Замок пилигрима [Вайолет Уинспир] (fb2) читать онлайн

Уинспир Вайолет Замок пилигрима

Глава 1

Выли сирены, кричали люди, с накренившегося борта обреченного увеселительного парохода в темную воду одна за другой падали спасательные шлюпки. Одна шлюпка перевернулась при спуске, и Ивейн Пилгрим задохнулась от резкого порыва ночного ветра, ворвавшегося в ее легкие. Стремительное падение — и морская вода сомкнулась над ее головой, девушка чуть не захлебнулась. Только благодаря спасательному жилету она вынырнула и закачалась на волнах.

Казалось, это мучительный ночной кошмар, от которого она никак не могла избавиться. Со всех сторон раздавались крики ужаса и отчаяния, и в то же время в ушах Ивейн все еще стояла музыка, под которую танцевали пассажиры в салоне на палубе. Приятная, сентиментальная мелодия, в такт которой она невольно притопывала ногой, а сердце ее замирало в ожидании партнера.

Но никто так и не подошел к Ивейн, которая, сняв очки, тихо сидела возле своей патронессы. Ее волосы были забраны в пучок, что так не шло ей, но очень нравилось миссис Санделл, которой врач посоветовал поехать в круиз по теплым солнечным морям. После придирчивого перебора ею всех домашних, честь быть сопровождающим лицом выпала Ивейн. Ивейн работала в доме Санделлов с пятнадцати лет, сначала няней ребенка, потом горничной раздражительной, состоятельной и поглощенной целиком только самой собой Иды Санделл. Желания беззаботной девятнадцатилетней девушки были ей совершенно незнакомы.

С самого начала путешествия предполагалось, что Ивейн будет всюду неотлучно сопровождать Иду Санделл.

— Ты благоразумная девушка, — заявила она скрипучим самодовольным голосом, — и знаешь свое место. Ты понимаешь, что тебе надлежит не участвовать в развлечениях и шалостях молодых людей твоего возраста, плывущих вместе с нами на корабле. Эти бездельники только и делают, что купаются в бассейне, флиртуют и танцуют.

Ивейн и мечтать не смела о романтической встрече во время круиза, однако охотнее предпочла бы поиграть во что-нибудь со своими сверстниками на палубе, чем читать миссис Санделл романы Джейн Остин. Насколько приятней было бы прогуляться по палубе с красивым молодым человеком!

Однако девушка с такой ничем не примечательной внешностью, в строгом платье и очках не привлекала внимания ни одного представителя мужского пола на всем пароходе. Вероятно, они считали, что она чересчур застенчива или слишком запугана своей массивной сварливой компаньонкой, чтобы составить им интересную компанию. Они и представить себе не могли, что под ее простым, непривлекательным платьем бьется молодое, горячее сердце, полное жажды приключений.

Приключения! Ивейн чувствовала, что сильное морское течение уносит ее все дальше и дальше от обреченного корабля. Что-то взорвалось в машинном отделении, в считанные минуты вода затопила корабль, бешеным потоком врываясь во все помещения и обгоняя жуткий вой сирен. «Все наверх! Всем занять места согласно билетам!» Вначале Ивейн была рядом с миссис Санделл, которая разом потеряла всю свою самоуверенность и впала в отчаянную панику. Вцепившись в свою шкатулку с драгоценностями и сумочку, она с силой отпихнула Ивейн, чтобы самой первой залезть в спасательную шлюпку. В сумятице Ивейн потеряла свою хозяйку из виду, а когда лодка перевернулась, она услышала чей-то крик, и ей показалось, что это голос миссис Иды Санделл, которую всю жизнь так нежили, и которую катастрофа на корабле теперь бросила в жестокую пучину.

Ивейн беспомощно качалась на волнах, вспоминая все случившееся и с ужасом осознавая, что, кроме нее, никто больше не всплыл на поверхность. Крики с корабля доносились до нее все слабее, а вскоре только мертвая черная тишина обволакивала ее. Днем вода казалась синей, теплой, но сейчас она была холодной, и девушке казалось, что все тело коченеет, и жизнь вот-вот покинет ее.

«Надо кричать, — подумала она. — Что-нибудь крикнуть».

— Люди! — Каким жалким был этот возглас в гулкой тишине ночи! — Лю-у-ди!

Никто не откликается, никто ее не слышит! Ее, такую легкую, течение все дальше относит от корабля, и пассажиры уже не услышат ее! Скоро она окажется совсем одна посреди океана, где-то между скалистым побережьем Испании и северным берегом Африки.

Эта мысль ужаснула Ивейн. Одиночество всех последних лет словно навалилось на нее в безлюдной пустоте, в которой она плыла, несомая течением чужих морей. На нее нахлынули воспоминания прошлого… мельчайшие подробности… Правду говорят, что, когда тонешь, перед тобой в минуту проходит вся жизнь.

Ивейн Пилгрим была родом из местечка под названием Комб-Сент-Блейз в Сомерсете. Там на болоте стоял большой валун, который называли Черным Ангелом, и ребенком она любила играть возле него, собирая полевые цветы, чтобы принести их домой отцу, леснику. Мать Ивейн умерла при ее родах, и девочка любила рослого, сильного мужчину с темно-огненной гривой волос, который называл ее бельчонком и никогда не отказывался поиграть с ней на вершине холма в большом парке, принадлежавшем семье Санделлов.

Она знала, что приходится Санделлам дальней родственницей со стороны матери. Порой, ранним утром, когда дамы и господа выезжали поохотиться на болота на рыжих лисиц, девочка слышала звуки охотничьего рожка. Из-за этих-то лисиц Ивейн и ненавидела Санделлов. Все они казались ей чужими и бессердечными, и она надеялась, что ей не придется работать на них, как приходилось делать ее отцу.

Ах, чудесный Сомерсет, летние земли, как называл их отец Ивейн. Не было ни одного цветка в болотистых полях, названия которого он бы не знал и не передал дочери, он мог подражать голосам всех птиц, обитавших там.

Ивейн уже дрожала в ледяной воде. Так дрожала она в темной часовне во время похорон отца. Полный жизни, веселый, энергичный — и вот он погиб от удара копыта лошади одного из охотников, гостивших в господском доме. Теплый звук его родного голоса смолк навсегда.

Кто-то из соседей вплел девочке черный бант в волосы — волосы цвета осенних листьев, как говорил отец, — прямые и тонкие, как дождь в лесу.

После похорон никому не пришло в голову утешить сироту лесника, никто не приласкал ее, не обнял. Девочку, онемевшую, оцепеневшую, с застывшими в груди слезами, отвели в дом на холме и поселили в маленькой комнате под крышей, а на следующий день она начала работать — в детской, которую тогда занимали двое малышей, дети сына Иды Санделл.

Как быстро, как разительно все изменилось! Ивейн, которая еще вчера свободно резвилась на вересковой пустоши, сегодня должна была слушаться приказаний Санделлов. Через несколько месяцев Ида Санделл постепенно начала пользоваться услугами девочки в качестве своей личной горничной. Потом Ивейн вспомнила Охотничий бал, который Санделлы устроили через год после смерти отца. Приезд гостей, бесконечные часы, проведенные в хлопотах вокруг хозяйки, когда она причесывала Иду Санделл или помогала ей одеваться, а потом, сидя на ступеньках лестницы, ведущей на ее чердак, слушала музыку, доносившуюся снизу, и лелеяла свои юные, несбыточные мечты.

Подросшая Ивейн могла бы, конечно, уехать в город и найти там работу, но что она умела, кроме того, как подавать подносы, штопать белье, прогуливать собак Иды, читать ей вслух романы и чесать пятки, когда та лежала на шезлонге?

Она могла бы уехать… и вот теперь так и вышло… мерно качаясь на волнах в спасательном жилете, замерзшая, напуганная, она со страхом вглядывалась в темноту, обступавшую ее со всех сторон. Она потеряла очки, которые носила по настоянию Иды Санделл, волосы разметались за ней на поверхности моря, простенькое бежевое платьице прилипло к худому телу. Она чувствовала, что начинает задремывать, балансируя, как ребенок, на границе яви и сна.

Скоро ли он придет, тот сон, от которого Ивейн уже не пробудится? Скоро ли она снова сначала зыбко, а потом отчетливее увидит высокую фигуру человека, который когда-то брал ее на руки, укачивал и говорил на ухо, что когда-нибудь у нее будет свой замок, и она станет в нем принцессой, как Рапунцель с длинными волосами цвета опаленной осенней листвы? Интересно, подумала Ивейн, будет ли ей больно… Волны убаюкивающе плескались вокруг, и в ночи она слышала только тихий пульсирующий звук, который был, конечно, биением ее собственного сердца… Оно громко стучало в ушах, становясь все громче и громче, до тех пор, пока, наконец, все вдруг не оказалось залито ослепительным, как молния, белым светом, и яркий луч выхватил ее из тьмы.

