С ризеном по жизни [Сергей Терентьевич Аксентьев] (fb2) читать постранично, страница - 13

в лесных зарослях.

Не спеша, без определенного маршрута, мы всё дальше и дальше углублялись в лес, пока не набрели на великолепную поляну.

Окруженная со всех сторон лесом, она густо заросла травой, доходившей мне до пояса.

На фоне сочной зелени, удивительно красивы были огромные лесные лилии, стройные розовые свечи стальника, и улыбающиеся солнца адониса. В центре поляны я увидел пень, густо поросший мхом. Присел на него и с наслаждением подставил лицо мягким солнечным лучам, незримо ниспадавшим с небесной высоты.

Опьяненный лесным воздухом и обласканный нежарким солнцем, мой ризен тоже рухнул в густую траву, распластался на боку и надолго замер. В первозданной тишине было слышно, как он с наслаждением дышит ароматом доселе неведомых для него трав.

Глядя на своего счастливого друга, я, как бы ставя последнюю точку в споре с самим собой, совершенно отчетливо, обращаясь в никуда сказал — Да! Ради этого стоило нам преодолевать тысячи километров! Стоило! — От моего неожиданного монолога ризен приподнял голову, внимательно и как-то по-особому тепло, посмотрел на меня, отрывисто, утвердительно гавкнул и снова рухнул в траву.

Незаметно и стремительно пролетели дни нашего общения с Уралом. Многого мы, конечно, не успели увидеть, но и того, что увидели, по своей насыщенности и яркости впечатлений, хватало с избытком.

Я уговорил родственников не провожать нас в аэропорт. Во-первых, чтобы не травмировать пса, так как за это время он к ним о очень привязался, а, во-вторых, мне хотелось побыть одному, чтобы осмыслить всё увиденное и пережитое за эти дни…

И на этот раз в салон самолета мы вошли последние. Легко и грациозно взбежав по трапу, мой пес резко остановился и замер в напряженной стойке. Медленно поворачивая голову, он грустным взглядом осмотрел даль.

Там в робких утренних лучах восходящего солнца, чернела зубчатая полоска, так полюбившегося ему уральского леса.

В этот момент, наверное, он всем своим собачьим нутром, чувствовал, что эту красоту он больше не увидит никогда.

Я нежно погладил своего друга потрепал за ухо и тихо сказал: — Пошли! — Он поднял на меня печальную морду, глубоко и грустно вздохнул и решительно повернувшись, юркнул в салон. Как только мы вошли, стюардесса захлопнула бортовую дверь, и трап медленно отъехал от самолета.

Ну вот и всё, брат! — сказал я ему. — Летим домой!

Разлука навсегда

Беда свалилась неожиданно. Где-то в начале зимы, я заметил, что мой ризен иногда начинает тянуть заднюю лапу. Отчетливо это проявлялось обычно после сна или беговой нагрузки. Начали лечить. Стало лучше. Рецидивы с лапой стали редкими. Он был резв и активен как всегда. Хотя шел ему уже седьмой год, он не растерял своего азарта. Как и в юности, мог с увлечением мотаться по парку за всем, что движется и летает, а дома — до изнеможения играть со своими любимыми игрушками.

Внешне всё было хорошо. Только иногда, когда наши взгляды встречались, в его умных глазах я видел затаенную грустинку, и от этого мне становилось не по себе. Мы оба чувствовали, что надвигается какая-то большая беда, и инстинктивно тянулись друг к другу.

Часто я, откладывая все свои дела, подолгу возился с ним, или просто сидел рядом, наблюдая как он посапывает, развалясь на своей постели.

Если я работал за письменным столом, он подходил ко мне, клал голову на колени, глубоко, протяжно и грустно вздыхал и надолго замирал, прижавшись к моей ноге. Я медленно и нежно гладил его повторяя: «Ну что ты брат загрустил? Всё хорошо! Скоро лето и начнется твое любимое море!» Он, как бы соглашаясь со мной тихонечко поскуливал и опять грустно вздыхал.

Признаки болезни вновь проявились в конце зимы. Анализы каждый раз становились всё хуже и хуже. Я видел, что порой ему, бывает очень тяжело, но он держался мужественно. Мы оба с ожесточением держались за тонкую нить, соединяющую наши родственные души. Нить, готовую оборваться в любой момент.

Так мы встретили и проводили весну. Последнюю весну в его жизни.

Когда болезнь отступала, он с удовольствием бегал по оврагам и пригоркам, покрытым сочной, ещё не обожженной солнцем зеленью с ярко красными островками крымских маков.

Всё чаще друг мой стал подводить меня к морю.

Оно ещё не прогрелось, и вода была прохладной. Зная его азарт, и опасаясь простуды, я брал его на поводок и уводил снова в парк. Он не сопротивлялся, только иногда, вдруг резко останавливался, поворачивал морду в сторону набегающих волн, жадно втягивал носом прохладный морской воздух и тихонько поскуливал. — Нельзя друг, холодно ещё. Потерпи немного, — говорил я ему и он, вздохнув, послушно следовал за мной.

В июне провели ещё одно об следование. Прогноз был неутешительным. Да и по поведению ризена, я видел, что ему нелегко.

Раньше он не особенно привечал врачей, сейчас же с необычайной готовностью собирался на очередную процедуру в клинику, даже