Разбитые сердца [Колин Гувер] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Еще до того, как я стала достаточной взрослой, чтобы зарабатывать себе на еду, я множество ночей лежала не в силах заснуть, потому что живот сводило от голода. Джанин как-то сказала мне, что урчание, доносящееся из моего желудка, издает живущий во мне прожорливый кот, который рычит, если не накормить его досыта.

С тех пор, всякий раз чувствуя голод, я представляла, как кот ищет у меня в животе еду, которой там нет. Я боялась, что он сожрет мои внутренности, если я не покормлю его, поэтому иногда поглощала что-то несъедобное, лишь бы ублажить голодного кота.

Однажды она оставила меня одну так надолго, что я съела старую банановую кожуру и яичную скорлупу из помойки. Даже пыталась съесть немного наполнителя из диванной подушки, но его оказалось сложно проглотить. Большую часть детства я провела в смертельном страхе, что меня медленно пожирает изнутри оголодавшая кошка.

Сомневаюсь, что мать хоть раз покидала дом дольше, чем на сутки, но в детстве время тянется очень долго, когда ты остаешься один.

Я помню, как она, спотыкаясь, входила в дом, падала на диван и лежала на нем часы напролет. А я засыпала, свернувшись калачиком на другом конце дивана, боясь оставить ее одну.

Но на утро после того, как Джанин возвращалась домой пьяной, я просыпалась и видела, как она готовит завтрак на кухне. Завтрак не всегда был традиционным. Иногда горох, иногда яйца, а порой и консервированный куриный суп с лапшой.

К шести годам я в такие моменты начала обращать внимание на то, как она управляется с плитой, понимая, что мне нужно научиться ей пользоваться до следующего исчезновения матери.

Интересно, многим ли шестилеткам приходится самим учиться пользоваться плитой из-за убеждения, что в противном случае их заживо сожрет сидящий внутри прожорливый кот?

Кому как повезет, наверное. Большинству детей достаются родители, которых будет не хватать, когда они умрут. Остальным из нас достаются такие родители, которые становятся лучше после своей смерти.

Лучшее, что моя мать смогла сделать для меня — это умереть. 

*** 
Баз велел мне сидеть в полицейской машине, чтобы не мокнуть под дождем и не находиться в доме, пока выносят тело. Я в оцепенении наблюдала, как ее вывозили на каталке, накрыв белой простыней. Ее положили в заднюю часть труповозки. Даже не потрудились отвезти на скорой. В этом не было смысла. Почти все умершие в этом городе до пятидесяти лет умирают от зависимости.

Даже не важно, от какой именно — все зависимости заканчиваются смертью.

Я прижимаюсь щекой к стеклу и пытаюсь посмотреть на небо. Этой ночью не видно звезд. Даже луны не видно. То и дело сверкает молния, освещая комки черных туч.

В тему.

Баз открывает заднюю дверь и наклоняется. Дождь стих до мороси, и его лицо, хоть и намокло, выглядит так, будто его покрыла испарина.

— Тебя отвезти куда-нибудь? — спрашивает он.

Я мотаю головой.

— Нужно кому-то позвонить? Можешь воспользоваться моим телефоном.

Я вновь мотаю головой.

— Со мной все будет хорошо. Уже можно вернуться в дом?

Не уверена, что хочу возвращаться в трейлер, в котором моя мать испустила дух, но у меня сейчас нет более привлекательных вариантов.

Баз отступает в сторону и распахивает зонт, хотя дождь уже закончился, а я и так промокла насквозь. Он провожает меня к дому, отстав на шаг и держа зонт у меня над головой.

Я плохо знаю База. Но знаю его сына, Дакоту. Знаю во многих отношениях, и во всех предпочла бы не знать.

Любопытно, знает ли Баз, какого сына вырастил. Баз производит впечатление порядочного парня. Он никогда особо не доставал ни меня, ни мою мать. Иногда он останавливается во время патрулирования стоянки для трейлеров. Он всегда спрашивает, как у меня дела, отчего возникает ощущение, будто задавая этот вопрос, он отчасти ожидает, что я начну умолять его забрать меня отсюда. Но я не делаю этого. Люди вроде меня прекрасно умеют делать вид, что у нас все в полном порядке. Я всегда улыбаюсь ему и отвечаю, что у меня все отлично, и он вздыхает, будто от облегчения, что я не дала ему повода звонить в органы опеки.

Вновь оказавшись в гостиной, я невольно бросаю взгляд на диван. Теперь он выглядит иначе. Будто на нем кто-то умер.

— Справишься сегодня? — спрашивает Баз.

Я оборачиваюсь, а он стоит прямо у порога, держа зонт над головой. Вид у него такой, будто он пытается проявить сочувствие, но сам наверняка думает о том, сколько бумажной волокиты ему обеспечило это происшествие.

— Я в норме.

— Можешь завтра дойти до погребальной конторы и спланировать порядок работы. Сказали, можно подойти в любое время после десяти.

Я киваю, но он не уходит. Тянет время, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Он складывает зонт за порогом, будто суеверен, и заходит в дом.

— Знаешь, — начинает он, морщась так сильно, что лоб под лысой головой весь покрывается складками. — Если не придешь в похоронное бюро, проведут погребение для малоимущих. Ты тогда