Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности [Михаил Павлович Одесский] (fb2) читать постранично, страница - 2

деталей повседневности, но с раздражением отвергает политическое толкование, которое, на его взгляд, «снижает» писателя и дискредитирует чистую свободу творчества.

Третий мир — мир биографии Ильфа и Петрова. Дилогия о великом комбинаторе была делом их жизни, потому анализировать романы вне биографического контекста едва ли продуктивно. Но соавторы не только писали, но и жили в сложные времена. Жизнь в тоталитарном обществе подразумевала, что как самим сатирикам, так и современникам, которые делились воспоминаниями о них или об их персонажах, было что скрывать, потому приходилось лукавить, опускать факты, отделываться недомолвками и подменять информацию затейливыми анекдотами. В итоге научная реконструкция биографии оборачивается чуть ли не детективом, но это вызвано не тягой к сенсационности, а исторической необходимостью.

Четвертый мир — мир текстологии. Некоторых читателей обращение к этой вспомогательной дисциплине — в отличие от чарующего предметного мира — способно отпугнуть. И совершенно напрасно. Прежде всего, как нам пришлось убедиться при издании романов Ильфа и Петрова, заниматься их произведениями вне учета текстологии вообще невозможно. Слишком быстро менялись правила тоталитарной игры, авторы оказывались вынуждены корректировать текст и при подаче в редакцию, и в процессе публикации, и после публикации. А потому открытие текстологических тайн оказывается не только необходимо, но и захватывающе интересно. Тоже своего рода детектив.

Наконец, пятый мир — мир мифа. Сейчас нет необходимости доказывать многократно сформулированное и аргументированное исследователями утверждение, что любое литературное произведение — включая ультраактуальное и современное — обладает «памятью жанра» (термин М.М. Бахтина) и уходит корнями в миф. Еще А.В. Луначарский разглядел в Остапе Бендере не просто плута, но современную версию исторического типа^[5]. Да и сам великий комбинатор успешно оперировал категорией «миф» (предваряя глобальные концепции позднейшей структурно-семиотической московско-тартуской школы): «Заграница — это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается».

В заключение повторим, что настоящая монография — продолжение наших давних работ о дилогии Ильфа и Петрова^[6]. И поблагодарим тех, кто помогал нам тогда и теперь: В.Т. Бабенко, В.М. Безродного, Н.А. Богомолова, В.В. Бродского, А.Ю. Галушкина, А.Я. Гитиса, В.Н. Денисова, О.А. Долотову, Г.Х. Закирова, В.Н. Каплуна, Л.Ф. Кациса, Р.М. Кирсанову, О.И. Киянскую, Г.В. Макарову, В.В. Нехотина, М.Л. Спивак, Р.М. Янгирова.

Вопросы текстологии I

В истории создания «Двенадцати стульев», описанной мемуаристами и многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотделим от фактов, реальность — от мистификации.

Зато известен основной источник, мемуаристами и литературоведами интерпретируемый, — воспоминания Евгения Петрова. Впервые фрагмент их опубликован в 1939 году под заголовком «Из воспоминаний об Ильфе» — как предисловие к изданию «Записных книжек» Ильфа. 13 апреля 1942 года напечатан под тем же заголовком еще один фрагмент, подготовленный к публикации в связи с пятилетней годовщиной смерти Ильфа. А в 1967 году ежемесячник «Журналист» поместил в шестом номере планы и наброски книг «Мой друг Иля» и «Мой друг Ильф»^[7].

Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соавторства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежало втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукою мастера», при этом литературные «негры» не остаются безымянными — на обложку выносятся три фамилии. Обосновывалось предложение довольно убедительно: Катаев популярен, его рукописи у издателей нарасхват, тут бы и зарабатывать как можно больше, сюжетов хватает, но преуспевающему прозаику не хватает времени, чтоб реализовать все планы, а брату и другу поддержка не повредит. Не позднее сентября 1927 года Ильф с Петровым начинают писать «Двенадцать стульев». Через месяц первая из трех частей романа готова, ее представляют на суд Катаева, однако тот неожиданно отказывается от соавторства, заявив, что «рука мастера» не нужна — сами справились. После чего соавторы по-прежнему вдвоем пишут.

Согласно Петрову роман писали в одной из комнат редакции газеты «Гудок», потому что собственных кабинетов у соавторов еще не было. Начинали вечером, когда другие сотрудники уже покинули редакционные помещения. Все же, несмотря на трудности, роман был завершен: «И вот в январе месяце 28 года наступила минута, о которой мы мечтали. Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!»

Роман действительно получился объемный — в трех частях, каждая примерно по семь авторских листов. А в каждом авторском листе соответственно сорок тысяч