Самокрутка [Евгений Андреевич Салиас] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

и съехалась отовсюду куча всякого народу и всякий день прибавлялись гости со всей Империи. И дворянство, и чиновничество, и высшее духовенство, и военный люд... Виднелись теперь чуть не на каждом углу сановники и вельможи без числа, в своих дивных, привезённых из Питера каретах, жёлтых и голубых, с золотыми гербами, запряжённых шестериком и восьмериком цугом, с разряженными кучерами на козлах, с форейторами на вынос, с скороходами и гайдуками на запятках. Помимо того, повсюду сияли и блестели разнообразные мундиры, каких Москва давно или совсем не видала. Чуть не полгвардии явилось тоже из Петербурга.

Всё поднялось на ноги и ликовало в ожидании ряда празднеств в городе. Помимо многочисленного придворного штата, явившегося из Петербурга, несколько сотен дворянских семейств собралось тоже в Москву со всех краёв и концов России. Всякая семья явилась с чадами и домочадцами, с дворней и скарбом. Большая часть приезжих рассеялась в домах родственников, друзей и близких. В иных барских хоромах, где уже с десяток лет царила тишина и замечалось малолюдство, теперь по вечерам дом горел огнями, гудел голосами. Будто от зари до зари шёл пир горой. Иные родственники, явившись в пяти экипажах, с прибавкой десяти подвод для холопов и поклажи, оравой вваливались во двор приютившего их к себе дяди, деда, братца, тётушки. И после долгой разлуки, да ещё ради свидания при такой особой, праздничной обстановке, когда весь город собирался ликовать — встречи происходили ещё веселее. Будто на свадьбы съезжались все и во всяком доме были жених или невеста.

Теперь на каждых двух, трёх москвичей, казалось, приходится непременно по одному гостю — столько вдруг наехало народу в Белокаменную. И конечно, не из одного Петербурга, а из всех наместничеств и областей обширного отечества.

Причина на это была особая.

Государыня Екатерина Алексеевна, вступив два месяца тому назад на престол, в Петров день, тотчас объявила на сентябрь священное венчание на царство в древней столице и тотчас же начались приготовления к торжеству и всем празднествам коронации.

В эти дни, государыня, после быстрого пути через Новгород и Тверь — явилась уже с многочисленной, блестящей свитой и остановилась близ Москвы, в селе Петровском, фельдмаршала графа Разумовского, в ожидании торжественного въезда в Первопрестольную.

У самых Тверских ворот, где толкалось и шумела наиболее народа, где постоянно проезжали кареты по направлению к селу Петровскому и обратно, в куче простых зевак, стоял измайловский сержант и равнодушно хотя отчасти сумрачно, оглядывал толпу.

Это был высокий и красивый молодой человек, лет 23-х, и если бы не военная служба и не обычай дворянский тщательно бриться, то конечно у него была бы уже теперь изрядная чёрная борода и усы. Плохо выбритое лица лучше всего доказывало теперь его возраст и возмужалость. Народ, двигавшийся кругом него, мало привыкший к его мундиру, почтительно и осторожно обходил его, некоторые мужики даже ломали шапку, и сержант бессознательно кивал головой или произносил небрежно: здорово! здорово!

Ему однако отчасти надоело, что всякий из прохожих оглядывал его, а иногда бабы или мальчишки останавливались пред ним, составляя по неволе кучи, и добродушно глазели на его довольно простой мундир, никогда никого конечно, не интересовавший в Питере.

Сержант внимательно оглядывал все кареты, которые проезжали мимо него, а равно и сидящих в них, как если б он за этим собственно и стоял на углу улицы.

— Борщёв? — раздалось вдруг около него.

Сержант обернулся и увидел молодого человека в простом немецком платье, который тянулся к нему чрез толпу.

"А? Деревня... Тоже из поры выползла на коронацию!" — подумал он.

— Здорово, когда пожаловал в Москву? продолжал статский, обнимаясь и целуясь с сержантом.

— Вчера только. А полк уже с неделю, коли не больше, отозвался сержант. Только меня задержали. А ты когда? Брат твой давно здесь. Я чай уж сегодня виделся с ним...

— Нет ещё... Никак не найду... Вот спасибо тебя встретил. Вот я третий день в Москве — справляюсь об нём чрез родню московскую, да никто наверно не знает. Кто посылал на Воронцово поле, кто к Земляному валу. День побегал и бросил. Ты скажешь?

— Вестимо. Я с ним стою. На Плющихе, дом дьячка Власова, не то Соврасова, не то Савёлова. Не упомню. Да это и не нужно. Зелёный большой дом... А за воротами век торчат наши денщики. Ты спроси об Гурьевых. Мы все вместе. Да нас меньше знают. А Сеньку Гурьева вся Москва знает.

— Ну спасибо. А то бы ещё неделю проискал. Москва не Петербург. У вас всего три улицы да десяток домов... А тут гляди — чуть не целое государство.

— Ну уж и три... Небось и у нас город. Да почище этой деревенщины Москвы, — отозвался насмешливо сержант. — Да и народ чуден. Глядит вот, на нас, гвардейцев, якобы на какую заморскую птицу. Так всего и вылижет глазами. Ишь ведь таращатся. И он прибавил, обращаясь к ближайшей бабе: Смотри, сглазишь!

Вновь подошедший, в