Из дневника боксёра [Виктор Викторович Конецкий] (fb2) читать постранично, страница - 2

Вообще-то, любой официант вам скажет, что угодить всем — дело безнадёжное, но мы, боксёры, стараемся.

— Мнение выражается, — объясняет мне и Клавдии Агафоновне профессор, — и у людей, и у собак одинаково: лаем. А вот установка содержит в себе более глубинное начало, чем лай, и располагает возможностью более разнообразного выражения: жесты морды, мимика хвоста…

В ответ Клавдия Агафоновна сразу начала мною хвастаться. Она всем хвастается мною и называет «мёртвый хватун». И рассказывает, как я ещё в ранней юности прикончил матёрого серого волка в Репино. И как кровь волка ручьём лилась по её кисе, то есть по мне. И как я ухватил волка за складки шкуры на глотке и потом медленно и неуклонно перепускал волчью шерсть и шкуру сквозь челюсти, пока не добрался до кадыка.

Во-первых, даже Мурке понятно, что в Репино волки не водятся. Был это просто полукровка овчара с волком. Драка, конечно, была замечательная, но врать на старости лет зачем? Этот полукровка исполосовал меня от носа до кочерыжки. И кровь из меня хлестала, как вода с плотины Братской ГЭС. Промахнулся я в первом броске. Хватанул полукровку совершенно бездарно — куда-то в брюхо. Вот он и исполосовал меня, как зебру.

Между прочим, Клавдия Агафоновна проявилась в напряжённой ситуации не с лучшей стороны. Только и делала, что ахала да авоську с помидорами к груди прижимала, а надо было палку схватить да по нам пару раз вжарить. Я действительно не всегда могу челюсти разжать. Нижняя челюсть у меня выдаётся вперёд, и я имею возможность спокойно дышать, не разжимая зубов, когда вопьюсь в затравленное животное, но властвует надо мной в этот момент не я сам, а моя природа. И — далеко не всегда! — полезная природа. Имею в виду мускулатуру пасти. Впившись зубами в жертву, я со страху уже не могу отцепиться от неё, то есть лишён нормальной возможности удрать.

Временный паралич мускулов, сжимающих челюсти, на нервной почве.

А Клавдия Агафоновна гордится этим. Но даже это я ей прощаю.

Почему?

Я уже говорил, что мы размышляем. Ну, вот скажите мне, кто она такая, эта Клавдия Агафоновна? Так — пшик. Ночью шкаф скрипнет, она уже валидол принимает, а выглядит-то, выглядит! Очки эти дурацкие, да ещё коробочки из-под конфет не выкидывает — копит. Зачем? Для пожара, что ли? А лысина? У неё ведь лысина — я-то знаю. А вы её когда-нибудь без зубов видели? Я-то видел! Хуже пиковой дамы, вот что я вам скажу. А я что? А я её люблю! И кому хочешь пасть порву за неё! За каждый её волосик! Фу, чёрт, нет у неё волосиков… Ну, тогда клык за клык… Фу, нет у неё клыков… Ну и что, что нет? Люблю — и всё. Хотя ей атомный физик за меня большие деньги сулил. Между прочим, я бы у этого физика как кот в масле катался… Тьфу, чёрт, терпеть котов не могу, а всё на них сбиваюсь! И ещё смерти боится. Как боится! А мы — собаки — к смерти спокойно относимся. Люди только в страхе смерти и едины, а мы без него обходимся.

Я смело могу сказать, что в настоящее время огромная часть собаковечества — во всяком случае, его ведущая часть — обладает общим языком. Общность языка в нашем случае — одинаковость семантической системы при разных формах её выражения. Конечно, мопс или легавая — разные имеют формы. Но мы от роду интернационалисты, нам расовые различия ничуть не мешают понимать друг друга и уважать. Возьмите таксу из Кейптауна, дворнягу из Парижа, водолаза из Аддис-Абебы и гончую Святого Губерта (блоудхоунда) из Москвы и сведите вместе.

И что?

И будем общаться без всяких переводчиков, без Интуриста, без паспортов и даже без виз.

Ну, вполне может быть, подерёмся. И что? Хорошая драка — один из видов общения, разговора, развлечения. Как хоккей или вонючий бокс…

Тут надо одного дога вспомнить. На даче познакомились. Звали прямо по породе — Мастиф.

Напротив он жил.

Молчаливый дог, замкнутый. Не знаю, английский там он был, немецкий или датский. Но мнение выражал только жестами и мимикой. Не лаял вовсе. Раздражал.

Как-то напоминаю Мастифу, что его предки травили в Северной Латинской Америке несчастных рабов. И ему должно быть стыдно.

Он — жест хвостом. Уничижающий меня жест: твои, мол, предки тоже рабов преследовали.

Клевета.

Мы от голой египетской собаки происходим и только медведей давили. Попробуй-ка медведя задави! А доги от африканского шакала. Потому с чёрными рабами им и карты были в лапы.

Драка.

Опять промахнулся в первом броске. Рост у этого мастодонта огромный, а я низкорослый, вот и промахнулся… Вообще-то причина драки другая была. Мастиф всё у меня спрашивал, почему он так любит людей, почему у него вроде бы как расстройство желудка начинается, когда хозяин куда-нибудь уезжает?

Сколько раз ему объяснял! Не понимал, бестолочь. Талдычу ему: «КОГДА МЫ, СОБАКИ, ОЩУЩАЕМ ЛЮБОВЬ К ЧЕЛОВЕКУ, ТО ЧУВСТВУЕМ СЕБЯ СОБАКОЙ, НАСТОЯЩЕЙ СОБАЧЬЕЙ СОБАКОЙ. А КОГДА МЫ ОБЩАЕМСЯ ДРУГ С ДРУГОМ, ТО НИКОГО С ТАКОЙ СИЛОЙ НЕ ЛЮБИМ И ПОТОМУ СОБАКАМИ СЕБЯ НЕ ЧУВСТВУЕМ!» Вот и весь фокус! Я вот Клавдию Агафоновну без всякой корысти --">