Литературный меридиан 66 (04) 2013 [Журнал «Литературный меридиан»] (pdf) читать постранично, страница - 2

«Литературная
учёба», «Москва», «День
и ночь», «Роман-газета»,
член Общественного
совета «Литературного
меридиана». Автор и ведущий
телевизионных фильмов
о путях Православия
и отечественной культуры.

«Не надо заводить архивов, над рукописями трястись», – уверял Пастернак. Для честолюбия-то, может, и не надо, а вот для того, чтобы видеть свою
судьбу в истории и взаимное отражение этих судьбы и истории в человеке,
ничего лучше архивов нет. Как карандашные отметки на дверном косяке,
они со строгой улыбкой отмечают наш рост. Беда только, что, вырастая, мы
или оставляем дом вместе с отметками, выбирая «пластиковые двери нового поколения», или, стесняясь домашней истории, стёсываем эти воспоминания, чтобы не конфузиться перед общественным мнением своей доверчиво открытой частной жизнью.
Кто из нас, бывало, не ловил себя на предательстве своего мнения перед
наступательной силой общего. Как-то ведь оно сложилось, это понятие –
«подавляющее большинство». Кого и что подавляющее? А вот как раз твое
бедное личное мнение, зарубки твоего роста, чтобы ты сразу стал одного
роста со всеми.
А задумался я об этом, когда получил из родного уральского Чусового
копии заметок, статей и очерков Виктора Петровича Астафьева (мы были
в 50-е годы чусовскими земляками) из газеты «Чусовской рабочий», где Виктор Петрович в эти 50-е годы работал. Я заглядывал в эти заметки в начале перестройки, когда готовил предисловие ко второму собранию астафьевских сочинений в «Молодой гвардии» да уж с той поры позабыл. Да и читал
тогда, еще не предчувствуя, куда пойдет страна и наше общее миропонимание. И вот сейчас каждая строка казалась незнакомой, и мысль пошла в неожиданную сторону и выправлять её не захотелось.
Проще всего было бы по нынешней сатирической в отношении прошлого моде поиронизировать, что вот и Виктор Петрович, которого мы знали
по публицистике последних лет непримиримым противником советской
власти и всего связанного с нею, оказывается, в 50-е годы тоже «дудел в общую дуду». Тут хоть всё подряд выписывай:
«Такому народу, как койвинцы, всё по плечу. Недаром этот дружный спаянный коллектив обогнал в соревновании двух соседей…»
«Борьба с начетничеством и формализмом в партийном просвещении – это борьба за действенность партийной пропаганды…»
«Мать всплакнула и всё пыталась высказать кому-нибудь из работников санатория благодарность за сына. Володя взволновано сказал ей: «Партию надо благодарить, мама. Она нас из могилы вытаскивает. Как только
поднимусь, а я обязательно поднимусь, всю свою жизнь отдам нашим людям и партии…»
И названия статей все под стать: «Победы не приходят сразу», «Глубокие
пласты», «В дорогу дальнюю», «Больше боевитости»…
Как не посмеяться? Только доблести в такой иронии будет немного. Потому что за его плечами к той поре, как он писал это, будет уже и рассказ
«Гражданский человек» такой человеческой отваги, что партийное начальство даже остановит его публикацию. И позднее, когда он уже станет сотрудником газеты, в том же «Чусовском рабочем» читателей будут останавливать его невеселые фельетоны о человеческой глупости и резкое неприятие
лжи. И можно и по этим публикациям увидеть, как в соседстве с «боевитостью» растет его душа и прямится зрение.
А мысль-то моя про другое. Не хочется мне после этих, даже и совсем
нынче смешных заметок, разделять его стыд, когда он пишет в последние

4

УРОКИ СЕРДЦЕВЕДЕНИЯ

годы одному из своих пермских друзей: «В газете "Чусовской рабочий", оскверняя родное слово, я прославлял любимых вождей и неутомимых советских тружеников…». Он бы действительно «осквернял родное
слово», если бы сознательно лгал – писал одно, а думал
другое, если бы уже тогда видел то, что увидел позднее,
в пору, когда «беззаконие и закон разорвали дамбу, воссоединились и хлынули единой волной на ошеломленных людей». А только в том-то и дело, что зрение у него
в тот час было другое, – общее было зрение. И совесть
его была чиста. И газета была не последняя, и в другом
письме он гордился, что они умели тогда сказать много живого и искреннего и дивился, как чусовскому редактору Пепеляеву хватало ума «вывертываться из чужого».
Рассердится он потом и наговорит много такого, что
и близкие ему люди каменно замолчат. Дослушай-ка
до конца то, что я однажды слышал, когда Алтайское
телевидение снимало передачу о нем, и я подумал, что
ослышался, что мало ли что срыву скажешь, когда разозлят. А теперь вот по его письму той поры А.Ф. Гремицкой вижу, что нет, не срыву и не в запале он сказал,
а раньше подумал: «Повторись война, я нынче ни за что
не пошел бы на фронт, чтобы спасать фашизм, только
назад красной пуговкой…» Вот как – воевать в Отечественную, значит, «спасать фашизм»! Не с того ли и разгорелся потом такой желанный врагам России и так
жарко ими поддержанный разговор о «русском фашизме». И можно было бы раскричаться и обвинить его