Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг [Владимир Макарович Шапко] (fb2) читать постранично, страница - 3

Листы Савостина бросил на подоконник. Подальше с глаз. Сегодня хотя бы будет передышка.

Не тут-то было. Как только начал читать рукопись Голубкиной Галины — стоящую рукопись — в дверях появился Савостин. Повесил модную шубу (лохмы первобытного человека!) на вешалку. Предстал перед редактором в шейном платке, в рубашке апаш, в обтягивающих кальсонах цвета беж. По внешнему виду — классический графоман. Желающий выделиться в серой толпе. У зеркала взбадривал модного петуха на голове. Как допускают в таком виде к губернатору — непонятно. Наверное, переодевается. А петуха зализывает. Ну а здесь всё можно — во всей красе.

Наконец сел. Через стол протянул руку. Куда же тут? — пришлось пожать.

Редактор помимо воли хмурился. Сказал, что после всех домашних исправлений автора стало ещё хуже. Автор сразу выпрямился и побледнел. В подтверждение своих слов редактор стал выискивать в рукописи не просто блох, нет — бесстрашно вытаскивал на свет целых крокодилов. «Вот вам некоторые примеры. Из самого начала: “Вдруг сердце Артура судорожно забилось”. Было подчёркнуто мною судорожно забилось. Вы исправили: “Вдруг сердце Артура в судорогах забилось”. Дальше. Через страницу. Подчёркнуто: “Возмущённый Артур светил во тьме взглядом”. Вы исправили: “Артур светил во тьме глазами”. Опять. То “зубами улыбается”», то “глазами светит”. Ну и вот наконец. Жирно подчеркнул: “Она портнихой Артуру представилась. А он ей — электрический монтёр”.

— Видите, слышите?

Но Савостин не видел, не слышал, не понимал. Принялся защищаться, спорить, агрессивно наступать. Да я! да у меня! Да обо мне даже Даниил знает! (Да. Покойный.) Да у меня два высших образования! Два диплома! (Точно. Купленных в переходе.) А вы тут! (Окопались.)

Редактор смотрел на автора с петухом на голове… Мужской сделанный утром макияж не скрыл, что парню уже за сорок — на лице проступили морщинки. И под глазами, и на подбородке…

Неожиданно Яшумов сказал:

— Может быть, вам бросить писать?

Савостин вскочил:

— Да как вы смеете! Кто вы такой? У меня три романа напечатано! (Точно. За свой счёт, — пригибался от крика Яшумов.) Куча рецензий! Положительных! (Да. Все проплачены.) Я грант получил! (Правильно. Губернатор дал. Непосредственный начальник.) Да вы обязаны напечатать мой роман. Обязаны! Я жаловаться буду, в конце концов! (Конечно. Своему губернатору. Чтобы тот всю редакцию выпорол.)

Яшумов кипел, сдерживался из последних сил. Хотел сказать этому попугаю, что он, Яшумов, не с неба упал в издательство. На этом стуле сидит как раз для того, чтобы разоблачать всяких графоманов. Его долго учили этому. И в университете, и в литинституте в Москве. Писатели, профессора. Учили любить Слово, любить Литературу. Оберегать, защищать её от всяких проходимцев. Поэтому он имеет право сказать так называемому автору прямо в лицо: ваш роман, уважаемый, — издевательство над Литературой. Издевательство над Словом. И пока он, Яшумов, здесь — графоманы не пройдут. Даже с грантами, с губернаторскими крышами…

Всё это пронеслось в голове. Вслух сказал:

— Я не буду с вами спорить и что-то доказывать. — Хотел сказать, бесполезно, но удержался. — Я уже сказал Акимову: вам поможет только костолом. Он всё сделает.

— Это кто ещё такой?

— Литературный работник. Писатель. Сидящий на мели. Найдите такого. Он сделает что-нибудь из вашей… рукописи.

— И что — я — с грантом — должен ещё и заплатить кому-то?

— Да, только так.

— Да не будет этого никогда!

Савостин хватал свои листы.

Яшумов устало сказал:

— Воля ваша.

В обед теснился на раздаче в кафе самообслуживания неподалёку от редакции. В затылок дышал Григорий Плоткин. Оба с большими подносами в рисованных цветах, как, по меньшей мере, с красивейшими индульгенциями к вкусной еде. Плоткин советовал главреду взять тарелочку с пятью кружками колбасы. Колбаски. Копчёной. «Вкуснейшая, Глеб Владимирович. Уверяю вас!» Разрезанное крутое яйцо заодно подсовывал. Облитое майонезом. «Язык проглотите, Глеб Владимирович!» Но Яшумов противился, отвергал, брал хоть какое-то подобие диетического. Салатик из свёклы, сметанку в стаканчике, борщец и котлетку без гарнира. И компот. Пресловутый компот. Вместо кофе, как у Плоткина на подносе.

Уплатив, расположились возле высокого окна с мельканием зимних чёрных людей. Плоткин убежал с подносами к специальному столику. Бросил там их без всякого уважения.

Уселся. К колбаске. К крутому яйцу в майонезе. К железной лопатке с залитым соусом бефстроганов и к крепкому кофе. Ну и обжорка тощенький мужчина. Яшумов не уставал удивляться аппетиту коллеги.

— Как сегодня Савостин? Как прошла битва за Слово? Отважно отбились, Глеб Владимирович? Или пришлось бежать с поля боя? — (Декларация Яшумова о Слове, о Литературе с большой буквы — была известна всей редакции.)

Яшумов смотрел на весёлого, хорошо закусывающего Плоткина. Рассказывал, как прошло всё. Что опять был скандал.