Книга завещаний. Французские поэтические прощания и завещания XIII–XV веков [Коллектив авторов] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

созданье!
Сурова ты без оправданья,
Похитив ту, в ком жизнь моя.
Из лучших с лучшей расставанье!
Но знай, пребудет воздаянье —
И над тобой есть Судия.
Уверен я, что никогда
Тебе не делала вреда
В поступках, в мыслях, ни в навете
Та, что любого зла чужда,
И незаслуженна беда,
Так есть ли справедливость в свете?
Я не по праву обездолен,
Жить без наследства приневолен,
Мне предназначенного честно,
И вот — безрадостен и болен,
И мне лишь смертный путь дозволен,
И думать о душе уместно.
Но думать как, с чего начать,
Где для прощанья силы взять —
Сознанье мутно, думы вялы,
Когда б о смерти рассуждать
Без мысли — вот бы благодать,
Тогда бы, верно, легче стало.
(Пер. Я. Старцева)
«Перечень вещей» продолжает бытовую традицию — десятки предметов, от одежды до книг и домашней утвари, представляющих собой небольшой справочник по средневековому быту, прилежно рифмованный на протяжении почти тысячи строк. Пьер де Отвиль, избранный королём поэтов, написал свою «трилогию» в сороковых годах XV века — и, казалось, сделав из завещания аллегорическую поэму с вставными гимнами и ораториями, с диалогами и перечнями, нанизав это произведение на нить популярного сюжета, украсив его риторическими экзерсисами, снабдив разные части произведения и горечью, и иронией, и красочными описаниями сцен повседневной жизни, он полностью исчерпал возможности жанра.

«Завет» и «Завещание» Франсуа Вийона (или, в более распространённой версии, «Малое завещание» и «Большое завещание»*), тем не менее, расширяют границы стихотворного завещания до масштабного автопортрета на фоне эпохи. Здесь воскрешается и собственно автобиографическая традиция (в отличие, например, от многих стихов Рютбёфа, претензия которых на автобиографичность подвергается сомнению), и становится более строгим — а вместе с тем пародийным — следование формальной структуре настоящих завещаний, многократно увеличивается количество литературных цитат и аллюзий. Но главное, пожалуй, в обновлении темы — это изменение поэтического языка, а также стилистическое и ритмическое разнообразие, преобладание включённых в текст баллад и иных вставок над формальной канвой, — что отчасти, наверное, и способствовало популярности произведения Вийона среди малочувствительных к крупным поэтическим формам потомков. По существу, поэтическое завещание перестаёт быть жанром, разрастаясь до авторского сборника, заветом автора становится всё его творчество, складывающееся в особый текст с продуманной композицией — в отличие от множества аналогичных сборников других поэтов той эпохи, которые осмысливались именно как всякая смесь («Удачи и злоключения» Жана Ренье, «Деяния и писания Жана Молине», «Творения мэтра Алена Шартье» и т.п.). Но и здесь, разумеется, не без предшественников: например, и некоторые стихи Вийона, и две поэмы Пьера де Отвиля, и стихи Алена Шартье, наряду с произведениями нескольких десятков других поэтов, были объединены в середине XV века в сборник «Сад любезности и риторический цвет», который представлял собой своего рода коллективный аллегорический роман, придуманный и местами дописанный составителями независимо от авторов.

Доводя сюжет до его пределов, вырываясь за эти границы, Вийон убивает завещания как жанр — но оставляет необозримый простор для стилизаций. Когда тема собственно поэтического завещания в рамках средневековой культуры оказывается полностью выеденной, её заполняют аллегории разной степени серьёзности: от резкого политического памфлета («Завещание войны»* Жана Молине) или социальной сатиры вперемешку с бытовой иронией («Завещание мулицы»* Анри Бода) — и до полностью шутовских текстов (анонимные «Отказная Винозная»*, или написанное Хансом дю Галафом «Завещание мэтра Пьера де Кенье»). Эта последняя, пародийная линия, будет продолжаться и весь XVI, да и XVII век, представляя собой ставшее модным ренессансное высмеивание и окончательную инструментализацию темы (возможно автобиографическое «Завещание Раго, благородного и достойного мужа»*, сатирические «Житие, жуткий конец и Завещание Гусёнка», «Завещание Лютера», «Завещание Трибуле», заветы Александра Великого, Люцифера, Гордыни, Масленицы, Мазарини и т.д.) — параллельно с множеством потешных завещаний в текстах фарсов. То же самое касается и стихотворного пародирования многих других официальных документов и высказываний — проповедей, указов и наставлений.

Представленная в этой книге подборка не претендует на восстановление непрерывной литературной традиции написания стихотворных завещаний: если в некоторых случаях прямое влияние одного текста на другой общепризнано (Жеан Бодель и Адам де ла Аль, Эсташ Дешан и Франсуа Вийон), в других о возможности такого влияния остаётся только догадываться (аррасцы XIII века и --">