Кто-то прокричал вдали… или это кричит она сама? Волны с шумом перекатывались через голову, она стала захлебываться, потом послышался всплеск, и ей показалось, что ее схватили чьи-то стальные руки. Гортанный голос что-то быстро сказал на непонятном ей языке. Это был мужчина, и девушка прижалась к нему как к нерушимой скале, высящейся в темных пенящихся волнах.

Ивейн очнулась и обнаружила, что она, заботливо завернутая в одеяла, лежит на лавке в маленькой комнате. Ошеломленная, она все еще чувствовала покачивание лодки и благословенное тепло, разлившееся по всему телу. Она спасена, она жива!

Она широко раскрыла глаза, когда дверь отворилась, и в каюту вошел человек с худощавым, оливкового цвета лицом, одетый в серый вязаный свитер под горло. Он подошел к краю лавки и склонился над девушкой. Темные глаза внимательно вглядывались в ее лицо.

— Que tаl, nina? ^[1]

Она не поняла, что он сказал, и просто улыбнулась ему. Это был тот молодой человек, который вытащил ее из моря и спас ей жизнь.

— Спасибо, — сказал она с глубокой благодарностью.

Он улыбнулся ей в ответ и оставил одну приходить в себя после пережитого потрясения. «Очень симпатичный», — сквозь сон подумала Ивейн. Такой большой и сильный, что даже все стихийные силы природы не могли напугать его. У него были тонкие черты лица, и Ивейн решила, что ее странствующий рыцарь, должно быть, испанец.

Когда лодка вошла в бухту, над морем занимался рассвет. Ивейн принесли кружку с дымящимся кофе, теплый свитер с большим воротником и джинсы с подвернутыми штанинами. Пока она завтракала и облачалась во все это, сквозь щели каюты начали пробираться солнечные лучи, и, выглянув наружу, Ивейн обнаружила, что они причалили к дощатому настилу пристани. В воздухе плыл густой аромат смолы, шедший от высоких сосен, густо растущих за полосой пляжа.

Она увидела узенькую лесенку, ведущую наверх, на палубу, и поднялась по ней. Небольшая моторная лодка подскакивала на волнах, ударяясь бортом о пристань, на которой появилась молодая девушка. Темная бахрома шали у нее на голове развевалась на утреннем ветру, но она, не обращая на него внимания, во все глаза смотрела на лодку. Спаситель Ивейн с распростертыми объятиями спрыгнул ей навстречу. Они крепко обнялись, и, глядя на них, Ивейн вновь остро ощутила, как чувство одиночества охватывает ее.

Она дала парочке еще несколько минут побыть наедине, потом подошла к борту лодки, и тут чья-то сильная рука сжала ее локоть и помогла влезть на пристань. Волосы у нее уже высохли и свисали по острым лопаткам просоленными спутанными прядями. Чужой свитер болтался на ней, и девушка была похожа на ту, кем она и была, — сироту, спасенную в шторме.

Женщина, кутаясь в шаль, смотрела на нее расширенными от любопытства глазами. Как и молодой матрос, она тоже была миловидной, с оливковой смуглой кожей. Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, когда тот сказал Ивейн:

— Mi mujer Мари-Лус.

Ивейн поняла. В голове у нее уже прояснилось, и она стала вспоминать испанский, который учила вместе с Идой Санделл. Смуглая красавица была его женой. Ивейн усмехнулась про себя. Ах, как обидно узнать, что твой рыцарь-спаситель счастливо женатый человек!

Вместе с ними она прошла к их дому белого камня под соснами. В прохладной комнате в деревянной резной колыбели спало кудрявое дитя, а в очаге на сосновых иголках и шишках весело плясал огонь. Мари-Лус и ее муж о чем-то гортанно говорили между собой, затем он извинился и, широко шагая, вышел из кухни. Его жена показала куда-то рукой.

— Теlefona. — El gran senor ^[2], надо ему сказать.

Ивейн, стоя у камина, взглянула на Мари-Лус, которая начала накрывать на стол.

— Эль гран сеньор? — переспросила она.

— Эмерито ему сказать про senorita Inglesa — comprende? ^[3]

Ивейн кивнула. Видимо, Эмерито решил передать ее какому-то здешнему важному господину. Пока его не было, она любовалась на малыша в колыбельке и завтракала яичницей с беконом, которую приготовила для нее Мари-Лус. Она пила кофе, когда вернулся Эмерито и постарался объяснить ей, что за ней выехала машина, и что ее отвезут в дом эль сеньора.

— Где я? — Ивейн показала жестом за окно. — В какой это части Испании?

Мари-Лус качала на руках ребенка и предоставила объяснять все мужу. С изумлением, даже с ужасом, Ивейн узнала, что ее вынесло на остров, лежащий вдали от побережья Испании.

— La Isla del Leon — Львиный остров.

Пока она постигала этот ошеломляющий факт, раздался шум подъехавшей машины. Она остановилась возле дома, Эмерито открыл дверь, и Ивейн вышла следом за ним на яркий солнечный свет, лучами бивший сквозь густую зелень деревьев и сиявший на гладкой поверхности ждавшего с невыключенным мотором лимузина с фигуркой миниатюрного серебряного льва на капоте и гербом на дверцах. Ивейн затаила дыхание. Даже Санделлы не разъезжали на таких машинах, как эта. Даже они были не столь важными особами, чтобы иметь родовой герб.

Шофер в кожаной форменной куртке вышел из-за руля и открыл перед Ивейн дверцу. Девушка, являвшая собой странное зрелище в своем оригинальном наряде, улыбнулась на прощанье Эмерито и его молодой семье.

— Mil gracias, — сказала она. — Огромное спасибо! Вы спасли мне жизнь, и я… у меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность.

Эмерито развел руками с латиноамериканской выразительностью.

— Dios te proteja, senorita.

Ее спас Господь. Девушка кивнула, поцеловала малыша в мягкие волосики и скользнула в лимузин. Охваченная безмерным удивлением, она откинулась на спинку бархатного сиденья. Ивейн Пилгрим никогда даже не мечтала о том, чтобы ее везли в какое- то роскошное поместье в машине с шофером! Под ее ногами лежал гладкий коврик, она откинула свою взлохмаченную голову на удобный мягкий подголовник. Машина ровно скользила по лесной дороге, которая вскоре начала взбираться на холм.

Мотор негромко гудел, Ивейн разглядывала дикую, удивительную растительность, сверкающее море, которое со всех сторон окружало Львиный остров. Что это был за Лев? Может быть, сейчас она сидит в его машине, которая везет ее все вверх и вверх, в его ра1асio? Она слышала, что некоторые испанские аристократы до сих пор еще живут в этих затерянных местах, как феодалы былых времен, а ведь Мари-Лус назвала человека, приславшего за ней машину, — «эль гран сеньор».

Вдруг Ивейн схватилась за внутреннюю серебряную ручку дверцы. Внезапный приступ сомнений и страха одолел ее. Ей захотелось упросить водителя отвезти ее обратно, к молодой чете, в их уютный маленький домик, но Ивейн не знала толком испанского, она знала всего несколько слов и сказать: «Остановите машину, я хочу выйти!» — не могла.

Внимательно глядя в окно машины, она видела острые утесы, сосны и каучуковые деревья, золотой отблеск солнца на дальних горах, манящую голубизну моря.

Море, которое едва не убило ее прошлой ночью, такое пугающее и безжалостное тогда, сейчас пылало как расплавленные под солнцем сапфиры и яшма. Глядя с кручи, по которой с мягким урчанием юрко карабкалась машина, далеко вниз на воду, Ивейн задумалась о своей патронессе. Вытащили ли из воды Иду Санделл? Спаслась ли она? Станет ли наводить справки о своей прислужнице, мисс Пилгрим, как она называла Ивейн?

Ивейн знала, что у нее очень необычное имя. Давным-давно отец рассказывал ей, что оно будто бы происходит от имени сказочного персонажа. Ида Санделл презрительно фыркнула, узнав о том, что у ее компаньонки будет такое странное имя. «Пилгрим» ^[4], — всегда громко звала она, когда ей было что-нибудь нужно. — «Принесите мне книгу, Пилгрим». «Помассируйте мне основание шеи, Пилгрим». «Выведите Джесси в сад, Пилгрим, и проследите, чтобы она не заходила на цветочные клумбы».

Ивейн невидящими глазами смотрела из окна лимузина. Неужели она так навсегда и останется покорной странницей, пилигримом, будет всегда на посылках, будет вечно угождать старухе, которая думает только о собственном удобстве? Круиз в теплых морях сначала показался ей таким заманчивым, но и на борту парохода ничего не изменилось для Ивейн… Пока не раздался визгливый вой сирен, пока не перевернулась их спасательная шлюпка, пока все они не оказались выброшенными в море, и пока течение не вынесло ее так близко к берегу, что молодой испанский матрос смог заметить и вытащить ее из воды.

«Львиный остров».

От неожиданной мысли, сверкнувшей в ее голове, Ивейн сцепила руки, лежавшие на коленях, ее золотисто-карие глаза в недоумении расширились. «Как же она могла позабыть сказку, в честь героини которой когда-то и назвал ее отец? Ивейн — девушка, которой лев помог в ее борьбе с драконом!»

