Прощёное воскресенье [Александра Милошич] (fb2) читать постранично, страница - 2

было ни звёзд, ни луны. На судне стояла глубокая тишина, кругом все застыло, и было ощущение, будто и время остановилось, а на душе всё равно лежало тяжёлое чувство.

Гнедой пришёл чуть раньше, немного побеседовав с ним, я отправился в свою каюту, от усталости, переизбытка чувств и событий быстро заснул глубоким непробудным сном.

От береговой линии наша шхуна находилась примерно в двадцати милях, когда уже к часу ночи море начало волноваться и судно все сильнее раскачивалось на волнах. В мою каюту, надрывая горло, ворвался боцман Григорьев. Спросони я не мог разобрать, что он кричал, но потом громко послышалось:

— Константин Павлович, скорее наверх, тонем.

— Как тонем? Всё ж было исправно, всё было хорошо, я лично проверял.

Но Григорьев с искаженным лицом смотрел на меня и продолжал кричать:

— Некогда разбираться, спасаться надо.

Я кинулся наверх, мысли словно змеи клубились в моей голове: «Женщины! Открыть кубрик». А вода все прибывала, вся нижняя часть уже была практически заполнена. Крики оглушали, всё было словно во сне, будто не со мной. Девушки начали прыгать в воду. Кто спасся, а кто нет, я уже не отдавал отчёт. Прыгнул я один из последних, за малым не затянуло вместе со шхуной. Усилившиеся волны сбивали ритм, устал, сердце, словно птица, стучало в груди. «Успокойся, Костя, успокойся, — говорил я себе, — спасение утопающих — дело рук самих утопающих». На ум приходили самые что ни на есть мудрые мысли. Море наполнено было людьми, ещё живыми и уже мёртвыми, а спустя несколько дней оно одарит землю утопленниками и утопленницами со шхуны «Азов» — практически все девушки тогда погибли.

Оглядываясь вокруг, я пытался искать направление к берегу, стал вспоминать, анализировать. Как вдруг почувствовал, что рядом со мной что-то барахтается, обессиленное, готовое сдаться перед силой воды. Проплыв несколько метров и нырнув, я ухватился рукой за длинные волосы и вытащил на поверхность девушку, она глубоко задышала, не успев ещё наглотаться воды. Движения её были хаотичны, она хваталась за меня, и я несколько раз уходил с головой под воду. Вырвавшись из её рук, я отплыл, выругался бранными словами и опять приблизился, схватил ее за шею, держа голову на поверхности. Девушка притихла, слушалась уже покорно. Проплыли мы некоторое расстояние на спине, я придерживал ее тело. Силы стали потихоньку оставлять меня, надежда выплыть к побережью умирала. Близился рассвет. Кругом морская гладь без края и границ. «Неужели это конец», — подумал я, как вдалеке заметил слегка заметную горную возвышенность. Девушка затрясла мои плечи, показывая рукой вперёд, и тут я понял: спасены! Уже не помнил, как доплыли мы до берега, но как только я почувствовал землю под ногами, упал навзничь в беспамятстве.

Как долго я был без сознания — не могу сказать. Спасённую девушку и не надеялся увидеть, да и было всё равно. Как можно скорее нужно было выходить на русские редуты, ведь здесь, на береговой линии, много было скрывавшихся в лесу абреков, часто нападавших на торговые суда.

Открыв глаза, осмотревшись, увидел горянку рядом. Девушка лежала, поджав под себя ноги, прижавшись спиной ко мне. Долго я рассматривал ее — красива, белолика. Почувствовав, что на неё смотрят, подскочила, прикрывая оголённое тело, испугалась. Я начал было говорить, но понял, что она не понимает, жестами показал ей, что идти надо, что она свободна. Я собрался с силами и поплёлся к лесу. Усталость и голод мучительно одолевали. Пройдя вёрст пять, оглянулся, моя спасённая черкешенка еле поспевала за мной, спотыкаясь о коряги. Жаль мне её стало, подождал, взял за руку, и пошли вперёд. К вечеру вышли к дороге, и, увидя бабичевский памятный крест, я вздохнул с неким счастливым облегчением, а вскоре на горизонте появилась станица казаков-черноморцев.

2

Вечер был тёплый, я сидел за столом с казаками, горянка моя на кухне хлопотала вместе с хозяйкой. Долго думал, что с ней делать, хотел было оставить в станице у казаков, но как узнала — взмолилась не бросать её.

— Да куда ж я тебя возьму, я ж офицер, при армии живу, — вздыхая, объяснял ей. А она всё плачет «не бросай», умоляюще смотря на меня своими большими зелёными глазами. Звали мою черкешенку Мэзхъан, позже я только узнаю, что за зелёные глаза нарекли ее хозяйкой леса. «Вот чудачка», — подумал я. Шла бы к отцу, к матери, а она за мной увязалась, может, казаков боялась.

Прожили мы в станице чуть больше месяца, пока я ждал приказа ехать в Пятигорск, куда направил тогда меня полковник Головин. Решено было ехать ей со мной, а там — по моим размышлениям — разыскать её родню и вернуть: тяжело мне с ней, не хотелось вешать себе обузы, ведь любил я свободу больше всего на свете.

В начале сентября прибыли в Пятигорск. Ехали мы тогда на перекладных. Стояло бабье лето: жара, духота, трава выжжена солнцем, на дорогах пыль столбом от проезжающих мимо экипажей. Столичные курортники и дачники ещё не разъезжались, раненых офицеров и