Аттестат зрелости [Елена Щеглова] (fb2) читать постранично, страница - 2

сильную потребность ничем-ничем не выделяться среди остальных, хотя бы внешне.

Некоторое удовлетворение, которое Юля испытала от завершенной задачи по мытью посуды быстро сменилось на неудовольствие при скольжении взглядом, во-первых, по вновь отошедшему плинтусу (который Антон обещал в следующий раз приделать намертво, но когда именно будет этот следующий раз пока за полгода не сообщил), во-вторых, по требующей разбора развесистой клюкве напольной сушилки для белья и, в довершение, нахально пестреющих тут и там каких-то комочков. Комочки эти были двух типов: которые возможно рассортировать и убрать на свои места — например, предметы одежды мужа и дочек, игрушки, канцелярия и вторые — которые не поддаются категоризации по типу, виду или назначению (чесалка для кошки, последняя поделка младшей из садика, дежурные наушники, органайзер для мелких предметов, крючок, который отвалился и ждет своего часа чтобы быть прикрученным обратно и т. п.) и потому практически не имеют шансов быть убранными и обычно просто мигрируют по квартире. «Совсем как люди», — подумала Юля. — «Есть два типа людей: одни легко и с удовольствием поддаются категоризации, другие — всю жизнь ищут свое место». Комбинация в квартире предметов первого и второго типов приводили к тому, что Юля испытывала по отношению к ним столь же смешанные чувства и не могла так просто взять и начать уборку, а сначала должна была как-то внутренне настроиться, договориться с собой. «Будешь неряхой — никто замуж не возьмет», — бодро прозвучало в голове Юли, уже чуть более десяти лет находящейся замужем. «Быстренько разложу первый тип, а со вторым потом, вечером, попробую разобраться, если силы останутся», — решила она.

Итак, надо было торопиться и, набросив пуховик (с капюшоном, конечно, ибо покупать другие куртки в Петербурге это дерзко), обув удобные сапоги с непромокаемым низом (ее ванлав) известной испанской марки, а также забросив зонтик (на всякий случай) в рюкзак, с которым она ходила повсюду вместо дамской сумочки, Юля вышла наружу. Как всегда секундно поколебавшись у дверей услужливо распахнувшего свой зев лифта, выдохнула, досчитала до трех и только потом шагнула с левой ноги: лифтов она побаивалась и каждый раз ей приходилось преодолевать себя, чтобы позволить этим самопроизвольно смыкающимся беззубым железным челюстям запереть ее — кто знает на какое время — беспомощно подвешенной в пространстве и протащить через свою темную узкую и длинную утробу.

Счастливо непереваренная лифтом Юля выскользнула и понеслась дальше, срезая путь к метро через уже упомянутую старую часть района, густо усыпанную пятиэтажками и остатками листьев, преимущественно кленовых, хотя теперь в этих потемневших и сморщенных влажных комочках трудно было распознать их изначальную форму. В точно такой же пятиэтажке-«хрущевке», только в небольшом провинциальном (тогда еще советском, а позднее российском) городе европейской части страны Юля провела свое раннее детство, где в двухкомнатной квартире с малюсенькой кухней и совмещенным санузлом (о беспощадная советская эргономика) жила с бабушкой по отцу, родителями и старшей сестрой до своих восьми лет. В свое время бабушке, приехавшей в этот город с маленьким папой с Дальнего Востока, заслуженному учителю русского языка и литературы, эту квартиру «выдало» государство, за что, конечно, большое спасибо, но все-таки, даже учитывая ориентир на жесточайшую экономию материалов и ускоренные сроки строительства, можно было бы предусмотреть некий стандарт для того, чтобы взрослым и детям (стремительно вырастающим, как известно), все-таки полагались отдельные, пусть и совсем крохотные спальни, а проходная гостиная комната выполняла именно эту роль, а не трансформера «дневной-ночной режим» с раскладыванием диванов. И Юля в этом смысле очень сочувствовала своим родителям, которые, поженившись в конце 70-х годов, вообще в качестве вариантов где жить имели только изначально незавидную альтернативу: у одних своих родителей или у других. И выбор был очевиден, поскольку в этой квартире были только бабушка и папа, а в другой — точно такой же по параметрам, только еще и без балкона — жили бабушка, дедушка-инвалид (после завала в сибирской шахте) и двое младших маминых братьев. В те времена, как известно, не было свободного рынка, квартиры не продавались и не арендовались, а нужно было только встать на очередь и ждать — долгие годы — когда государство тобой озаботится…

Тем не менее, эти места, пока ты по ним шел, вызывали ощущения. Двойственные, как это часто бывало с Юлей. С одной стороны — чего-то тягостного, как описывал Кафка в своем дневнике: «… для любого сколько-нибудь тревожного человека родной город… — нечто очень неродное, место воспоминаний, печали, мелочности, стыда, соблазна, напрасной растраты сил». А с другой — чего-то светлого, теплого и родного, как бабушкин чай с мелиссой, собранной ею летом на даче, и ее неповторимое прозрачно-янтарное