В этот момент машина резко затормозила и замерла над опасным выступом горной дороги, и Ивейн увидела на фоне залитого солнцем ярко-синего неба чеканный силуэт башен замка из испанской сказки и почти услышала, как громко забилось ее сердце, пока она рассматривала их резные зубцы. Замок стоял высоко на уступе скалы, подобно чудесному гобелену, остроконечные башенки высоко возносились вверх, пронзая своими шпилями золотисто-голубое небо. Над одной из башен развевалось знамя, и девушке показалось, что оно парит прямо над морем. Его яркие пурпурные языки колыхались на ветру и солнце.

Медленно-медленно Ивейн перевела дыхание. Это был не сон, потому что она чувствовала дуновение ветра на лице, до нее долетал смолистый запах сосен и соленый морской воздух. Это был не сон, потому что они уже въезжали во двор замка, и Ивейн увидела каменное изваяние льва, возвышавшееся над входом в castillo.

Машина описала круг и мягко остановилась у подножия лестницы, ведущей наверх, ко входу в замок под высокими арками. Шофер вышел из машины и открыл перед Ивейн дверцу. Она вышла в каком-то очарованном изумлении и остановилась возле машины, глядя наверх, на огромный герб, нависавший над крыльцом. Гербовый щит был разделен на четыре части, в каждой четверти была начертана одна из добродетелей: доблесть, гордость, честь, любовь.

Ивейн загляделась на резную розу, символ любви. Сейчас она войдет в дом испанца, и, конечно, ее встретит теплая атмосфера любви, куча ребятишек, добродушная, улыбающаяся хозяйка, несколько располневшая от сытой, размеренной жизни.

— Muchas flores! ^[5] — задохнулась она от восторга.

— Si, senorita.

— Un grand edificio ^[6], — еле слышно прибавила она.

Темные глаза насмешливо посмотрели на нее.

— El senor hidalgo es un hombre muy rico ^[7].

Ивейн не сомневалась в том, что «hidalgo» богат, и, волнуясь, пошла вслед за шофером — через открытые стеклянные двери, через тихий, затененный, сверкающий зал, вверх по изящной мраморной лестнице с коваными железными перилами.

Шофер остановился перед резными двойными дверями и постучал. Затем он взялся за бронзовую ручку, распахнул дверь и предоставил Ивейн войти в комнату одной.

Ивейн стояла в проеме двери, ведущей в зал, пытаясь собраться с духом и растерянно обводя глазами великолепные фрески на потолке, обшитые деревянными панелями стены, тускло мерцающие, как старинные драгоценности, испанские картины в тяжелых золоченых рамах, средневековую мебель, шелковистые ковры, которые повторяли цвета огромной мозаики, изображавшей Мадонну с Младенцем.

Наконец она сделала шаг вперед, и в тот же момент высокие двойные двери закрылись за ней. Девушка в изумлении раскрыла глаза: ее взгляд упал на высокую фигуру человека, стоявшего у огромного узкого сводчатого окна и разглядывавшего ее. Он курил тонкую темную сигару, медленным, спокойным движением поднося ее ко рту. Ивейн смотрела в орлиные черты лица и холодные блестящие глаза под густыми чрезвычайно черными бровями. Высокие скулы, горбатый нос и властный рот придавали его лицу какое-то мефистофельское выражение. Он стоял неподвижно на фоне яркого витражного окна, окутанный молчанием и тонким дымом сигары. Луч багрового света играл в его густых, черных, чуть посеребренных волосах.

Перед ней стоял испанский гранд — повелительный, надменный, мрачный, одетый с изысканной тщательностью. Ивейн сразу же смутилась неуместностью надетых на ней чужого свитера, подвернутых джинсов и деревянных сандалий, привязанных веревкой к ее лодыжкам.

Сеньор молча, оценивающе рассматривал ее с головы до ног. Девушка нервно сжала пальцы и опустила руки. Она была подавлена величественностью этого человека и обстановки дома. У нее не хватило бы сил даже на то, чтобы распахнуть дверь и убежать от взгляда его глубоко посаженных глаз, от точеного рта, который, казалось, никогда не улыбался.

— Вы та девушка, которую Эмерито выловил в океане?

— Да. — Сердце Ивейн сжалось от внезапно охватившей ее тревоги: еще до того, как он заговорил, она знала, что голос у него глубокий и завораживающий, но она не могла себе представить, что он так безукоризненно правильно заговорит по-английски, с легким испанским акцентом. Это был голос черного мага, подчиняющего своему взгляду каждого.

— Как ваше имя?

— Меня… меня зовут Ивейн Пилгрим, сеньор.

— Присаживайтесь. — Он указал на обитый бархатом стул с высокой спинкой. — Побеседуем.

Ивейн ощутила себя беззащитной и была рада сесть. Ноги ее подкашивались, она вся дрожала. Никогда раньше, за всю свою жизнь, Ивейн не испытывала такого чувства… это был настоящий испуг с первого взгляда!

Гранд отступил от окна, уходившего высоко вверх, и теперь Ивейн увидела, что он опирается на черную трость, странно прихрамывая на левую ногу. Подойдя к камину, над которым тоже красовался его фамильный герб, он отвесил в ее сторону легкий поклон.

— Я дон Хуан де Конкуэс и Аранда, маркиз Леонский, — представился он глубоким, чарующим голосом.

От такого имени Ивейн чуть не упала в обморок. Значит, он и есть Лев этого острова… феодальный лорд, который правит островом из своего замка и слово которого здесь — закон!

— У нас есть пословица, сеньорита Пилгрим: «Испанец может ранить, но не станет заживо сдирать с вас кожу». Так что не надо смотреть на меня с таким ужасом!

Ивейн пришла в еще больший ужас. Маркиз теперь стоял рядом с ней, пристальным взглядом окидывая ее лицо, чувственный, нежный рот, которого не касался еще ни один мужчина, острый подбородок, высокие скулы, крошечную родинку на виске, медовые, широко расставленные глаза. «В тихих водах водится сам сатана!» — это были любимые слова Иды Санделл. Она всегда настаивала на том, чтобы Ивейн некрасиво зачесывала волосы назад, и заставляла ее носить очки в неуклюжей роговой оправе, прописанные от легкой близорукости, которой страдала Ивейн.

Но сейчас она отлично видела дона Хуана.

— Вам разве не понравился мой дом, сеньорита? Многие находят его прекрасным — с его башнями над морем, миндальными рощами и фонтанами во дворах.

— У вас настоящий замок, сеньор.

— Мой дом — моя крепость, — сардонически согласился он. — Вам раньше не приходилось бывать в замках?

— Нет, сеньор. — Она высоко подняла подбородок. — Что простой служанке делать в замке?

— Действительно, что? — Он потрогал розы, стоявшие в золотой вазе на мраморной каминной полке. Их аромат смешивался с пряным дымом его сигары. — Сколько вам лет, сеньорита Пилгрим?

Этот неожиданный вопрос до глубины души поразил ее, потому что мужчины-соотечественники не позволили бы себе вот так прямо задать его. Дон Хуан нахмурился, и Ивейн поняла, что когда маркиз Леонский задает вопрос, каким бы личным он ни казался, на него следует отвечать без промедления.

— Мне девятнадцать, сеньор.

— Я думал, вы моложе. — Его взгляд словно ощупывал тонкую юную фигурку девушки, походившей сейчас на беспризорника из-за одежды, которой снабдил ее Эмерито. Потом он отошел от камина и захромал к изящному низкому столику, на котором стояло блюдо с виноградом, словно застывшим золотыми каплями. Маркиз взял со стола блюдо и протянул его Ивейн. — Вы еще слишком молоды, чтобы предлагать вам вино. — Быстрая усмешка скользнула по его губам. — Прошу вас, попробуйте. Это из виноградников кастильо.

Виноград был необыкновенно вкусным, но под пристальным взглядом черных глаз, неотступно наблюдавших за ней, Ивейн смущалась так, что съела всего две или три виноградинки.

— Эмерито покормил вас? — спросил дон Хуан, стоя перед мозаичным портретом Мадонны с Младенцем и, как ей показалось, тяжело опираясь на свою палку. Ивейн внезапно пришло в голову, что его, наверное, мучает боль в ноге. Его красивый рот чуть кривился в болезненной гримасе, в нем сквозила какая-то легкая горечь, что-то неуловимое, делавшее его не таким надменным.

— Его жена приготовила мне завтрак, сеньор. Я… я погибла бы, если бы не Эмерито.

— Верно. — Он внимательно разглядывал ее сквозь сигаретный дым. — Невероятная вещь, да? Наверное, для вас все пережитое показалось кошмаром. Не думайте об этом. Теперь вы в безопасности…

— Все эти люди… кричат о помощи, а корабль идет ко дну!

— Но, я полагаю, многим из них удалось спастись, как вам.

— Я плыла вместе с моей хозяйкой, миссис Санделл. Мне хотелось бы узнать…

— Спаслась ли она?

