Цирцея [Хулио Кортасар] (fb2) читать постранично, страница - 3

напиток и она давно уже опорожнила почти все бутылки.

— А Эктору… — жалобно протянула мать, но осеклась, не желая расстраивать Марио.

Правда, потом Маньяра поняли, что упоминание о бывших женихах не раздражает Марио. О ликерах речь зашла снова, только когда Делия окончательно взбодрилась и решила опробовать новые рецепты. Марио запомнил тот день потому, что получил повышение по службе и поспешил купить Делии коробку шоколадных конфет. В столовой супруги Маньяра терпеливо настраивали приемник и уговорили его посидеть с ними за компанию, послушать пение Роситы Кироги^[12]. Он немножко послушал, а потом сообщил о своих успехах и добавил, что принес Делии конфеты.

— Зря ты их купил, ну да ладно, отнеси ей, она в гостиной.

Посмотрев Марио вслед, супруги переглянулись, и сеньор Маньяра снял с головы наушники, которые напоминали лавровый венок, а сеньора, вздохнув, отвела взор. Вид у обоих стал вдруг несчастный и растерянный.

Делия отнеслась к подарку довольно прохладно, но, доедая вторую конфету — мятную, украшенную гребешком грецкого ореха, — сказала, что умеет делать конфеты сама. Похоже, ей было неловко за свою недавнюю скрытность, и, чтобы загладить вину, Делия принялась со знанием дела объяснять, как готовится оболочка конфет и что нужно для начинки и шоколадной глазури. Лучше всего Делии удавались конфеты с апельсиновым ликером; демонстрируя способ их приготовления, она проткнула иголкой одну из конфет, принесенных Марио, и, глядя на ее руки, слишком белые на фоне шоколада, он внезапно представил себе хирурга, сделавшего краткую передышку между операциями. Конфета в пальцах Делии напоминала малюсенького мышонка, крошечного, но живого, и игла протыкала живую плоть. Марио почувствовал странную дурноту, омерзение, будто съел что-то тошнотворно-сладкое. Ему хотелось сказать:

— Выброси конфету… Выброси подальше, не подноси ко рту, ведь она живая, это живой мышонок…

Но потом он вспомнил про повышение по службе и опять обрадовался, а Делия все повторяла рецепты чайного, розового ликеров… Марио запустил руку в коробку и съел одну за другой несколько конфет. Делия улыбалась, словно потешаясь над ним. Марио полезли в голову всякие мысли, и он робко ощутил себя счастливым.

«Третий жених! — промелькнуло у него в голове. — Взять и заявить: я твой третий жених, но я жив!»

Вспоминать о происшедшем становится все труднее, ибо многое перепуталось, на эту историю наложились другие — как бывает, когда некоторые подробности забываются, и с изнанки воспоминаний начинает ткаться паутина домыслов, — но, похоже, Марио зачастил к Делии; по мере того как она возвращалась к жизни, жизнь Марио оказывалась все теснее связана с ее капризами и прихотями; даже Маньяра — правда, не без опаски — попросили его подбодрить их дочь, и Марио стал покупать ингредиенты для ликеров, фильтры и наполнители, и в том мрачном удовольствии, с каким Делия принимала подношения, ему чудился проблеск любви или хотя бы частичный отказ от памяти о погибших.

По воскресеньям Марио обедал в своей семье, и матушка Селеста выражала ему благодарность, но не улыбками, а тем, что давала на десерт самый лакомый кусочек и наливала кофе погорячее. Сплетни наконец утихли; по крайней мере, в присутствии Марио о Делии не заговаривали. Кто знает — может, возымело действие то, что он надавал пощечин Камилетти-младшему, а может, родных пугали припадки бешенства, случавшиеся с Марио всякий раз, когда матушка Селеста принималась поругивать Делию; но как бы там ни было, он решил, что домашние переменили свое мнение о Делии, поверили в ее невиновность и даже вновь прониклись к ней уважением. Так что и супруги Маньяра не расспрашивали Марио о его семье, и родные, собравшись по воскресеньям за обеденным столом, не упоминали о Делии Маньяра. И Марио начала казаться возможной такая жизнь на два дома, разделенных всего четырьмя кварталами, начало казаться, что можно и нужно перекинуть мостик с улицы Ривадавиа на улицу Кастро-Баррос. Он даже надеялся на дальнейшее сближение этих двух домов и семей и был глух к непонятному звуку шагов, в которых подчас, когда он оставался один, чудилось ему что-то темное и глубоко чуждое.

У Маньяра никогда не бывало гостей. Столь полное отсутствие родственников и друзей немного удивляло. Марио не приходилось как-то по-особому звонить в дверь, все и без того знали, что это он. В декабре^[13], когда никак не спадал влажный, липко-сладкий зной, Делия приготовила крепкий апельсиновый ликер, и они с удовольствием отведали его вечером во время грозы. Супруги Маньяра не пожелали даже пригубить, уверяя, что им будет плохо. Делия не обиделась, но зато страшно разволновалась, когда Марио с видом знатока поднес к губам похожую на наперсток лиловую рюмку, в которой светилась бурая пахучая жидкость.

— Пить на такой жаре — верная смерть, но очень уж вкусно, — приговаривал он.

Делия, которая всегда на радостях становилась