Савитри. Легенда и символ [Шри Ауробиндо] (fb2) читать постранично, страница - 3

человеческую преходящую форму,

Бессмертие, смертью вещей побежденное.

Радость более широкой Природы была когда-то ее,

Но свой золотой небесный оттенок не могла хранить долго

Или встать на эту непрочную земную опору.

Над глубокой пучиной Времени движение узкое,

Жизни хрупкую малость, которой отказано в силе,

Гордую и сознательную ширь и блаженство

Она принесла в человеческую форму с собой,

Спокойный восторг, что венчает одну душу со всеми,

Ключ к дверям экстаза пылающим.

Зерно земли, что в удовольствия и слез нуждается соке,

Дар неумирающего восторга отвергло:

Предложенный бесконечности дочери

Она дала свою страсть-цветок любви и судьбы.

Напрасной сейчас ее щедрая жертва казалась.

Растратчица своей богатой божественности,

Саму себя и все, чем была, она людям ссудила,

Привить свое более великое существо надеясь

И акклиматизировать его в жизнях их тел,

Чтоб небеса могли на смертной земле расти прирожденными.

Трудно склонить измениться земную природу;

Смертность плохо выносит касание вечного:

Она боится божественной нетерпимости чистой

Этого штурма эфира и пламени;

Она бормочет в своем безгорестном счастье,

Почти с ненавистью отталкивает свет, что приносит оно;

Она трепещет в его нагой силе Истины

И мощи и сладости его абсолютного Голоса.

Навязывая высотам законы пучины,

Она пятнает своей грязью небесных посланцев:

Обороняясь, свои колючки падшей природы

Она обращает против рук спасительных Милости;

Она встречает сынов Бога смертью и болью.

Слава молний, пересекающих сцену земную,

Их солнце-мысли тускнеют, омраченные умами невежественными,

Их труд предается, их добро во зло превращается,

Крест — им за венец, который они дают, плата,

Они оставляют лишь прекрасное Имя.

Огонь приходил, касался сердец людей, уходил;

Немногие поймали пламя и к жизни более великой поднялись.

В слишком непохожий мир она пришла помогать и спасать,

Ее величие придавлено его грудью невежественной

И из его смутных расселин поднимался ужасный ответ,

Часть его горя, борьбы и падения.

Жить с горем, противостоять на своем пути смерти, -

Жребий смертного стал уделом Бессмертия.

Так, в капкан земных судеб она была поймана,

Ожидая часа своего испытания,

Изгнанница из своего прирожденного счастья,

Принимающая жизни земное смутное платье,

Прячущая себя даже от тех, кого любит,

Божество, человеческой судьбой возвеличенное.

Предвидение темное отделяло ее

Ото всех, чьей она была звездой и опорой;

Слишком великая, чтобы опасностью и болью делиться,

В своих глубинах израненных она заперла горе.

Как тот, что за брошенными слепыми присматривает,

Принимает ношу незнающей расы,

Приют дав врагу, которого она должна кормить своим сердцем,

Своей роли не зная, не зная жребия, что должна она встретить,

Без чьей-либо помощи она должна предвидеть, страшиться и сметь.

Давно предвиденное фатальное утро здесь было,

Несущее день, что как день всякий выглядел.

Ибо Природа шагает по своей могучей дороге,

Не обращая внимания, когда жизнь ломает и душу;

Позади оставляя убитого, она идет дальше:

Лишь человек замечает и глаза Бога всевидящие.

Даже в этот момент отчаяния ее души

В ее безжалостном рандеву со смертью и страхом,

Ни один крик с ее уст не сорвался, ни один зов о помощи;

Никому она своего горя тайну не выдала:

Ее лицо было спокойно и храбрость ее сохраняла безмолвной.

Но все же, лишь ее внешняя самость страдала и билась,

Даже ее человечность была полубожественной:

Ее дух Духу во всех открывался,

Ее природа ощущала всю Природу как свою собственную.

Обособленная, живя внутри, она все жизни несла;

Отчужденная, она несла в себе мир:

Ее страх был един с великим космическим страхом,

Ее сила была основана на силах космических,

Вселенской Матери любовь была любовью ее.

Против зла в жизни корнях пораженных

С ее личным горем как его клеймом отличительным

Острый мистический меч она сделала из своей боли.

Одинокий ум, как мир широкое сердце,

К никем не разделенной работе Бессмертия она поднялась.

Сперва жизнь не горевала в ее обремененной груди:

На коленях первозданной дремоты земли

Инертная, в забвении освобожденная,

Распростерто покоилась, бессознательно, на краю разума,

Тупая и спокойная, как звезда или камень.

В глубоком ущелье безмолвия меж двух царств

Она, удалившись от горя, не беспокоимая заботой, лежала,

Здесь ничто не напоминало о горе.

Затем медленное воспоминание слабое шевельнулось, подобное тени,

И, вздохнув, она свои руки положила на грудь

И узнала близкую боль застарелую,

Глубокую, спокойную, давнюю, там естественной