— Да. — Глаза Ивейн стали огромными от горя. Она никогда не питала к своей хозяйке особой симпатии, но знала, каково оказаться ночью в темном безбрежном просторе моря, когда холод оцепенения закрадывается в сердце, и нет надежды на спасение.

— Я распоряжусь, чтобы о ней навели справки. — Внимательно глядя на Ивейн, он прищурил глаза. — Вы намерены вернуться к ней, если окажется, что ее спасли?

— Нет! — ответ вырвался прежде, чем девушка успела сдержаться. — Хотя мне придется это сделать… У меня ничего нет, ни одежды, ни денег…

— Не желаете ли вы остаться здесь?

На минуту замерев от удивления, Ивейн не могла поверить своим ушам. Смысл его слов дошел до нее не сразу. Она в полном замешательстве изумленно уставилась на него, не зная, как понять это приглашение. Дон Хуан — маркиз, а она горничная, сирота, компаньонка… Никто! Может быть, он хочет предложить ей работу в замке?

— Вы… вы хотите взять меня на работу, сеньор? — спросила она чуть слышно.

— Здесь все слуги, кроме экономки, мужчины. — И вновь быстрая улыбка мелькнула на его губах. — Нет, сеньорита, я приглашаю вас погостить у меня некоторое время.

— Но…

— Но что? — Он поднял черную бровь. — Мне показалось, что вы не слишком торопитесь вернуться к своей хозяйке. Разве не лучше вам остаться пожить здесь, в кастильо?

— В… качестве кого? — Ивейн испытывала страшные муки, но вынуждена была задать этот вопрос.

— В качестве моей гостьи, сеньорита Пилгрим. — В глазах у него мелькнула ирония. — Вы, надеюсь, не вообразили, что зажгли во мне огонь страсти?

Ивейн покраснела до корней волос и почувствовала, что он насмешливо проследил за распространением этого пожара.

— Уверяю вас, я не использую право вассала в отношении каждой женщины, которая ступает на этот остров, — сардонически сказал он. — Для меня вы просто потерявшийся ребенок на моем попечении. Вы останетесь здесь! Я уже решил!

Онемевшая Ивейн сидела в высоком бархатном кресле и все еще держала в руках блюдо золотистого винограда, словно символическое подношение. А как же его семья? Им, скорее всего, не очень понравится, что ее, беспризорную девушку, навязали им в качестве гостьи?

— Чем вы недовольны? — Он оперся на свою палку и вперил в девушку острый взгляд, как будто она была странной маленькой вещичкой, неуместной в этом роскошном зале, но которая, тем не менее, чем-то привлекла его внимание.

— А что скажет ваша семья? — тихо спросила она.

— У меня нет семьи. — Лицо его вдруг посуровело, словно невольно Ивейн задела рану, которую он скрывал под своей броней. — Я не женат и бездетен, сеньорита. В кастильо есть коты и овчарка-волкодав. Впрочем, сами увидите. — Он похлопал себя палкой по левой ноге. — Я хром как Люцифер.

По спине у Ивейн пробежал холодок. Люцифер — падший ангел, которому было отказано в рае из-за его гордыни! Да, ведь она, едва увидев его, сразу подумала, что в этом человеке есть что-то демоническое!

— То есть вы хотите сказать, что берете меня под свое покровительство?

— Вот это ново. — Он позвонил в серебряный колокольчик. — Я знаю, что англичане не любят быть кому-нибудь обязанными, но наш Isla del Leon далеко от материка, и вам придется принять мое гостеприимство, хотите вы того или нет.

— Я… вы очень добры, сеньор.

— Добр? — Его точеные губы презрительно выговорили это слово. — Я просто практичен, к тому же испанец. Мой дом — ваш дом!

Ивейн украдкой обвела взглядом зал: темные от времени краски, старинные гобелены, золотые вазы с розами. Она чувствовала себя как нищенка перед королем!

— Все необходимое будет улажено в комиссариате на материке, — сказал дон Хуан и обернулся к дверям, которые в этот момент открылись.

В зал вошла одетая во все черное женщина с выразительным суровым лицом. Маркиз быстро заговорил с ней на изысканном испанском. Ивейн почувствовала на себе взгляд женщины. Темные, яркие глаза без симпатии рассматривали ее.

— Да, дон Хуан. — Женщина вежливо присела и вышла.

— Это моя экономка, я уже предупредил ее, чтобы она приготовила вам комнату. Ее зовут Альма, она поможет вам освоиться.

Ивейн с побитым видом взглянула на него. Дон Хуан распоряжался ею так, будто она была подкинутым котенком, которого он нашел на своем пороге, но в его манере и отношении не было и капли теплоты.

— Спасибо, — пробормотала она, и на этот раз не стала добавлять, что он очень добр. У нее появилось ощущение, что такая маленькая заблудившаяся девочка, как она, не может сподвигнуть его на проявления доброты. Просто она показалась маркизу забавной, поэтому он и пригласил ее пожить здесь. Девушка жалела, что не может противостоять ему, но вчерашняя кошмарная ночь уже сказывалась на ней: глаза Ивейн смыкались, все тело отяжелело.

— Из вашей комнаты прекрасный вид на море, — сказал он — О mare lindo.

Она вздрогнула, услышав, что дон Хуан назвал море красивым. Ивейн все еще не могла забыть, как течение влекло ее, совершенно беспомощную, куда-то в кромешной тьме, не могла забыть страх и одиночество.

— Вы понимаете наш язык? — Взгляд дона Хуана был прикован к ней, и девушка чувствовала, что он словно читает ее мысли.

— Так, знаю несколько фраз, — ответила она.

— Прежде чем вы уедете с острова, смею надеяться, вы будете понимать гораздо больше. А я, кто знает, может, войду во вкус, и мне придется по душе роль опекуна?

Дьявольский опекун! Эта мысль как будто ударила ее. Ивейн вскочила, крепко держа в руках блюдо с виноградом и отражаясь в своем нелепом одеянии в зеркале, висевшем на стене в золоченой раме. Она уставилась на свое отражение и вдруг начала смеяться. Долго сдерживаемая истерика одолела ее, девушка никак не могла остановиться, она смеялась и смеялась, а слезы текли у нее по лицу. Вдруг сквозь пелену она увидела, что маркиз наклонился к ней, темный и страшный, и громко вскрикнула, когда он поднял руку и сильно ударил ее по щеке.

— О! — По всему ее телу прошла дрожь, щека вспыхнула. Ивейн стояла как наплакавшийся, отшлепанный ребенок и ненавидела маркиза Леонского со всей силой своего молодого исстрадавшегося сердца.

— Прошу без истерик, — тихо проговорил он. — С этого момента учитесь вести себя прилично, поняли?

— Что же в этом такого? — Слезы снова беззвучно хлынули из ее широко открытых глаз. — Я… я же сказала вам, что я всего лишь служанка очень капризной и очень черствой старой женщины!

— Вы были служанкой. — Дон Хуан взял ее за подбородок, поднял залитое слезами лицо и с безжалостной суровостью рассматривал его. — Ивейн… Какое у вас необычное имя. Нужно ему соответствовать! — Этот человек был жесток, он был выше ее понимания. Те же самые пальцы, которые только что дали ей пощечину, сейчас держали ее за подбородок. Прежде чем передать ее заботам своей экономки, он вытащил из кармана носовой платок и велел ей вытереть глупые слезы. — Забудьте про потонувший корабль, вам понятно? Идите и отдыхайте, а завтра вы станете чувствовать себя лучше.

Ивейн вытерла глаза. Она ощущала себя отчаянно несчастной. Как счастливы те, кому в трудные минуты жизни есть к кому обратиться за утешением! Как давно это было — она уже забыла, что это такое, когда тебя любят.

Она молча отдала дону Хуану платок, который он убрал в карман черных бархатных брюк. На безымянном пальце левой руки у него был надет тяжелый золотой перстень с крупным рубином. На фоне черной одежды рубин отливал тускло-кровавым цветом. Цвета, очень подходящие для такого человека, как дон Хуан де Конкуэс и Аранда, маркиз Леонский.

Ивейн поднималась вслед за экономкой по винтовой лестнице в отведенную ей комнату. Судя по характерным изгибам стен и окон, ее поместили в одну из замковых башен. Экономка отперла соседнюю дверь — там находилась ванная комната, выложенная золотисто-зеленой плиткой, и показала Ивейн, где кран с горячей и где — с холодной водой, потом открыла шкафчик, в котором висели огромные турецкие полотенца. В нижнем ящичке лежали мыло, соль для ванн и губка. Поодаль в углу стоял фарфоровый унитаз. Ивейн поняла, что здесь, в этих апартаментах башни, она обеспечена всем необходимым.

Она попыталась улыбнуться экономке, но в ответ та не повела даже бровью. Вместо этого она быстро оглядела облачение Ивейн, и девушка сразу же вспомнила, какими надменными были слуги в доме Санделлов.

— Я… я, пожалуй, приму ванну, — запинаясь сказала она.

Женщина кивнула, показывая, что понимает по-английски.

— Сеньорита найдет халат и ночную рубашку на постели. Сеньор маркиз приказал, чтобы для сеньориты привезли одежду из города.

