимаете?

— Да я не о паровозах, — произнес Александр Дмитриевич и взглядом указал на своего конвоира.

— Что такое? В чем дело?

Сбиваясь и едва переводя дыхание, Цюрупа рассказал про женщину и про ее беду.

— А-а, — разочарованно протянул начальник и кивнул милиционеру. — Ступайте.

— Велите вернуть ей муку, — напомнил Александр Дмитриевич. Он пришел в себя, и в голосе его зазвучали привычно спокойные требовательные ноты.

— Не могу я дать такое распоряжение. И не отдам. Как же так: ей вернуть, а ему? Ему? Ему? — Начальник указал на людей, осаждавших стол. — Неужели вам, продовольственнику, надо это объяснять?

— Я понимаю, — еще спокойнее согласился Цюрупа. — Вы правы — продовольственное положение... Специальный приказ местной управы... Но мне кажется, что при любых обстоятельствах человек может... больше того, обязан оставаться человеком. — И он посмотрел прямо в глаза собеседнику.

— Э-э, дорогой мой!.. — протянул с привычной фамильярностью начальник станции и, отодвинув от себя его мандат, утомленно вздохнул. — Пустяками заниматься изволите, пустяками! — И, уже встав и разведя руками, добавил: — Ни-че-го не могу сделать. И никто не может. Голод! Понимаете, что это значит? Чего тут только не натерпишься, возле этого вот