В высоких надеждах [Николай Николаевич Матвеев] (fb2) читать постранично, страница - 2

Манчестерский терьер кого-то из его соседей. Собака, корни которой в городе с плачущим небом, почти как здесь, почти как в Петербурге. Раздался шорох листьев, из кустов выскочил жизнерадостный пёс и бойко подбежал к нему. Пёс громко гавкнул, встал передними лапами на скамью рядом с ним и, как всегда стал нюхать на расстоянии его лицо, потом забрался на скамью целиком и, пробурчав что-то на собачьем языке, сел рядом, тяжело вздохнул и стал вертеть головой по сторонам, напрягаясь, каждый раз, когда замечал мимо бредущего кота или птицу. Пёс так же внимательно следил за каждым движением редкого прохожего, готовый напасть на того, при малейшем намёке на агрессию. Раз в три минуты манчестерец лаял, коротко и громко. Потом открылась дверь, и мальчик с третьего этажа позвал собаку домой. Пёс внимательно рассмотрел мальчика, убедился, что это за ним, спрыгнул со скамьи и исчез в полумраке подъезда. А он остался сидеть и смотреть в темноту, не долго, ещё только пару минут. Он не любит темноту, именно с неё всё и началось, всегда, как ни крути, всё начинается с темноты. Они все уходили от него в темноте, по очереди, по страшной очереди, в страшной темноте. Сначала ушла она, случайно, потерявшись в небе, наверное, она сразу стала ангелом. Потом ушёл его мальчик, вскоре после неё, через несколько месяцев, тоже случайно, он потерялся в воде. Его, правда, нашли, только уже непонятно, зачем. Он остался вдвоём со своим старым другом, единственным другом, оставшимся за всю излишне человеческую жизнь. Большой швейцарский Зенненхунд плакал тогда вместе с ним, ему было стыдно, что и он тоже покинет его, ему было горько оставлять его одного, но оба они знали, что рано или поздно, но Большой швейцарский Зенненхунд покинет своего друга. Своего, теперь, единственного друга.

Он очнулся только когда преодолел последние ступени, в тусклом свете лампы он открыл входную дверь и очутился дома. Он не включал свет, он снял сандалии и подошёл к окну, которое выходило на юг, он отодвинул занавески и открыл окно. Свежий уже ночной воздух ворвался в квартиру, он глубоко вздохнул и стал задумчиво смотреть на чистый мягкий коврик справа от окна. Он вновь вздохнул и побрёл на кухню, всё это в мраке ночи, лунной и такой печальной ночи. Он достал из шкафчика миску и пакет сухого корма, насыпал и убрал пакет обратно, затем достал вторую миску и налил в неё воды. Он отнёс это всё в комнату, под окно, как делал тогда, когда его друг заболел и не мог уже сам выбегать на улицу, не мог делать больше десятка шагов. Большой швейцарский Зенненхунд старательно кушал кашу с привкусом мяса и получал немного сухого корма. Он старательно кушал горошины корма, стараясь не проронить ни крошки, потом смотрел другу в глаза и лакал холодную воду. А он смотрел на собаку и слёзы стекали по его глазам, он сидел на полу и рассказывал ему, как там, на улице, что нового, каких собак он видел, и украдкой вытирал солёные слёзы. А Большой швейцарский Зенненхунд слушал его и вздыхал, а если вдруг он прерывал свой рассказ, пёс собирал все силы и смотрел, что случилось, почему друг не продолжает рассказ. Потом он долго гладил пса, пока тот смотрел сквозь открытое окно на луну, или белые облака, когда не было видно луны, и не хотел думать о завтрашнем дне. А потом он всё так же сидя на полу, смотрел на спящего друга и подбородок его дрожал, когда он видел, что собаке снятся весёлые сны, наверное, из щенячьего детства, или то, как они все вместе играли в футбол, или прыгали через ручей, или играли в снежки…

А однажды утром Большой швейцарский Зенненхунд просто не проснулся.

Он принёс две миски и поставил рядом с ковриком, он сел рядом и стал смотреть на луну. Он смотрел на луну и видел в ней всё, чего раньше не видел. Луна стеснялась его взгляда, но понимала, что нужна ему, или это понимал он, одушевляя луну, одушевляя ту, что не покинет его раньше, чем он покинет её. Он завыл, он завыл как настоящий пёс.

Он стал медленно кушать корм и запивал его холодной водой. Он лёг на коврик и стал принюхиваться к воздуху с улицы, он прислушивался к голосам за окном, он смотрел на луну, а веки его наливались тяжестью, кружа вихри воспоминаний, сплетая быль, небылицы и явь в причудливую карусель одиночества. Через несколько минут он заснул. Он тихо поскуливал, когда ему снились сны, сны из счастливого времени, сны из счастливого щенячьего детства…