— А здесь есть город?! — воскликнула Ивейн.

— Разумеется. — Альма приподняла брови. — Замок находится на берегу острова, у моря, но в шести милях отсюда есть магазины, театр, отель. У нас, в Пуэрто-де-Леон, есть большие дома. Там живут друзья дона Хуана.

О, каким облегчением было узнать, что она не совсем оторвана от цивилизации! Ивейн поднесла к лицу большой кусок хвойного мыла. Сейчас она примет ванну, поспит в большой кровати в новой комнате, и скоро все снова пойдет своим чередом.

— Не желает ли сеньорита подкрепиться?

— Нельзя ли… нельзя ли чашечку чаю? Пожалуйста!

— Как пожелает сеньорита. — Ивейн вновь удостоили слегка презрительного взгляда. — Здесь, на острове, мы не живем как дикари. Вот уже многие десятилетия господа из рода де Леон ведут все дела. Такие люди, как сеньор маркиз, очень прогрессивны.

— Похоже на то, — невольно проговорила Ивейн, — что он любит делать все по-своему и не терпит возражений.

Экономка склонила голову с аккуратно уложенными на голове косами.

— Испанец всегда хозяин в своем доме, а дон Хуан — еще больше, чем прочие. Титул и деяния членов его семьи вписаны в историю Испании, сеньорита.

В этом Ивейн ни на минуту не усомнилась. Вся феодальная история древнего рода, казалось, сквозила в чеканных чертах этого человека, она глубоко въелась в его кровь и плоть. Он мог быть щедр, великодушен, но, как она недавно убедилась, мог быть и жесток.

— Наверное, остров очень красив, — сказала она почти в отчаянии.

— Пусть сеньорита сама в этом убедится — идемте.

Экономка поманила ее к одному из окон, распахнула наружу его створку, и Ивейн сразу же услышала рокочущий шум моря, словно ветер шелестел в высоких кронах деревьев, вздыхающий, неумолчный, нашептывающий какие-то сокровенные тайны. Она представила себя Рапунцелью, которую держат в плену у смуглого колдуна, хозяина замка.

— Море шепчет. — Голос экономки раздался над самым ухом Ивейн. — Когда вы будете слушать его ночью, вам покажется, что оно словно жалуется человеческим голосом. Видите ли, сеньорита, в стародавние времена невеста одного господина рода де Леон упала с этих скал.

Ивейн затаила дыхание и отошла от окна. Она встретила взгляд темных глаз женщины. В нем не было ни тени гостеприимства, этот пристальный неотступный взгляд беспокоил девушку.

— Она была совсем юной, как и вы. Она была чужеземкой, как вы, и любила прогуливаться по высоким скалам со своей собакой, волкодавом. Их всегда держали в этом замке. Собака, очень сильное животное, которое она держала на поводке, подтянула девушку к самому обрыву, сеньорита. Они вместе упали вниз. — С этими словами экономка подошла к двери и открыла ее. — Когда сеньорита закончит принимать ванну, ей принесут чай.

Дверь закрылась за облаченной в черное фигурой, и Ивейн зябко поежилась, прислушиваясь к шуму моря и завыванию ветра, врывавшегося в узкую амбразуру окна, — вместе с ним в комнату неслись запахи соли, песка и цветов. Ивейн преследовал голос, давно уже умолкший, заглушённый скалами и волнами.

Теперь она в первый раз могла как следует оглядеть свою комнату и увидела, что она очень красива… как будто ее приготовили для кого-то, кто приехал, но скоро покинул ее… для женщины, которая так и не успела занять ее. Просторная высокая кровать накрыта роскошным кружевным тончайшим покрывалом, каждый завиток кружева был неповторимо прелестен. На легчайших простынях была вышита монограмма, на столике возле кровати стояла серебряная лампа для чтения, сам столик, как и остальная мебель в комнате, был вырезан из коричнево-золотистого дерева. Еще здесь находились небольшие, обитые шелком стулья и такой же диван, на полу от одной стены до другой расстилался толстый пушистый ковер лазурного цвета, как море, а сами стены были обиты панелями из розового дерева. Ивейн невольно сравнивала эту комнату со своей каморкой в доме Санделлов, под самой крышей, заставленную пестрыми остатками ненужной мебели из господских комнат.

Как во сне Ивейн услышала звон колоколов в соседней церкви, который смешивался со звуками моря.

— У тебя на ладони есть перекресток, — так сказала ей когда-то старая цыганка на ярмарке в Комб-Сент-Блейз за неделю до того, как они с Идой Санделл отправились в этот так трагически закончившийся круиз. Она брела в одиночестве по ярмарке, прислушиваясь к веселому смеху других молодых парочек, и в глубине души желала, чтобы цыганка нагадала ей, что на борту корабля она встретит свою судьбу, что это будет высокий смуглый незнакомец…

И тут Ивейн затаила дыхание. Она вспомнила про высокого, смуглого, никогда не улыбающегося незнакомца, который укрыл ее в своем доме. Конечно, он не был тем молодым очаровательным человеком из ее мечты… непроницаемым, тонким, точеным лицом, черными глазами, которые, казалось, видели все насквозь, хромой ногой — он пугал ее.

Он начал насмехаться над ней, когда Ивейн спросила, почему он предложил ей остаться… но какие именно чувства могла она пробудить у человека, совершенно одиноко живущего в замке у моря?

Глава 2

Ивейн проснулась и увидела яркий солнечный свет, такой манящий, что она тут же выскочила из кровати и побежала к узкому окну. Не по росту большая ночная рубашка сползла с ее худенького плеча. С жадным любопытством ребенка Ивейн высунулась из окна.

Зелено-синее море, горы вдали, на побережье Испании, к территории которой относился и сам остров. Но он казался Ивейн особым, отдельным миром, и теперь, когда крепкий долгий сон освежил ее, и она начала понемногу приходить в себя после потрясений страшной ночи кораблекрушения, девушка с нетерпением стремилась исследовать свое новое место обитания.

Она осмотрела свою спальню в башне и вспомнила, что накануне экономка говорила о том, что для нее заказали одежду в магазине в городе, который был в шести милях отсюда. Свитер и джинсы, в которых она приехала сюда, исчезли. Ивейн неуверенно подошла к большому шкафу и открыла его дверцы. Он оказался очень глубоким. Внутри висело несколько платьев, которые она, вскрикнув от радости, принялась разглядывать: хлопковое оранжевое, льняное в полосочку, шелковое в мелкий цветочек, но лучше всего были юбка цвета морской волны и накрахмаленная блузка с воланами и с рукавами фонариком. Они были так нарядны, что Ивейн полюбила их сразу же. В коробке с нарисованными на ней гроздями сирени лежало белье. Решив не тратить время на ванну, Ивейн, затаив дыхание, надела юбку и блузку, а потом расчесала волосы и по привычке собралась уже было убрать их назад, но вспомнила, что теперь она находится не в Санделл-Холл, и что маркиз Леонский — не ее старая патронесса.

Ивейн распустила волосы, а потом перебросила вперед, позволив тонким прядям свободно падать на левое плечо, и, посмотрев в зеркало, не узнала себя.

Широко открытые глаза без уродливых очков были яркими и полными любопытства. В короткой юбке и пышной блузке с широким ремнем, подчеркивавшим талию, Ивейн выглядела невыразимо прелестно. Она радостно улыбнулась своему отражению, но тут же вспомнила, что ведь, может быть, Ида Санделл не спаслась.

Ивейн отвернулась от зеркала и решила спуститься поискать кого-нибудь. Она чувствовала, что умирает от голода. Наверное, от морского ветерка, который всю ночь дул в окно спальни.

Ивейн стремглав бежала по винтовой лестнице вниз, так что юбка ее развевалась, вниз, вниз, пока наконец не оказалась в коридоре, ведущем в зал, — и выбежала в патио. Солнечный свет струился сверху, девушка, захваченная и очарованная сиянием золота, замерла у двери, восхищенная прекрасной картиной.

В тени, под большим деревом, усыпанным нежно-розовыми бутонами, был установлен плетеный стол, за ним сидел человек с темными, кое-где посеребренными волосами, и с увлечением очищал мандарин. Ивейн уже собралась было тихонько удалиться, но он поднял голову, словно почувствовав ее присутствие, и медленно, медленно обернулся к ней.

— Доброе утро, — сказал он. — Прошу вас присоединиться ко мне, сеньорита Пилгрим.

Она приблизилась к нему и снова почувствовала себя скованно. Несмотря на то, что одет дон Хуан сейчас был не так официально, как вчера, — в золотистый кашемировый свитер и бежевые брюки, — он полностью сохранял холодноватое высокомерие. Встав и держась одной рукой за край стола, он подождал, пока Ивейн не села в одноиз плетеных кресел, и только тогда тоже сел. Она заметила, что маркиз вытянул вперед левую ногу, как будто не мог согнуть ее в колене.

— Вы хорошо спали? — Он позвонил в серебряный колокольчик и снова принялся счищать кожуру с мандарина. Его аромат смешивался с запахом роз и скрывающих стены патио вьющихся цветов, названия которых Ивейн не знала.

