Свет мой. Том 2 [Аркадий Алексеевич Кузьмин] (fb2) читать постранично, страница - 166

Настя виденным восхищалась:

– Ого! Как прелестно! Пора!..

Они, не сговариваясь, пустились в одновременный заплыв. Плавание было превосходным.

Да ста примерно метров тянулась пологость песчаного дна на уровне плеч, а дальше начиналась глубина, и здесь гуляли-наплывали легкие барашки волн. Понизу послышался гул мотора – вдалеке промелькнул белый быстроходный катер, и спустя какое-то время внезапно, взметнувшись, набежала упругая волна, шлепнула в тело с силой – так, что сорвала купальник с груди Насти, и та, ничего не предпринимая и не защищаясь, смотрела в упор в глаза Ефиму. Искорки от блещущих волн бликовали в ее вопрошающих глазах. Он молча приблизился к ней и, поцеловав ее, ощутил на ее губах приятную соленость моря; и она не уклонилась, прижалась к нему. Как раз тут у них и случилось это признание друг другу. Они были сейчас одни в целом мире. Больше никого около них и для них не существовало. Абсолютно никого!

Он нелепо промямлил:

– Итак, прощай моя молодость, если согласишься стать моей женой? И что я смогу тебе дать? Видишь: никакой я не гений, не спаситель, не защитник…

Она приложила палец к его губам.

XXII

– При замешивании ржаного хлеба (в деревянных корытах), – слышался Анфисин голос, – поднимавшееся тесто мешала вручную хозяйка несколько раз, чтобы оно снова и снова село. И оно становилось упругим, таким, что получалась у хлеба наилучшая пропекаемость и его ноздреватость. Для этого же и закваску, и дрожжи делали сами; бралась мука, разводилась и стояла так разведенной до закисления. Потом эта закваска и добавлялась в тесто. Оно поднималось в тепле. Раз – надо помешать. Вскоре еще и еще – и тесто готово. Ну, его можно еще разбавить чуточку; хорошо, если сахар добавлен в меру. Такой каравай можно было лопатой посадить прямо на под в печь либо на капустном листе. И лучше этого домашнего хлеба, испеченного так в печи, не было. И так же хлебопекари колдовали и с пшеничной мукой: несколько раз мешали-помешивали тесто, потом, когда оно в форме поднималось снова, размешивали руками вкрутую каравай, и он не растекался, держался, как полная подушка. А нынче формовой фабричный хлеб разлит в формы; он держаться сам по себе не может – он разливной, потому что с водой. Теперь зачем-то брызгают водой в яму, куда ссыпают пшеницу; но вода в пшенице не держится – стоит внизу; каждый раз она добавляется, и то пшеничное зерно, которое находится внизу, прорастает, становится сладким. Из такого смолотого зерна уже не испечешь пироги, пирожки… Мы воду при помоле муки никогда не добавляли…

Как-то умозрительно Ефим сравнил свое сегодняшнее нахождение здесь с положением засидевшегося гостя Анфисы Юрьевны – может быть, ее зятя. Гость сидел в соломенном кресле, неестественно-неприлично подвернувшись своим тощим телом, так, как он вторично сел после того как хотел уходить – и уже встал, чтобы уйти, но затем раздумал, желая чуть повременить. Ему-то и вставать опять не хотелось и не хотелось поправиться в кресле, и, несмотря на то, что ему было стыдно, он знал, сидеть так вразвалку, он все еще сидел. И это свое сидячее положение сравнивал с тем, что было в настоящий момент в его жизни, когда ленился и встать, и поправиться, зная, что сейчас-то он все равно встанет и безропотно уйдет.

Так представилось Ефиму. И от этой дилеммы он улыбнулся.

«Сальдес-бульдес», – говаривала его тетя, подруга Ниннель Никандровны.

И Ефим успокоился совсем. Вспомнил присказку: «Как в Одессе говорят – это еще не вечер».

И только в душе опять пожалел: «Антон зря не поехал сюда вместе со мной, как мы с ним вначале обговаривали – на виду такой уникальный романный материал… С гоголевскими сюжетами…»

Наглаженный солнцем и морем Ефим вдруг столкнулся у Симферопольского вокзала с Еленой Ефимовной Учаевой, машинисткой газеты ленинградской, блокадницей, дружком его издательской тети, и мило поклонился той на ходу. Он познакомил с нею Антона, кому она и отпечатала рукопись первого рассказа, опубликованного вскоре в солидном журнале. После она напечатала ему рукопись романа, который редакция вернула автору с положительной рецензией и заключением, что не может принять роман к публикации: его объем велик для журнала. Но как же укоротить былое живьем?