Падающие звезды [Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк] (fb2) читать постранично, страница - 102

разбить... уничтожить...   У него являлась мысль даже о том, чтобы вернуть с выставки все, но потом его охватила всего такая усталость, что не хотелось ни о чем думать.   В молодости для Бургардта открытие академической выставки составляло настоящий праздник, наступления котораго он ждал с величайшим нетерпением. А сейчас он думал об этой выставке со страхом. Даже когда она открылась, он переждал первые три дня, когда выставку посещала настоящая дорогая публика, и пошел только на четвертый, и то в сопровождении Шипидина, тащившаго его насильно.   -- Следовательно, это невозможно, -- ворчал друг детства.-- Выставка имеет успех... Около твоих вещей целая толпа. Странно, что всем нравится больше всего бюст Ольги Спиридоновны... Не понимаю.   Выставка была удачною. Публика переходила из зала в зал толпой, останавливаясь главным образом перед излюбленными ей "стариками", репутация которых установилась давно. Молодые художники, а особенно начинающие, фигурировавшие на выставке в первый раз, возбуждали толки, разницу мнений и критику. Публика точно не решалась сказать окончательное и решительное слово, то слово, которое дает художнику имя. Бургардт и Шипидин, разсматривая картины, долго прислушивались к толкам и пересудам этих неизвестных людей, мнение которых имело такое роковое и решающее значение.   -- Это удивительно, как в массе публика оценивает верно, -- говорил Бургардт.-- Людей с настоящим художественным пониманием и вкусом у нас ничтожная кучка, а судит вот эта масса...   Васяткин, конечно, был на выставке и суетливо перебегал от одной группы к другой. У него на каждом шагу встречались знакомые. Он что-то такое обяснял, размахивал руками и, вообще, производил впечатление завзятаго специалиста и тонкаго знатока. Бургардт поморщился, когда Васяткин потащил своих знакомых к его работам. Его сердце невольно сжалось от страха. Не доставало для полноты картины только Саханова. Но и он явился и сделал вид, что не замечает Бургардта.   -- Эге, дело не ладно, -- подумал Шипидин.   К своим работам Бургардт подошел после всего, когда публика отхлынула с выставки. Гаврюша постарался и поставил барельефы при очень выгодном освещении. Здесь они много выигрывали, сравнительно с мастерской.   -- Что-же, не вредно...-- похвалил Шипидин.-- Говоря между нами, мне больше всего нравится Сергий. Вещь капитальная...   Сейчас Бургардт смотрел на собственную работу уже глазами посторонняго человека. У него явилась даже мысль, что уж не все так плохо, а есть и некоторыя достоинства. Конечно, можно было многое сделать лучше, чувствовалась торопливость работы и некоторая недоконченность, но в общем получалось довольно цельное впечатление. И бюст человека Андрея вышел у Гаврюши тоже недурно, и его портила только намеренная небрежность в отделке деталей.   -- Ничего, хорошо, -- похвалил Шипидин работу Гаврюши.-- Следовательно, будет настоящий художник со временем.   -- Очень может быть, -- согласился Бургардт.   Вернувшись домой, Бургардт еще из передней услышал голоса Бахтерева и старика Гаузера. Они о чем-то очень горячо спорили и сразу замолчали, когда Бургардт вошел в кабинет. На письменном столе валялся скомканный номер газеты, и Бургардт понял сразу, в чем дело.   -- Обругал Саханов?-- спросил он, здороваясь.   -- Это чорт знает, что такое!-- вспылил доктор, бегая по комнате.-- Всему, наконец, есть границы...   -- Просто: негодяй и мерзавец!..-- подтвердил Бахтерев.   Бургардт взял номер и принялся читать посвященный ему фельетон. Саханов разбирал его по косточкам, доказывая пункт за пунктом, что Бургардт конченный человек. Нужно отдать справедливость, что статья была написана великолепно, как давно уже не писал Саханов, и, главное, в серьезном тоне, без всяких выходок грубых и специально газетнаго гаерства. Прочитав внимательно всю статью, Бургардт положил газету на стол и проговорил совершенно спокойно:   -- Да, к сожалению, он прав... Было-бы хуже, если-бы он начал хвалить меня ни за что. Да... Поверьте, что никакой критик не может ни прибавить, ни убавить даже полвершка моего роста.  

ЭПИЛОГЪ.

   Что хуже: женское письмо или Тамбовская губерния? Этот немного странный вопрос задал себе Евстрат Павлыч Бахтерев, остановившийся, как в сказке, на распутии трех полевых дорожек. День был жаркий, настоящий июльский. Кругом без конца разлеглись поля назревавшей пшеницы. Местах в пяти отдельными купами круглились рощицы, в которых прятались заброшенныя помещичьи усадьбы. Одна из этих куп принадлежала усадьбе "Уланка", куда Бахтереву нужно было пройти. На железнодорожном полустанке безтолковый сторож ткнул пальцем прямо и сказал:   -- Иди все прямо, барин... Дорога одна.   Вот тебе и одна дорога... Бахтерев в отчаянии сел на землю, достал из кармана письмо Бачульской и еще раз перечитал его. Конечно, числа, как на всех женских письмах, не полагалось, а самый адрес можно было прочитать только по догадке: Уланка, Ульянка, даже выходило что-то вроде Улыбки.   -- Очень даже трогательно, -- ворчал Бахтерев, пряча