— Да, благодарю вас. — В его присутствии Ивейн совсем терялась. — Я… я хотела спросить, удалось ли вам узнать что-нибудь о судьбе остальных пассажиров корабля, сеньор?

— Я попросил Эмерито поехать на материк, чтобы навести справки и заодно сообщить властям, что вы живете на острове в качестве моей гостьи.

«Гостья»… Ивейн было так непривычно слышать, что ее называют гостьей, после того как много лет она трудилась, не покладая рук, а обращались с ней как с почти неодушевленным предметом. Она сама прислуживала другим людям, а не они ей, но тут появился слуга, и дон Хуан уже спрашивал ее, что она желает на завтрак.

— Яйца «фламенко»? — Черная бровь вопросительно приподнялась. — Свежие теплые булочки? Мармелад? Мед?

— Да, пожалуйста. — На щеках Ивейн начал проступать румянец. — Все это, должно быть, очень вкусно. И я хотела бы меду.

Дон Хуан повернулся к слуге — тот стоял перед ним, почтительный, внимательный, в безукоризненно белом пиджаке и черных брюках, — и сказал что- то на быстром, четком испанском, который придавал еще больше экзотики всей этой обстановке, в которой оказалась Ивейн.

— Я уже позавтракал. — Дон Хуан бросил взгляд на ее юбку и блузку. — Кофе, булочки и фрукты. Вижу, что мои указания по поводу одежды были выполнены. Сегодня утром вы уже меньше похожи на бедного подкидыша.

— Я очень благодарна вам за эту одежду, дон Хуан. Я… я даже не знаю, как вас отблагодарить.

— Думаю, мы найдем какой-нибудь способ, — загадочно ответил он. Солнце проникало сквозь ветви дерева, покрытого розоватыми цветами, и согревало все вокруг. Лишь взгляд этих темных глаз оставался холодным. — Ваша жизнь внезапно изменилась самым неожиданным и драматическим образом, сеньорита Пилгрим. Разве вы не испытываете радостное волнением от того, что, так сказать, стоите на пороге новых открытий?

— Сейчас я чувствую себя довольно растерянной. — Ивейн робко осматривалась, обводя глазами мавританскую плитку пола, высокие арки сводчатых переходов, стены цвета старого, темного золота и осыпающиеся под ветром лепестки цветов. Бил фонтан, пересвистывались птицы, невидимые в листве деревьев сада завораживающей красоты, в зарослях которого, впрочем, могла скрываться и змея. Все это слишком походило на сон, и Ивейн ни на секунду не забывала, что в любой момент ее могут окатить ледяной водой. Она была настороже. Она очень хорошо выучилась этому за свою такую короткую жизнь, напоминавшую хрупкий кораблик, который едва держится на холодных волнах огромного, безбрежного, глубокого моря.

— Вам нужно учиться не жить прошлым, — строго сказал дон Хуан, прервав ее мысли. — Поверьте, сеньорита, память может рисовать самые яркие картины, но вы достаточно молоды, чтобы стереть из нее мрачные воспоминания и дать место новым, светлым.

— Ну, пока все еще слишком живо стоит перед глазами, чтобы можно было забыть. — Она дотронулась до бутона, который упал с дерева на стол. — Мне станет легче, когда я узнаю, что с миссис Санделл ничего не случилось.

— Однако вы не были счастливы, служа у этой женщины?

Ивейн покачала головой:

— Она была немного груба со мной, но все равно — утонуть!

— Мы, испанцы, верим в то, что каждый — мужчина или женщина — должен выполнить то, что назначено ему судьбой. А, вот идет Луис с вашим завтраком. — Дон Хуан поднялся и взял свою палку с серебряным набалдашником. — Мне нужно заняться делами, так что я пока оставлю вас. Изучайте все вокруг, знакомьтесь с животными, а если вам захочется почитать — моя экономка проводит вас в библиотеку, она в морской башне. И помните — выбросьте из головы все мрачные воспоминания. Будьте молоды и беззаботны, потому что довольно скоро придет день, когда вы уже больше не сможете наслаждаться такой беспечностью.

Дон Хуан отвесил ей небольшой испанский поклон, и Ивейн смотрела, машинально вертя в руках бутон, как он хромает прочь, высокий и смуглый, и вскоре скрывается под аркадами замковой галереи.

Луис расставил перед ней на столе блюда: яйца со сливочным маслом, теплые хрустящие булочки, мед в горшочке и серебряный чайник с такой же чашкой.

— Спасибо. — Она улыбнулась слуге, но, как и Альма, он был очень сдержан, понимая, что девушка не привыкла к тому, чтобы с ней обращались как с госпожой.

Он смахнул лепестки со стола и удалился прочь. Ивейн почувствовала, что ее, не промолвив ни слова, унизили. Дон Хуан сказал: «Mi саsа es tu саsа» ^[8]. Но для его слуг она была незваной и нежданной гостьей.

Они видели, что у нее нет уверенности тех, кто был рожден повелевать и принимать услуги. Они знали, что она всего лишь горничная.

Ивейн уже кончала завтрак, когда огромная волчья голова вдруг показалась над ближайшим цветочным кустом. Зверь посмотрел на незнакомку и, позвякивая ошейником, подошел обнюхать ее. Ивейн совсем не испугалась — в Санделл-Холл собак держали в изобилии.

— Привет, — сказала она. — Надеюсь, ты будешь дружелюбней, чем остальные обитатели этого дома.

Овчарка села и, исследовав шлепанцы «тореро» с малиновыми бантами, задумчиво наклонила голову набок. Нахальная морда улыбалась, а воротник на шее был таким пушистым и густым, что ее руки могли бы утонуть в его шерсти.

— А как тебя зовут? — Девушка бесстрашно наклонилась и взглянула на медальон на ошейнике. — Карлос! Ну что, давай прогуляемся вместе?

Пес серьезно подумал над этим предложением, потом положил лапы на край стола, отчего тот зашатался, и стал заглядывать в тарелки — не осталось ли там чего-нибудь интересного.

— А, ждешь угощения?

Он бросил на нее томный взгляд и не отказался от булочки с медом, а потом повел новую знакомую через арку в главную часть замкового сада. Каменные ступени шли вниз, по обеим сторонам лестницу обрамляли статуи и вазоны с цветами. Над статуями склонялись плакучие ивы, осеняя их зеленоватой тенью, а у подножий струился водный каскад, искрясь и переливаясь под солнечными лучами и бросая яркие блики на зелень деревьев и пестрые цветы.

Такой огромный великолепный сад — и все ради удовольствия одного человека! Здесь могли бы бегать дети, играть, карабкаться по разлапистым стволам старых магнолий… Ивейн шла за пышным, как опахало, хвостом собаки по тропинке между причудливо подстриженными деревьями с бархатистыми листьями, которая петляла, то выходя на яркое солнце, то пропадая в тени, и наконец привела к остроконечной оранжерее. Над арочным входом на цепочке висела затейливая лампа. Девушка шагнула внутрь и увидела затененное помещение, заставленное плетеной мебелью, узкие листья пальм касались ее плеч, в бассейне плавали, посверкивая чешуей, золотые рыбки. Стоял сильный запах магнолий и деревьев лотоса, с которых свешивались маленькие плоды. Через зеленые стекла крыши в оранжерею проглядывало солнце.

Карлос сунул нос в бассейн с рыбками, фыркнул и плюхнулся на прохладный широкий бордюр, выложенный золотыми плитками. Ивейн с восхищением осматривала оранжерею, затаив дыхание, дотрагивалась до огромных кремовых бутонов неизвестного тропического растения и, наклонясь, разводила руками огромные листья в стороны, чтобы полюбоваться на разноцветные, как райские птицы, цветы.

Может быть, дон Хуан приходит сюда, чтобы выкурить сигару на ночь, а пес лежит у его ног? Ивейн легко представила его в клубах сигарного дыма, в этом густо-зеленом полумраке таинственного, словно подводного, мира. Неясная застывшая фигура, горящий кончик сигары, освещающий длинное, мрачное лицо…

Она села на плетеный стул, и Карлос повернул к ней голову.

— Ты, мне кажется, ягненок в волчьей шкуре, а, Карлос? — Ивейн погладила его и задумалась. Как долго дон Хуан намерен держать ее здесь? Что будет, если Ида Санделл спаслась, жива и здорова и ищет свою горничную-компаньонку?

Ивейн вдыхала экзотические ароматы цветов, во множестве окружавших ее. Теперь, когда ей не нужно было бегать на посылках капризной и требовательной старухи, она чувствовала огромное облегчение и покой, однако, не могла не думать, что скрывается за любезным приглашением маркиза. Он был слишком холоден и слишком практичен, чтобы его подвигли на это сентиментальные чувства к бедной англичанке.

«Уж не вообразили ли вы, что вы возбудили во мне страсть?» — Ивейн вспомнила, как насмешливо он это спросил, и закусила губу. Словно почувствовав ее огорчение, пес подошел и положил голову ей на колени.

