Генерал Дитятин [Иван Федорович Горбунов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (9) »
Иван Горбунов Генерал Дитятин
Тост генерала Дитятина[1]
– Милостивые государи, вы собрались здесь чествовать литератора сороковых годов, отставного коллежского секретаря Ивана Тургенева. Я против этого ничего не имею… По приглашению господ директоров, я явился сюда неприготовленным встретить такое собрание российского ума и образованности. Хотелось бы говорить, но говорить, находясь среди вас, трудно: во-первых, разница наших взглядов, во-вторых, свойственная людям моей эпохи осторожность. Нас учили больше осматриваться, чем всматриваться, больше думать, чем говорить, словом, нас учили тому, чему, к сожалению, теперь… уже более… не учат. Милостивые государи, вы слишком молоды! Среди вас нет ни одного, кто был бы свидетелем того перелома и треска в литературе, коего я был свидетелем. Объяснюсь… В начале тридцатых годов, выражаясь риторическим языком, среди безоблачного неба, тайный советник Дмитриев[2] был внезапно обруган семинаристом Каченовским.[3] Подняли шум… Критик скрылся… Далее, генерал-лейтенант, сочинитель патриотической вести двенадцатого года, Михайловский-Данилевский[4] был обруган. Были приняты меры… Критик испытал на себе быстроту фельдъегерской тройки… Стало тихо. Но на почве, удобренной и усеянной мыслителями тридцатых годов, показались всходы. Эти всходы заколосились, и первый тучный колос, сорвавшийся со стебля в сороковых годах, были «Записки охотника», принадлежавшие перу чествуемого вами ныне литератора сороковых годов, отставного коллежского секретаря Ивана Тургенева. В простоте солдатского сердца, я взял эти «Записки», думая найти в них записки какого-либо военного охотника. Оказалось… что под поэтической оболочкой скрываются такие мысли, о которых я не решился не доложить графу Закревскому.[5] Граф сказал: «Я знаю». Я в разговоре упомянул об этом князю Сергею Михайловичу Голицыну. Он сказал: «Это дело администрации, а не мое». Я сообщил митрополиту Филарету.[6] Владыка мне ответил: «Это веяние времени». Я увидел что-то странное. Я понял, что мое дело проиграно, и… посторонился. Теперь, милостивые государи, я стою в стороне, пропуская мимо себя нестройные ряды идей и мнений, постоянно сбивающиеся с ноги, но я всем говорю: «Хорошо!» Но мне уже никто, как бывало, не отвечает: «Рады стараться, ваше превосходительство». – а только взводные с усмешкой кивают головой. Я кончил… И еще раз подымаю бокал за здоровье отставного коллежского секретаря, литератора сороковых годов Ивана Тургенева.
«Русская старина» № 3, 1884 V.
Речь, сказанная генерал-майором Дитятиным при освящении танцевальной залы в дирекции императорских театров 28 сентября 1891 года[7]
Почтеннейшее собрание! Древние небожители, при разделе между собою почетных должностей, в экстренном заседании на высотах священного Олимпа, отдали театр в ведение трем девицам-богиням – Мельпомене, Талии и Терпсихоре. Девицы признали невозможным троевластие, то есть совместное правление, и полюбовно разделились между собою. Мельпомена взяла под свое покровительство драму, Талия – комедию, а Терпсихора – балет. Поставили девицы свои храмы, утвердили в них жертвенники, которые немедленно обступили жрецы и жрицы. Первые люди, возложившие свои тучные жертвы на жертвенник Мельпомены, были, если история не ошибается, Эсхил, Софокл и Эврипид; на жертвенник Талии – Аристофан; у жертвенника Терпсихоры юноши и старцы принесли в жертву самих себя. Все народы мира последовали примеру греков и воздвигли у себя храмы в честь богини сценического искусства. Шли века… Палимые огнем, разрушаемые землетрясением, засыпаемые пеплом, гибли великие города, стирались с лица земли целые государства, изменялись народные обычаи и нравы, но непоколебимо стоял жертвенник богине сценического искусства. Наконец настал век куртажа[8] и наживы, это теперешний век, в который мы с вами влачим свое существование, и жертва Талии и Мельпомене оскудела. Не возвышающую душу драму, не услаждающую ч веселящую сердце комедию несут к подножию их жертвенников, а раздирающую душу тоску в пяти действиях, мещанскую скорбь в стихах, будни жизни, дурацкий куплет и злокачественную оперетку. Жрецы, обязанные пожрать все приносимое, стоят около жертвенника в унынии.- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (9) »
Последние комментарии
6 часов 31 минут назад
9 часов 2 минут назад
9 часов 10 минут назад
1 день 20 часов назад
2 дней 41 минут назад
2 дней 3 часов назад