«Родного неба милый свет...» [Виктор Васильевич Афанасьев] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

семнадцать верст — далекий Белев; словно видение давнопрошедшего, неясный, колеблющийся в пронизанном солнцем тумане. Потом — пропал. В четырех верстах вдруг открылся весь, сказочно-праздничный, величественный как былина, как древняя песнь… Всё ближе его башни, блистающие купола, кирпичные побеленные стены, дома и сады над Окой.

В обе стороны — равнина полей и лугов, впереди — переливающийся блеск реки, делающей под городом дугу. Жуковский посмотрел направо, там, на фоне темного соснового бора, белел небольшой монастырь — Жабынская пустынь, виднелся обширный парк Володькова — поместья барона Черкасова, библиофила, эстета, но жестокого, безжалостно поровшего крестьян, помещика.[1] В той же стороне — Дураково с его издалека видной колокольней. Налево, вдали — старинное село Темрянь на холмах. За Окой — покрытая дубовой рощей Васькова гора, и, наконец, из-за вершин огромных лип и елей парка показалась крутая крыша родительского дома, белая колокольня: Мишенское! Далеким стеклышком блеснул у подножия холма квадратный пруд.

На равнине между Мишенским и Фатьяновом — в долине быстрой и шумной Выры — пасется табун, бежит резвая рыжая лошадка с развевающейся гривой… Под одиноким, словно подбоченившимся кудрявым деревом шалаш пастуха. Белеют на солнце сухие проселки. И еще дальше — за Мишенским, за Фатьяновом — тянутся холмистые просторы; за лесом, синеющим в мареве сонного горизонта, угадывается Долбино, где Жуковский провел так недавно — в 1814 году — столько прекрасных и отчаянных дней, будучи вынужденным покинуть Муратове.

И. А. КРЫЛОВ.
Литография Э. Лилье с оригинала Р. Волкова.
В. А. ЖУКОВСКИЙ.
Литография Е. Эстеррейха.
Прямо над Окой, правее величественного Спасопреображенского монастыря,[2] рядом с древними крепостными валами, затененный уже подросшими, посаженными некогда им с племянницами — Машей и Сашей — ивами, показался бывший его, Жуковского, белёвский дом.

Вот и любимый «пригорок» — так называл он крутой склон берега среди ив и вишенника, прямо под окнами дома, в тишине, — убегающий вниз лужок. Здесь любил он сидеть с книгой. Внизу — Ока. На том же берегу, что и «пригорок», совсем рядом, громоздится белокаменными храмами Спасопреображенский монастырь. На этом склоне так отозвались тихие вечерние зори, теплые летние сумерки в душе Жуковского:

Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
С потухшим небом угасает.
Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой;
Простершись на траве под ивой наклоненной,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
Поток, кустами осененный.
«Поток» этот — речка Белёвка, бегущая в глубоком, заросшем ивняком и ракитами овраге, отделяющем тот холм, на котором стоял дом Жуковского, от другого, монастырского.

Из большого полукруглого окна второго этажа его дома открывался лучший в Белёве вид. Но в доме этом Жуковский прожил мало: лето почти целиком он проводил в Мишенском, зимой выезжал в Москву. А когда он стал редактором журнала «Вестник Европы» и перебрался в Москву со всеми своими книгами и даже мебелью, то мать его, не желая разлучаться со своей благодетельницей Марьей Григорьевной Буниной, жившей почти постоянно в Мишенском, продала этот дом за три тысячи рублей Елене Ивановне Протасовой, сестре покойного мужа Екатерины Афанасьевны.[3] Деньги, вырученные от продажи, она решила сохранить для сына, о чем и написала ему в Москву.

БЕЛЕВ. ВИД НА ОКУ И СПАСОПРЕОБРАЖЕНСКИИ МОНАСТЫРЬ С ТОЙ ПЛОЩАДКИ, ГДЕ В. А. ЖУКОВСКИЙ РАБОТАЛ НАД ЭЛЕГИЕЙ «ВЕЧЕР».
Владельцы дома потом никогда не мешали ему появляться здесь как бы хозяином, а ему и нужно-то было — взглянуть из окна своей бывшей комнаты на заокские луга, на Мишенское…

Он смотрит в окно и видит в ночном мраке не Фонтанку, не Михайловский разрушающийся замок и не пустынный и чуждый ему Летний сад, а дугу посверкивающей на солнце быстрыми струями Оки, бревенчатый мост с размахренными ледоходом быками, и там — ниже по течению — пристань с лабазами, скрипом колес, топотом ног, запахом пеньки, речной гнили, дегтя. На Оке — лодки, низко сидящие «тихвинки»…

Отсюда — по Оке и дальше по Мариинской и Тихвинской системам каналов — шел водный путь до самого Петербурга. Некоторые белёвцы и там имели свои лабазы. В Белев, к пристани, стекались товары со всех окрестных сел и городков. А какие богатые и шумные бывали в Белёве — по сентябрям — ярмарки!

…Вечереет. Наступает его