— Карлос, — девушка запустила пальцы в его густой воротник, — если бы ты мог говорить по-человечески, то рассказал бы мне, каков твой хозяин на самом деле, и что он скрывает под маской вежливости. Он меня немного пугает. Я никогда раньше не встречала людей, похожих на него. Санделлы считали себя потомственными дворянами, но маркиз Леонский настоящий nobleza ^[9]. Я представить себе не могу, зачем я ему понадобилась — простая, бедная служанка.

Утро прошло, и Ивейн вернулась в патио, чтобы пообедать в одиночестве. Все вокруг казалось притихшим, и она поняла из слов Альмы, что хозяина замка не будет весь день.

— Я посоветовала бы сеньорите отдохнуть — у нас это называется «сиеста», — иначе день будет слишком утомительным. Дон Хуан обычно ужинает у своего друга сеньора Фонески и его дочери — доньи Ракель, в их городском особняке, а после ужина они поедут в театр. Он вернется домой только поздно вечером.

— Донья Ракель — какое красивое имя, — заметила Ивейн с плохо скрытым любопытством.

— Могу вас заверить, сеньорита, — и взгляд экономки скользнул по хрупкой девичьей фигурке, — донья Ракель — признанная испанская красавица. Когда дон Хуан решит жениться, он не сможет найти для себя более подходящей невесты. Испанский аристократ должен полюбить и жениться только на девушке благородного рода и воспитания, и у дона Хуана перед глазами есть наглядный урок его собственного отца и его несчастной женитьбы, что, конечно, предостережет его от неравного брака.

Ивейн затаила дыхание. Ей хотелось еще кое-что спросить, но Альма, шурша вороньими шелковыми юбками, удалилась, оставив девушку в раздумье над ее загадочными, почти зловещими словами.

Поздно ночью Ивейн, лежа в постели, услышала, как приехала машина маркиза, прогудел рожок, чтобы привратник открыл ворота. Она живо представила себе, как лимузин медленно въезжает во двор, на заднем сиденье смуглый пассажир в черном чуть улыбается в темноте, вспоминая донью Ракель.

Да, многое еще предстояло ей узнать о хозяине кастильо, и Ивейн надеялась пробыть здесь достаточно долго, чтобы успеть понять, что скрывается за его маской холодного, непроницаемого безразличия.

Как оказалось, в следующий раз Ивейн увидела его только через несколько дней.

Старинный замок оказался огромным, с причудливой, запутанной планировкой, и, весь день бегая по нему, она находила все новые и новые высокие, гулкие залы и переходы. С наступлением вечера дон Хуан либо уезжал на своей машине к друзьям, либо ужинал в замке в одиночестве, не приглашая свою юную гостью присоединиться к трапезе. Компанию Ивейн составлял только пес, и она совсем не огорчалась, что ее полностью игнорировали. Это было даже приятным разнообразием после постоянных окриков миссис Санделл: «Пилгрим, где ты? Почему ты всегда куда-нибудь пропадаешь, когда ты мне нужна?»

Наконец она узнала от экономки, что Эмерито вернулся с материка. Весь день Ивейн провела как на иголках и совсем не удивилась, когда ее позвали к маркизу. Она должна была ужинать с ним в девять часов вечера!

В гардеробе Ивейн не было вечернего платья, поэтому ей пришлось надеть шелковое платье в мелкий цветочек. Оно было велико, но, не боясь иголки и нитки, девушка ушила его до более-менее приличного вида. Малиновые цветочки на платье ярко контрастировали с ее рыжеватыми волосами, но Ивейн сказала себе, что дон Хуан вряд ли заметит, как она выглядит.

Пришло время идти вниз. Бросив на себя последний перепуганный взгляд в зеркало, она вышла из комнаты и стала медленно спускаться по винтовой лестнице башни. На фоне мрачных старинных стен замка ее хрупкая юная фигурка выглядела еще тоньше и беззащитнее. Ивейн вошла в огромный зал с глубокими, как колодцы, тенями, с тускло отсвечивающими стенами, рамами картин, рыцарскими доспехами. Босоножки «тореро» пересекли зал и робко приблизились к покоям дона Хуана, дрожащая рука постучала в дверь.

Часы в зале гулко били девять. Ивейн собралась с духом и вошла в комнату. Дон Хуан стоял перед шкафчиком с прекрасными безделушками в черном бархатном вечернем пиджаке, безупречных брюках, опираясь на палку, и выглядел так величественно, что Ивейн сразу потеряла всю свою храбрость.

— Добрый вечер, сеньорита Пилгрим, — произнес он официально, бесстрастно оглядывая ее. — Мы сейчас пройдем в столовую. Она в соседнем помещении.

Постукивая палкой, он направился к двойным дверям, открыл их, и Ивейн прошла впереди него в столовую, пышное убранство которой еще больше усилило охватившую ее робость. Длинный стол был уставлен канделябрами и хрусталем, и спинки стульев, выстроившихся по двум его сторонам, украшали позолоченные короны. Слуга отодвинул одно кресло, и Ивейн села в него. Огоньки свечей отразились в широко раскрытых глазах девушки, когда она посмотрела через стол на хозяина дома. Корона теперь находилась прямо над огненной головой Ивейн, а на лице были ясно написаны все ее чувства — растерянность, страх, изумление.

— Надо вам подыскать для себя более подходящую одежду. — Твердые губы слегка улыбнулись. — И позаботиться о том, чтобы в ней не было ничего малинового.

— Но… — Она глубоко вздохнула. — Я ведь здесь ненадолго.

— Вы так полагаете? — Маркиз наклонил голову, когда к нему с бутылкой в руке подошел Луис. — Сегодня у меня появились кое-какие новости, которые могут продлить ваше пребывание здесь… в качестве гостьи.

— Новости о миссис Санделл? — От ушей Ивейн не укрылась небольшая заминка перед последним словом, но она была слишком озабочена судьбой женщины, которая прежде бывала так несправедлива к ней. — Хорошие новости, сеньор?

Длинные пальцы постукивали по ножке бокала, пока Луис наливал в него вино.

— В комиссариате удалось выяснить, что миссис Санделл была в числе пассажиров, которых вытащили из воды и отправили кораблем в Танжер, а оттуда, как я понял, она самолетом вернулась назад, в Англию, в полной уверенности, что ее молодая компаньонка погибла. Она могла бы легко убедиться в своей ошибке, если бы связалась с нашим местным комиссариатом, но, судя по всему, она не удосужилась этого сделать. Ей удалось спастись самой, и больше ее ничто не волновало.

Каждое слово было четким и холодным, как изморозь на стекле. Все оказалось так банально… ее бросили на произвол судьбы, на милость этого человека.

Ивейн смотрела на дона Хуана, а пламя свечей гнулось и плясало перед ней, отражаясь в тусклом глянце серебра и розового дерева. Она пыталась понять выражение его глаз под тяжелыми веками, скрытых черными ресницами, и знала, что ей придется подчиниться любому его решению.

— Salud! — Он поднял свой бокал в ее честь. — Вы больше не служанка избалованной эгоистки.

Вино было прохладным и вкусным, и хотя Ивейн отделяли от дона Хуана длинный стол и ряд сияющих светом канделябров, ей показалось, что с этого мгновения она в его властных руках.

После ужина он сказал Ивейн:

— У нас есть маленький зал, который сейчас редко используется, но мне хочется, чтобы вы на него взглянули.

Высокая фигура дона Хуана отбрасывала длинную тень, его трость из черного дерева стучала по плиткам пола, пока он, прихрамывая, шел через зал к двери, которую охраняли рыцарские сарацинские доспехи, овальная дверь была встроена в толстую стену так же глубоко, как дверь его собственных покоев. Он вытащил из кармана связку ключей и наклонился к замку.

— Мы называем ее «cuarto dorado», «золотая комната», — сказал маркиз, и, когда он включил свет, Ивейн показалось, что перед ней распахнулся ларец с драгоценностями. — Прошу входить.

Словно в каком-то очарованном полузабытьи она послушно вошла и изумленно оглядела портьеры цвета старого золота, которые закрывали высокие окна, свешиваясь с позолоченных корон под потолком до старинных ковров на полу, изысканную мебель, золотые вазы с розами, чудесные старинные фрески…

Это была великолепная комната. Ивейн, позабыв о смуглом человеке, в присутствии которого так робела, хотела потрогать все эти необыкновенные вещи — мавританскую каску, вышитую шаль, наброшенную на кремовое с золотом пианино, на котором давно уже никто не играл. На его закрытой крышке лежала темно-красная роза, во всем здесь ощущался налет какой-то печальной романтики, и еще — явно чувствовалось незримое женское присутствие. Когда, кто играл на этом пианино? Кто любил темно-красные розы и нежную музыку?

Ивейн повернулась к дону Хуану, и вдруг взгляд ее упал на портрет и пару кастаньет, висевших возле него на шелковом шнурке. Девушка внимательно всмотрелась в волосы цвета воронова крыла, рубиново-красное платье, нежное лицо и огненные черные глаза. Женщина на портрете стояла в величавой позе, тонкая левая рука спрятана за спину, в другой она держала кастаньеты, а гвоздики в волосах были такими же живыми и яркими, как ее глаза.

