Божий Дом [Сэмуэль Шэм] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

время и пространство. Я плыву вверх по течению, глядя, как извивающаяся река теряется в ивах, отбрасывающих тени, и на хозяина теней, солнце. Пьяный, я загораю на полотенце, глядя с просыпающимся возбуждением на эротический балет переодевающихся англичанок, выхватывая мимолетное обнажение края груди или промелькнувшие лобковые волосы, как постоянно я выхватывал края и мелькания у переодевающихся, не стесняясь меня, до и после работы медсестер в Доме. Иногда, напиваясь, я, не переставая, думаю о состоянии своей печени и о всех цирротиках, которые желтели на моих глазах и умирали. Они либо умирали от кровотечения, в панике, кашляя и захлебываясь кровью из разорванных вен пищевода, или в коме, скользили, скользили спокойно по дороге из желтого кирпича и пахнущей мочевиной, в небытие.

Потея, я пью, и Бэрри становится красивой, как никогда. Это вино заставляет меня чувствовать себя зародышем в амниотической жидкости, питающимся материнскими соками через пуповину, зародышем, скользким и вращающимся в материнской утробе в тепле и жидкости, в теплой жидкости. Алкоголь спасал в Божьем Доме, и я думаю о своем лучшем друге — Чаке, черном интерне из Мемфиса, у которого всегда была пинта «Джэк Дэниелса» в сумке для тех моментов, когда ему особенно доставалось от гомеров или Слерперов[2] Дома, вроде шеф-резидента или шефа медицины собственной персоной, которые считали Чака безграмотным и непривилегированным, хотя он был и грамотным, и привилегированным, и уж точно лучшим доктором, нежели любой в этой дыре. И в своем опьянении я думаю о том, что случившееся с Чаком в Доме было очень жестоко, что он был веселым и смешным, а сейчас он суровый и мрачный, что он был сломан всеми ими и что такой же взгляд, злой и затравленный, я увидел у Никсона на французском телевидении, когда он объявлял на газоне перед Белым Домом о своей отставке, с этим трагичным и идиотским «V», в качестве знака поражения, пока двери за ним не закрылись, филиппинцы не скатали красный ковер, и Джерри Форд, скорее растерянный, нежели радостный, не обнял жену и не поплелся к своему президентству.[3] Гомеры, эти гомеры...

— Черт, все на свете заставляет тебя думать о гомерах» — говорит Бэрри.

— Я не знал, что думаю вслух».

— Ты не чувствуешь этого, но в последнее время постоянно делаешь. Никсон, гомеры, забудь о гомерах, здесь нет никаких гомеров».

Я знаю, что она ошибается. Однажды ленивым и красочным днем, я гуляю в одиночестве от кладбища на вершине холма по усыпляющей дороге, глядя на Шато, церковь, доисторические пещеры, площадь и, далеко внизу, речную долину, игрушечные ивы и римский мост, дающий начало дороге и на создателя этого всего, спускающуюся с ледника реку. Я никогда не ходил этой дорогой, дорогой, идущей по краю. Меня начинает отпускать, я узнаю то, что знал раньше — красоту, радость и совершенство безделья. Земля настолько плодовита, что птицы не могут доесть всю ежевику. Я останавливаюсь и собираю немного ягод. Сочная вязкость во рту. Мои сандалии шлепают по асфальту. Я смотрю на цветы, соревнующиеся яркостью и формой, призывающие пчел к изнасилованию. Впервые, за более, чем год, я в мире с собой и ничто меня не тревожит, и это все для меня, естественное, целое и прекрасное.

Я сворачиваю за угол и вижу большое здание, лечебницу или богадельню, со словом «Хоспис» над дверью. Моя кожа покрывается мурашками, волоски на шее поднимаются, зубы сводит. И тут, конечно же, я их вижу. Их усадили на солнце в садике. Седина их волос, разбросанная по зелени сада делает их похожими на одуванчики в поле; гомеры, ожидающие последнего ветра. Гомеры. Я смотрю на них. Я различаю признаки. Я ставлю диагнозы. Я прохожу мимо, и их глаза провожают меня, как если бы они старались помахать мне, или сказать bonjour, или проявить еще какие-то признаки человечности из глубины своего слабоумия. Но они не машут и не говорят bonjour, и не проявляют других признаков. Здоровый, пьяный, загорелый, потный, объевшийся ежевики, смеющийся про себя и пугающийся жестокости этого смеха, я чувствую себя превосходно. Я все время чувствую себя превосходно, когда вижу гомера. Теперь я люблю гомеров.

— Хорошо, во Франции могут быть гомеры, но они не твои пациенты.

Она продолжает есть свой артишок и соус стекает по ее подбородку. Она его не вытирает. Она не такая. Ей нравится масляное ощущение и уксусный запах. Она наслаждается своей наготой, беззаботностью, маслянистостью, легкостью. Я чувствую ее возбуждение. Сказал ли я это вслух? Нет. Мы смотрим друг на друга, капля стекает с ее подбородка на грудь. Мы смотрим. Капля исследует ее, медленно стекая по коже, направляясь к соску. Мы молчим, но оба думаем: потечет ли он дальше, остановится ли подмышкой или между грудей. Я возвращаюсь к медицине и думаю о карциноме подмышечных лимфоузлов. Мастэктомия. Статистика смертности. Бэрри улыбается, не догадываясь о повороте моих мыслей к смерти. Капля соуса стекает к соску и