Искатель. 1969. Выпуск № 06 [Гектор Хью Манро Саки] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

упустили его. Конечно, Ленин — великолепный конспиратор, но если бы Пересветову поручили… А теперь изволь кусать локти — Ленин снова в эмиграции, и до него не доберешься.

Правда, начальник жандармского управления Московской губернии то и дело строчил победные реляции. В течение осени 1907 года арестовали весь состав Московского комитета во главе с секретарем Любимовым, замоскворецкое, рогожское, сокольническое и лефортовское районные партийные собрания, разгромили Железнодорожный и Бутырский райкомы партии.

«Урожайным» был и 1908 год — 1 июня арестовали часть делегатов партийной конференции Московской окружной организации, в феврале раскрыли типографию большевистской газеты «Борьба», в конце года схватили секретаря окружкома Потапова, в доме Чагина по Милютинскому переулку обнаружили подпольный склад — около 140 пудов нелегальных изданий: листовок, брошюр и книг.

Однако гром победных донесений ничуть не утешал Пересветова. Он-то хорошо знал, что большевики, накапливают новые силы и в трудных условиях действуют самоотверженно. И потом вот это последнее сообщение провокатора доказывает, что Пресненская районная группа действует. Да и одна ли эта группа?

Раздумья пристава прервал вахмистр.

Громко постучав, он вошел и с важным видом доложил:

— Явилась «тринадцатая».

Пересветов поморщился, словно раскусил ягодку клюквы, и сказал недовольно:

— Пусти…

Но морщился он напрасно — рассказ тайной агентки заинтересовал его.

* * *
День был жаркий и душный.

На Смоленском рынке торговка Соловьева, обливаясь потом, спешила распродать свой товар — перекупленные у мытищинских огородников ранние огурчики.

Базарные завсегдатаи звали ее по-разному: кто Соловьихой — в насмешку за писклявый голос, кто Тарелкой — за округлые формы.

Соловьихе осталось продать две небольшие кучки огурцов, поэтому она торопилась, кричала визгливее обычного и переругивалась с соседом — стариком, продающим прошлогодние соленые грибы.

— Ах, какие хорошенькие огурчики, — услышала она голос со стороны, обернулась, чуть не опрокинув кадочку старика, увидела молодую женщину и затараторила, как швейная машинка:

— Бери, бери, милая, бери, хорошая, сама садила-сеяла, а уж вкусны да ароматны — и сказать нельзя. Ты понюхай, понюхай, дорогая, не стесняйся.

Она совала огурчик под нос покупательницы, глядя на нее своими маленькими, маслянисто блестящими глазками снизу вверх.

Покупательница засмеялась — словно в колокольчик позвонила.

Была она молода и стройна, на чистом лице четко вырисовывались черные брови, прямой нос чуточку вздернут, яркие губы складываются аккуратным бантиком, пышная прическа скрыта под большой соломенной шляпкой.

«Брюнетка, — подумала Соловьиха, — добрая, непременно возьмет».

И о новой энергией принялась расхваливать свой товар.



Вскоре она уже пересчитывала деньги, полученные от покупательницы.

— Ну вот, счастливая, ты меня и ослобонила, — сказала Соловьиха, подавая пакет.

— Не думаю, Марковна, — возразила покупательница. — В кои-то веки встретились да так ни с чем и разошлись?

Соловьиха прищурилась.

— Да вы никак меня знаете? — вкрадчиво спросила она, выставляя левое, ухо чуточку вперед.

— А как же, память у меня хорошая.

Покупательница опять засмеялась.

У Соловьихи даже в темени заломило от напряжения.

— Извините, барышня, — развела она руки, — не могу вспомнить, память с дыркой.

— А я напомню. Прошу…

Вскоре они уже сидели на веранде базарного трактира. Соловьиха попивала холодное, пиво, а ее собеседница, игриво отставив мизинчик, хрустела засохшим от жары слоеным пирожным.

— Вот, милая, недаром говорят, что гора с горой… А мы вот встретились, — сипела Соловьиха. От пива у нее на время пропал голос. — Так, значит, это в пятом годе было?

— В пятом. В пересыльной тюрьме.

— Как же, помню! — Соловьиха играла двойным подбородком, стараясь прочистить горло. — Тогда я надзирательницей была. А этих заключенных было — видимо-невидимо.

Она закашлялась.

— Да что это с вами, Марковна? Может, смирновской заказать?

— И то верно. С пива-то у меня безголосица.

Один вид маленького графинчика водки подействовал на Соловьиху благотворно — кашель как рукой сняло, глазки почти совсем ушли вглубь, пуговка носика порозовела, мокрая прядь жидких волос выбилась из-под платка.

— Так ты, значит, Тарасова? — вспоминала она, покачивая головой. — Ну да, Шурка! Как же, помню, помню тебя, Шурочка. Такая ты тогда жалкая была, болезная. Думала — не выживешь. А ты, гляди, как выправилась, что твоя барыня.

Шура подливала из графинчика не спеша, с расстановкой, и это особенно нравилось Соловьихе.

Они вспомнили страшный пятый год, пересыльную тюрьму, до отказа забитую арестантами.

— Ты скажи, как ты-то вырвалась?

Шура улыбнулась.

— Да мне тогда еще и восемнадцати