Брат Мишка [Алексей Сергеевич Суконкин] (fb2) читать постранично, страница - 2

банд. Эта разница чувствуется в каждом его движении, взгляде и вздохе. Я понимаю — передо мной стоит страшный человек, который обладает чем-то таким, что мне недоступно, неизвестно и непонятно. А ведь мы с ним одного возраста.

— Подставь блок, — прошу я.

— Чего? — он не понимает, чего я от него хочу.

— Ну, руку вот так держи, я сейчас маваше проведу, — я показываю, как надо держать руку.

Он поднимает левую руку. Чуть подпрыгнув, я бью по его руке маваше правой, и тут же отвожу ногу, зная, как любят «дилетанты» хватать за ударную ногу и валить каратиста на землю. Колян пошатнулся, но устоял. Мою ногу поймать не успел.

— Ничего себе! — восхищенно говорит он. — Научишь?

— Научу, — киваю я.

Метрах в тридцати от нас на лавочке сидят другие мальчишки из Мишкиного двора — человек десять. В момент после удара они все вдруг замолкают, и с тревожным любопытством смотрят в мою сторону. Содержание разговора они не слышали, но безответный удар по их вожаку видели.

Пройдет много лет, и некоторые из этих парней тем, или иным образом, снова войдут в мою жизнь. И от каждого из них я потом услышу восхищение тем ударом — они все будут думать, что я ударил Коляна, предъявляя ему чего-то там, и все они запомнят, что их вожак не сопротивлялся — именно так это выглядело со стороны. А я потом долго не мог взять в толк, почему все мальчишки со двора, где жил мой двоюродный брат, всегда спешили поздороваться со мной, засвидетельствовать свое уважение, если я вдруг когда-либо проходил через этот двор.

У Коляна жизнь сложилась страшно. Воспитывала его бабушка, мамы у него не было — я не знаю по какой причине — не было, и все тут. Колян был призван в армию в самый жуткий год — осенью 1994, и вскоре стал участником кровавого штурма Грозного. Две недели он фактически не вылезал из-за руля бэтээра. Дошло до того, что ему везде мерещилась его мама, и он в каждом новом бою шёл не город штурмовать, а мать свою спасать. С медалью «За отвагу» он вернулся в родной город, и пил, беспробудно пил. Даже медаль свою пропил какому-то коллекционеру. Потом на одном из застолий его оскорбили, назвав всех «чеченцев» моральными уродами. И он эту компанию утопил в крови, разъярившись до потери разума. Его посадили. Он отсидел и вышел в никуда: выданную ему квартиру, муниципалитет забрал обратно, а бабушки уже давно в живых не было. Я думал, что он сломается, но к счастью, он оказался крепче, чем я мог о нем подумать. Много позже я узнал, что он перебрался в Хабаровск, работал водителем, завязал с алкоголем и завел семью.

* * *

Вообще-то я старше Мишки на год. Вернее на полтора. Я уже дембель, и считаю себя опытным бойцом. Я уже представлен к боевой награде. Я уже знаю, что такое Кавказ. Я уже знаю, что такое бой. Я уже знаю, что армия — это большой дурдом, и я думаю остаться в этом дурдоме по контракту.

Я читаю Мишкино письмо: «Здравствуй брат! Я попал в учебный полк связи в Князе-Волконку. Нас тут вообще за людей не считают. Еда — отстой. Постоянно бегаем кроссы. Сапоги натерли ноги. Уже три раза получил по морде от старшего призыва. Сладкого ничего нет. Похоже, нас всех отправят в Чечню».

Я возвращаюсь из армии и своей тётке — Мишкиной маме — рассказываю, чего можно привезти Мишке на присягу, а чего не надо, потому что отберут. Она мне не верит — «как это — отберут?» — и всё сует в сумку какое-то барахло, совершенно не нужное в армии образца 1995 года — свитер, теплые носки, перчатки. Через неделю Мишка отверг все эти манатки, чем очень расстроил свою маму. Она потом мне выговаривала:

— Лёша, ну как же так? Он же человек! Ему нужен теплый свитер! Теплые носки!

Я обрезал:

— Он не человек. Он солдат.

Тётка на меня очень обиделась.

Как им это объяснить?

Вскоре Мишка уехал в Чечню.

Ему повезло. Он вернулся живым.

* * *

Нам где-то по 25–27, и мы с Мишкой и его мамой идем на рынок — покупать Мишке зимнюю куртку. Мишка только что пришел с первого своего рейса в Охотское море, где он работал каким-то трюмным матросом на рыболовной плавбазе. Он рассказывает о штормах, о тяжелой работе, о постоянной откачке протекающего по всем швам рыболовного судна, рассказывает о девушке-рыбообработчице, которая за весь рейс ни разу не прикоснулась к рыбе, но зато к ней самой прикоснулось, пожалуй, всё мужское население плавбазы. Идем и весело болтаем — вдоль длинных рядов торгашей, которые наперебой расхваливают свой товар.

— Три сезона носить будешь, — не унимается красноносая хозяйка контейнера, на раскрытых дверцах которого развешены кожаные меховые куртки на любой вкус.

Мы останавливаемся, примеряемся, и вскоре большой пакет с курткой Мишка радостно несет домой.

— Обмыть! — безапелляционно заявляет он, сворачивая по пути в вино-водочный.

Дома наливаем, пьём, наливаем и снова пьём. Появляется Мишкин закадычный друг, которого все зовут «Якорем». У Мишкиных друзей, впрочем, почти у всех нет имён. Сплошь всякие там тараканы, белые, малые и жиганы. Якорь —