Из одного дорожного дневника [Николай Семенович Лесков] (fb2) читать постранично, страница - 2

все-таки как-то смешалась.

– Вы, конечно, не сердитесь за шутку, – сказала она, обращаясь с французскою фразою к священнику.

– Нет-с, за что же? Шутка никому не вредит, – отвечал священник на французско-латинском языке.

– Вы, верно, служите при каком-нибудь посольстве? – опять допрашивает дама.

– Нет-с, я служу при – ском институте.

– Ах! – ские институтки удивительно выдержаны. Просто прелесть, чудо, чудо, что такое.

Священник молчит.

– Вы, верно, не согласны со мною? – говорит барыня.

– Я ничего не сказал-с.

– Да промолчали.

– Да-с, промолчал.

– А молчание…

– Знак согласия, говорят, – подсказал священник.

– Хитрите, батюшка!

– Это как вам угодно.

– А, правда, что у нас женщины более образованы, чем мужчины?

– Как-с?

– Правда, что наши женщины образованы более чем мужчины? – повторила дама.

– Я об этом не думал как-то, – отвечал священник.

– А вы думали об этом или нет? Э!! да вы, кажется, спать хотите?

– Да, я хочу спать, – отвечал я довольно жалобным голосом.

– Нет-с, это невозможно!

– Как невозможно?

– А так! невозможно спать, сидя против женщины.

– Вы преподаете в институте? – обратилась затем дама к священнику.

– Да-с, закон Божий.

– Я очень уважаю религию, – отозвалась дама.

Священник сделал «мм» и ничего не сказал.

– То есть, понимаете, я не биготка, не фанатичка, я уважаю чистую религию и для того сына моего отдала в училище правоведения, чтобы был… ну, понимаете, не то, что из университетов выходят. Я даже отдала бы его в ваш институт, – прибавила дама, весело расхохотавшись, – да не примут.

– Да, в институт не примут, – сказал священник.

Я готов был думать, что родительница моей соседки, увлекалась сочинениями эпикурейцев.

Немец оскалил зубы и проговорил: «О, никак нельзя».

– А знаете, батюшка, – продолжала соседка, – я вам скажу; вот это может показаться странным, но все равно, я у вас исповедоваться не буду…

– Сударыня, здесь много людей, – заметил священник на своем французско-латинском наречии.

Французы обернулись и порскнули сдержанным смехом: им, вероятно, показалось, что люди на сей раз Бог весть чему помешали. Священник покраснел и завернулся в воротник своей рясы.

– Что же люди? Я это могу сказать пред целым миром. Отчего такая несправедливость? Отчего мужчине позволено все… понимаете, все… а женщину клеймят за всякое увлечение? Нет, это гадко, это просто… подло.

Никто ничего не отвечал.

– А вы, кажется, опять спите? – обратилась ко мне дама.

– Нет-с, я слушаю, – отвечал я.

– Кого?

– Всех.

– И меня?

– Зачем же для вас исключения.

– Что же вы думаете?

– О чем, смею спросить? Говорено было много.

– Фуй! да вы, кажется, бестолковы?

– На некоторые вещи бестолков.

– Ну, что вы думаете о правах женщины?

– То есть о ее правах увлекаться?

– Ну да.

– Что ж, пусть увлекается, если хочет.

– А вы будете бросать в нее каменьями?

– Зачем же?

– Так уж заведено.

– Я говорю о себе, а не о заведении.

– А уж вас, батюшка, и не спрашиваю.

– За что я вам, сударыня, и сердечно благодарен.

– А можно ли, однако, по-вашему, прощать увлечения?

– Прощать должно все, – отвечал священник.

– Значит, вы извиняете женщину более, чем наши моралисты.

– Извините, я сказал о прощении, а не об извинении.

– Ах! я и не заметила этой тонкости.

– Женщина совсем не то, что мужчина, – проговорил немец.

– Юбку вместо панталонов носит и чинов не получает? – задорно спросила дама.

– Ну, не только это. Есть различные другие такие обстоятельства.

– Par exemple?^[4]

– Ну, семейство.

– А! чужое дитя, как говорят, введет в семью!

Немец сконфузился.

– Это, что ли, вы хотели сказать?

– Я хотел… да, то есть, видите.

– Ну, да это самое?

– Да не это.

– А у вас не бывает детей, чужих для ваших жен?

Немец совсем загорелся.

– Говорят: первая любовь бывает самая сильная, – обратилась дама ко мне, оставив конфузливого немца.

– Говорят, – отвечал я.

– А вы как думаете?

– Да это как до человека.

– То есть для одного да, для другого нет?

– Да.

– Ну, а, по-вашему, как?

– По-моему, один раз полюбивши, пожалуй, и в другой полюбишь.

– Прекрасно! Ну, а разлюбить можно?

– Это опять как кому.

– А вам?

– Я, право, об этом не думал. – Эта дребедень, однако, становилась утомительною. На пятой станции я нашел место в соседнем купе и заснул сном невинного младенца, оставив батюшку и немца на жертву представительнице нашей гнилой эмансипации, но в пятом часу меня там зато нашла моя дама.

7-го сентября.

Не понимаю, чего жалуются на Главное общество? Вагоны прелестные, я спал мягко и растянувшись во весь свой рост. Буфеты опрятные, цены дешевле, чем на Московской дороге. За папиросу здесь берут две копейки, а там пять; за бутылку пива двадцать копеек, а там даниельсоновское пиво продают по 30 коп. В Динабурге пиво особенно вкусное; я его рекомендовал генералу, который сидел около меня за столом, и тот