Пойди туда — не знаю куда [Виктор Григорьевич Максимов] (fb2) читать постранично, страница - 4

полминуты похрипев, бородач вздохнул и замер, глядя на Луну белыми, закатившимися под лоб глазами…

— Ой, Зинок, лунища-то какая! — открывая окно, сказала Василиса.

Медсестра Веретенникова прикурила от спиртовки, на которой стояла колба с чаем, и, отодвинув бюкс, присела на краешек подоконника.

— И шприцы у тебя некипяченые, — шумно выпуская дым, отметила она. — И луна какая-то ненормальная, не как у нас, в терапии.

Над соседним корпусом госпиталя в блеклом, совершенно беззвездном городском небе маячило нечто большое и смутное. Где-то неподалеку скрежетал на повороте трамвай. Из ночного сада пахло карболкой, палыми листьями.

— А мой-то вчера сам до кухни дошел, — тихо сказала Василиса. — Я чуть кашу не выронила. Поворачиваюсь, а он в дверях. Бледный, волосенки торчком, седеющие такие…

— У тебя вон самой…

— Где?

Зинаида вынула из кармашка пудреницу.

— Господи, а это еще кто?! — глянув в зеркальце, вздохнула дежурная медсестра Глотова. — Распрекрасная до чего и вся в белом, как Царевна Лебедь! Ой, сейчас полечу!..

— Во-во, помирать полетишь. Вы чего, кроме овсянки, жрете-то?

— Картошку, хлеб…

— А мясо?

— Какое еще мясо, когда пост.

— Тю-ю, чумовая! Он уже месяц как кончился!

— Да что ты говоришь! — припудривая нос, удивилась Василиса. — А мы как-то и не заметили… Ничего-ничего, диета штука полезная. Между прочим, Моджахед у нас на этой овсянке, как на дрожжах.

— Моджахед?! Какой еще…

— Да щенок. На вокзале привязался ко мне, грязный такой, весь в колтунах.

— О Господи! Какой хоть породы?

— А поди их разбери! Кажется, ньюфаундленд.

— Боже мой, Боже мой!..

Где-то у Литейного моста испуганно взгукнул буксир.

— Васька, ты сумасшедшая! — горестно прошептала старшая медсестра Веретенникова, давняя Василисина подружка, а по одному из ее мужей даже чуть ли не родственница. — Какой у тебя оклад, дура ты этакая?

— Триста семьдесят. Я же на полставки…

— Нет, ты совершенно сумасшедшая, и чай у тебя кипит.

Василиса засуетилась, полезла в письменный стол за чашками. На кафель ординаторской со звоном посыпались алюминиевые ложечки. Зашевелился спавший на топчане дежурный врач майор Митрохин.

— Тише ты, заполошенная! — шикнула на нее Зинаида.

Чай был крепкий, черный, как дальнейшие жизненные перспективы медсестры Глотовой, но почему-то совершенно лишенный запаха.

— Чушь какая-то! — отставив стакан, тихо сказала Зинаида. — Ну и что дальше?

— В каком смысле?

— Что дальше делать-то собираешься, милочка? Ведь он же болен. Давай называть вещи своими именами: практически неизлечимо болен. Такие операции на мозге делают только на Западе, если не ошибаюсь, в Германии. Есть там один такой же, как ты, прибабахнутый профессор, забыла фамилию…

— Баумгартнер, — глядя куда-то в окно, подсказала Василиса.

— Ну пусть Баумгартнер, если тебе так нравится, пусть! Нам-то что за радость от этого? Знаешь, сколько стоит подобное удовольствие?!

— Знаю.

— Вот видишь, знаешь. Уже легче. Откуда, кстати?

Василиса вынула из кармана листок бумаги.

— Что это? — насторожилась, сердцем почуявшая недоброе, старшая медсестра Веретенникова.

— Прайс-лист.

— Ты мне человеческим языком скажи, что это, стерва ты этакая!

— Ну, расценки, самые обыкновенные расценки.

— На что… на что расценки?

— На все. На питание, на томографическое обследование, на медикаменты… Слушай, Зинок, просто ужас какой-то: там у них за все, оказывается, нужно платить! Даже за пользование туалетом. Так и написано: «Индивидуалише ватер-клозет — тридцать пять дойче марок»!..

Зинаида, охнув, схватилась за грудь.

— Господи, Господи!.. Где ты взяла… это?

— Получила по почте.

— Зачем это тебе?

— То есть как зачем? Чтобы ехать.

— Силы небесные, куда?

— Туда, в Германию, к профессору Баумгартнеру, — отхлебнув из стакана черной отравы, задумчиво сказала Василиса.

— Тебе что, тебе Чечни мало, уродина несчастная?! — вскричала Зинаида, да так громко, что дежурный по хирургии майор Митрохин взметнулся со своего жесткого клеенчатого ложа.

— Спите-спите, доктор! — успокоила его Василиса. — Это она по поводу Хасавюртовских соглашений. Переживает очень…

Но поспать в эту темную и ветреную октябрьскую ночь майору Митрохину больше не довелось. В коридоре послышались торопливые шаги, дверь ординаторской приоткрылась.

— Сестричка, а сестричка! — позвал заглянувший в помещение больной. — Там этот, тяжелый, который под капельницей, он это, он опять повязки посрывал!..

— Сергеев?! — ахнула Василиса.

Только под утро лейтенант с оторванными ногами, тот самый, у которого дважды уже фиксировали состояние клинической смерти, пришел в себя. У него были смертельно усталые пустые глаза и серые, как у врубелевского демона, губы.

— Ну вот и хорошо, вот и славно! — шептала медсестра Глотова, вытиравшая лейтенанту перепачканные кровью