Кошмар [Андрей Ефимович Зарин] (fb2) читать постранично, страница - 2

II.

Небывалое движенье царило на улицах. Люди двигались густыми толпами; по всем направлениям шли отряды солдат, проезжали казаки и драгуны.

На иных углах и перекрестках горели бивачные костры и подле них грелись солдаты, завернутые в башлыки, и пламя костров кровавыми бликами скользило по стволам составленных ружей.

-- Сюда! Сперва в Мариинскую! Стой! -- крикнула Аня извозчику и рванулась из саней.

Санин машинально пошел за ней следом.

У ворот толпилась кучка народа. Сторож в огромном тулупе впускал и выпускал одинокие, мрачные фигуры.

-- Здесь есть раненые? -- раздался голос Ани.

-- Есть, болезная, -- ответил из толпы чей-то голос, -- где их нету.

Сторож пропустил их и сказал:

-- Вон фонарь! Туда и идите!

Аня почти побежала по двору. Санин шел за нею следом.

В тесной комнате толпились люди.

Бойкий фельдшер сообщал сведения.

-- Тебе кого? Максима Прохорова? Есть! Иди в палату нумер третий. Вам что?

-- Григория Пурвиса... слесарь -- замирающим голосом произнесла Аня.

Санин замер, пока фельдшер водил корявым пальцем по длинному списку имен.

-- Нет -- ответил он наконец отрывисто и прибавил: -- поглядите в покойницкой!

Санин вздрогнул. Аня судорожно вцепилась в рукав его шубы и заговорила.

-- Где, где? Куда?

-- Там укажут.

Санин вывел ее и повел по узким мосткам следом за другими идущими людьми.

И было что-то жуткое в веренице людей, безмолвно двигавшихся по едва освещенному двору. Над низкой дверью каменной часовни уныло качался фонарь. Люди входили в дверь и выходили.

Аня вырвала руку и вбежала в часовню, Санин медленно вошел за нею и остановился на пороге.

На широких столах лежали недвижные люди; иные в пальто, иные в шубах, иные в разодранных блузах.

Санину мелькнула форменная тужурка. Бледное молодое лицо и струя крови, окрасившая щеку.

Несколько человек бродили между столами, наклонялись над трупами и снова шли дальше,

Аня вернулась,

-- Его нет. Поедем!

И Санина не удивил её властный тон, её простота, с которой она взяла его под руку.

Они вышли.

И опять то же.

Взволнованные толпы народа, солдаты, конные разъезды, бивачные огни, растерянные люди у ворот больниц, равнодушный фельдшер и торжественная тишина мертвецкой.

Сон или наяву?

Что-то порвалось в душе Санина, билось, трепетало и не находило себе опоры.

Дальше. Еще и еще.

И вдруг этот полусон прорезал крик Ани:

-- Он! Вот, вот! О, Господи! Гриша, милый, хороший!..

Санин рванулся вперед. Девушка приникла к трупу и билась над ним и причитала.

Григорий Пурвис лежал с тихой улыбкою на бескровных губах.

Санин охватил девушку и повлек на чистый воздух.

-- Успокойся, Аня, -- говорил он ей, как сестре, -- мы его возьмем. Мы его похороним. Он -- там! Он -- святой! Я похлопочу, Аня. Теперь домой! Ты где живешь?

И он усадил ее на извозчика, обнял ее с нежностью брата и, толкнув извозчика, снова сказал:

-- Все от Бога, Аня! Ты где живешь?..

III.

И опять те же улицы, тот же кошмар...

Поддерживая девушку, Санин поднимался по темной, грязной лестнице, с железными перилами, слабо освещенной электрическими лампочками и из-за всех дверей до него доносился смутный гул, как ропот далёкого прибоя.

Он толкнул ногою дверь, и его окутал вырвавшийся из сеней белый пар, полный удушливого смрада тесного жилья.

-- Кто там? -- послышался голос, и Санин вздрогнул.

-- Здесь живет Анна Смурова? -- спросил он.

-- Анна! Это моя...

В узкий, сырой коридор вышла согнутая высокая старуха и не окончила фразы.

-- Что с ней? -- воскликнула она, -- ее убили? Что?

И она охватила дочь руками.

Убили жениха её, -- тихо ответил Санин.

-- Гришу?! Аня, бедная моя девочка, -- старуха, дрожа, ввела дочь в комнату, освещенную жестяной керосиновой лампой.

В коридор вышли полуодетые люди. Высокий, бледный мужчина поднял над головой сжатые кулаки; молодая девушка засмеялась несмолкаемым, звонким смехом. Старый, согнутый старик зашамкал.

-- Так всегда будет! Там шла! Я говорил... Да! 10 лет тому назад, на Бельгийском...

-- Замолчи! -- закричал высокий мужчина, -- старый ворон!

Санин сел у соснового стола на табурет и сидел недвижно, без мысли, без чувства. Перед ним стоял дешевый комодик, покрытый вязаной скатертью, и на нем -- зеркало, и тут же на стенке, в рамке из раковин,