Сталин и КПГ в преддверии гитлеровской диктатуры (1929—1933 гг.) [Лев Израилевич Гинцберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

Ещё в 1924 г. сначала Зиновьев, а за ним Сталин сделали первую попытку уподобить социал-демократию фашизму. В № 11 журнала «Большевик» за 1924 г. Сталин опубликовал статью «К международному положению», в которой выдвинул печально известный тезис, что «фашизм есть боевая организация буржуазии, опирающаяся на активную поддержку социал-демократии. Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма». Это утверждение, продиктованное единственно стремлением опорочить, дискредитировать социал-демократию, ибо никаких серьёзных (тем более научных) аргументов в его пользу не было ни тогда, ни потом, стало «теоретическим» основанием для превращения разногласий между различными течениями рабочего класса в конфронтацию.

Термин «социал-фашизм», олицетворявший сталинское представление о социал-демократии, возник в документах Ⅹ пленума ИККИ (июль 1929 г.). Характеристика политики германской социал-демократии (после её возвращения в 1928 г. к власти в составе «Большой коалиции») завершалась здесь словами: «Таков путь германской коалиционной социал-демократии к социал-фашизму»^[3]. Существенную роль в том, что в решении Ⅹ пленума ИККИ появился этот термин, сыграл расстрел первомайской демонстрации 1929 г. в Берлине. Но то был скорее повод, причины же коренились в сложившейся к тому времени обстановке в мире и в международном рабочем движении. В Пруссии ещё с конца 1928 г. действовал запрет демонстраций, и он был распространён и на 1 Мая; это решение полицей-президента Берлина Цергибеля было открытым вызовом. Со стороны коммунистов требовались политическая дальновидность и мудрость, которые, к сожалению, практически отсутствовали. Вот что говорилось, например, в одном из циркуляров секретариата ЦК КПГ, относящемся к марту 1929 г.: «Сделать полицейские мероприятия неэффективными можно благодаря решительному отпору, смелому прорыву запрета демонстраций на базе широкой мобилизации масс». А далее звучали ноты, во многом ещё необычные (позднее они уже не смогли бы никого удивить): «Борьба за права рабочих против грозящей фашистской диктатуры (?) ведётся не под знаком защиты демократии, веймарской конституции, а под знаком революционной классовой борьбы за диктатуру пролетариата»^[4].

В другом циркуляре Секретариата ЦК КПГ, разосланном до 1 мая, провозглашалось, что «буржуазная демократия обанкротилась и её ликвидацию осуществит либо фашизм, либо пролетариат». Авторы подчёркивали: «В тех местах, где запрет введён, необходимо в любом случае провести первомайскую демонстрацию под руководством коммунистов»^[5].

Обе стороны не захотели отступить, результатом было кровавое побоище, унёсшее более 30 жизней (в их числе — ни одного полицейского, что свидетельствует о соотношении сил рабочих и полиции). Несколько сот человек получили ранения^[6]. Это событие привнесло в отношения между КПГ и СДПГ максимальную ожесточённость. И всё же оценка значения первомайских событий КПГ, да и Коминтерном в целом была явно неадекватной. «Майские бои в Берлине,— говорилось в тезисах Ⅹ пленума ИККИ,— являются поворотным моментом в классовой борьбе в Германии и ускоряют темпы революционного подъёма германского рабочего движения»^[7].

В этом случае мы встречаемся с одной особенностью подхода руководителей КПГ к текущим событиям. Какой-нибудь эпизод политической жизни, хотя бы даже и не рядовой, ординарный, но всё же не имеющий решающего значения, внезапно, без достаточных оснований и без учёта того, какие зигзаги классовой борьбы ещё могут быть впереди, возводился в ранг поворотного. КПГ едва ли не каждое, даже не слишком значительное ужесточение существующих порядков квалифицировала как установление фашистской диктатуры, и это могло лишь дезориентировать шедшие за ней массы, снизить их сопротивляемость в момент действительного прихода фашистов к власти.

Союз красных фронтовиков.

Наиболее тяжёлым, пожалуй, последствием 1 Мая 1929 г. был запрет Союза красных фронтовиков — оборонной организации КПГ. Это произошло накануне начала наступления фашизма, когда Союз смог бы сыграть немалую роль в отражении атак нацистов на революционных рабочих. Можно понять, какое возмущение вызвал тот акт у последних. Даже в относительно спокойные времена политика СДПГ вызывала резкий протест коммунистов и следовавших за ними слоёв рабочего класса, ибо зачастую противоречила существенным интересам трудящихся и, наоборот, соответствовала требованиям господствующих классов^[8].

Курс на конфронтацию с социал-демократией был