— Это Розалита. — Подошедший дон Хуан встал за спиной Ивейн. Несмотря на то, что он слегка ссутулился, опираясь на трость, девушка едва доставала ему до плеча. — Цыганская танцовщица, на которой женился мой отец.

Ивейн удивленно обернулась, у нее перехватило дыхание, когда она так близко взглянула в темные глаза, сумрачно блестевшие под тяжелыми веками.

— Да, сеньорита, моя мать была цыганкой, и семья отца так и не простила ему этого брака. Он привез ее сюда и устроил для нее эту золотую комнату, в которой она проводила почти все время, пока носила дитя. Она играла здесь на пианино — она очень любила фламенко. Она вся была веселость, музыка, движение — стихийная, как цветок, который вял в том холоде, каким мучили ее родственники отца. — Взгляд дона Хуана на минуту замер на портрете матери-цыганки. — Я помню, — негромко продолжил он, — как она согревала эти кастаньеты в своих густых волосах. Волосах цвета южной ночи.

Он протянул руку и снял кастаньеты со стены. Полый звон зазвучал в комнате надломленным криком. Молча дон Хуан повесил их на место, а потом сказал, что кофе и коньяк им принесут сюда, и взялся за разноцветный шнур, чтобы позвать слугу. Ивейн тайком следила за ним сквозь ресницы и думала о том, что у него материнские темные глаза и что-то в фигуре неуловимое, словно намек на неистовый, бешеный, но сдерживаемый темперамент — пламя под налетом инея.

— Вы играете? — Он показал рукой на фортепиано.

— О, в обязанности служанки не входят такие изыски, сеньор. — Ивейн говорила и держалась скромно. Она села в обитое шелком кресло и сложила руки на коленях. Ей хотелось послушать еще что-нибудь о его матери. Спросить у него? «Нет», — решила она, пока дон Хуан стоял перед ней, опираясь на палку, и наверняка сравнивал ее сейчас мысленно со смуглыми девушками своей страны.

— Сколько лет вы проработали у этой женщины? — спросил маркиз.

— Я служу у нее с пятнадцати лет, сеньор, с того дня, как мой отец погиб от удара копытом лошади.

Темные глаза вспыхнули огнем.

— Вот как! Он что же, ездил верхом?

— В Санделл-Холл собрались гости на охоту, он помогал в конюшне. — Ивейн сцепила пальцы, вспомнив боль, которую перенесла. — Он прилаживал стремена, когда… когда это случилось. Он очень любил животных… С ними и умер.

— А ваша мать?

— Я не помню ее, сеньор. У меня был только отец, а потом я стала работать в Санделл-Холл.

— И в душе мечтали оттуда вырваться? — В его голосе послышалась нотка сардонического юмора, и на краткое мгновение Ивейн почудилось, что строгие точеные губы стали нежными.

— Да, были времена, когда мне хотелось бежать пуда, — призналась она.

— Ах, вот как. Почему же вы остались?

— Потому что города такие шумные, и, когда мне давалось ненадолго покинуть Санделл-Холл, мне больше хотелось бродить по местным лесам и полям, чем уезжать в город. Мне так нравились те места, которые любил мой отец. Там много птиц, а на вересковых пустошах иногда останавливался цыганский табор.

— Вам они нравились?

— Да, у них такая пестрая одежда, но мой отец служил лесничим, так что…

Дон Хуан разразился смехом. Впервые Ивейн слышала, как он смеется, и в глазах у нее мелькнуло изумление.

— Да, — сказал он наконец, — у цыган есть эта неисправимая черта, и фазанов они любят не меньше богатеев.

Вошел Луис с кофейным подносом, и маркиз велел ему поставить его на столик возле Ивейн. Она почувствовала на себе беглый взгляд слуги и догадалась, о чем тот подумал. Золотая комната не место для маленькой горничной, да еще с подносом, поставленным рядом с ней, чтобы она могла сама налить кофе маркизу!

Она прекрасно знала, как на кухне сплетничают про господ. Она почувствовала неловкость при мысли, что слуги в замке могут дурно истолковать интерес маркиза к ней.

Дверь за Луисом закрылась.

— Прошу — разливайте. — Дон Хуан сел и вытянул больную ногу. На фоне темно-красного, шитого золотом шелка кресла он выглядел особенно смуглым, и Ивейн изо всех сил старалась не пролить кофе, разливая его из серебряного кофейника по тонким чашкам. Невольно ей вспомнилось, сколько раз Ида Санделл выполняла эти обязанности в отношении мужчин — гостей ее дома. Рука девушки слегка дрожала, когда она протягивала дону Хуану чашку кофе, в который по его просьбе она не добавила ни сахару, ни сливок.

— Вы нервничаете из-за меня? — спросил он вдруг.

— Что же тут удивительного, сеньор? — Ивейн сосредоточенно насыпала сахар в свой кофе. — Я ведь не привыкла… к такому.

— Думаю, постоянная практика сделает вас прекрасной хозяйкой.

Она быстро подняла на него глаза. Ей показалось, что она коснулась голой проволоки, словно электрический ток пронзил ее от этих слов.

Он заломил черную бровь и отпил глоток.

— Будут и другие случаи, сеньорита Пилгрим, когда мы сможем побыть с вами наедине, и надеюсь, что придет время — и вы перестанете смотреть на меня как на людоеда, живущего в огромном замке.

— Это не так!

— Ну конечно, так. — Его усмешка была сама язвительность. — У вас очень большие глаза, сеньорита, а в глаза можно заглядывать так же, как вы заглядываете в окна дома, который для вас заперт. Это вторжение извне, взгляд тайком в душу другого человека.

Их взгляды встретились, и Ивейн вдруг действительно почувствовала, что она словно раскрыла ему какую-то часть своего потайного «я». «Bruno maga», — подумала она. Черный маг.

— Пейте кофе, пока не остыл. — Дон Хуан поднялся, опираясь на свою эбонитовую трость, и подошел к хрустальным графинчикам, стоявшим на серебряном подносе в форме лежащего льва. — Это старый, выдержанный коньяк, — сказал он, наливая бокалы. — Мы с вами выпьем за ваше спасение и за ваше прибытие на остров Леон.

Тонкие пальцы протянули ей кубок, Ивейн взяла его и почувствовала, что он почти невесом — застывшая в воздухе радуга с золотистой жидкостью внутри.

— Мир так мал. — В его изящной руке бокал казался магическим скипетром, используемым в каком- то языческом обряде. — Не больше шали, un panuelo, в руках случая. За случай, сеньорита Пилгрим, который правит нами.

Уже через несколько мгновений Ивейн почувствовала, как успокаивающе действует коньяк на ее взвинченные нервы. Комната плыла в сияющем тумане, и она сразу представила Розалиту за роялем, с темно-красной розой в иссиня-черных волосах.

Она заметила, что дон Хуан, задумавшись, смотрит на портрет, и могла свободно рассмотреть его в профиль: в его чертах явственно читались сила и страсть, так же явственно, как седина серебрилась в его темных волосах. Страдания залегли складками возле губ, и Ивейн скорее интуитивно почувствовала, чем увидела глазами, что он был намного моложе, чем казался.

— Вы когда-нибудь видели, как танцуют фламенко?

— Нет, сеньор. Но слышала, что это потрясающе, да?

— Фламенко — это дуэль между мужчиной и женщиной. — Он резко отвел взгляд от картины и посмотрел Ивейн прямо в глаза. — Я могу устроить, чтобы вы увидели это. Испанские родители считают этот танец очень поучительным для своих дочерей, и я думаю, вы тоже могли бы многому научиться.

— Но мне девятнадцать лет, сеньор!

— Как раз возраст открытий. Переход от подросткового возраста к молодости, когда кипят эмоции, а человек еще не в состоянии их контролировать. — Поднося сигару к губам, он не спускал с нее магнетизирующего взгляда. Черные жемчужные запонки блеснули в манжетах, как его глаза. — Вы считаете меня arrogante да? Этаким зазнайкой?

— Мне кажется, что вы относитесь к людям как к шахматным фигурам, которыми можно манипулировать, — возразила Ивейн, осмелев от коньяка.

— А вы, сеньорита, какая шахматная фигура?

— Наверное… королевская пешка, — пробормотала она.

— И какой же ход, по-вашему, я намерен вами сделать?

— Представления не имею.

— А мне показалось, что у вас живое воображение. — Его взгляд скользил по темно-рыжим волосам, оттенявшим коричневое золото ее глаз, потом по платью, которое не шло ей ни размером, ни цветом. Наверное, сейчас улыбнется, подумала Ивейн, но дон Хуан сохранил всю свою невозмутимую надменность, скрытую под маской учтивой, дьявольской красоты.

Слово потрясло ее, пронзив мозг. Так не говорят об обычных людях… так можно сказать о Данте… о Байроне… о мученике Себастьяне. Он был сродни им всем, смуглый, опасный лорд острова, этот высокий, хромающий Люцифер!

— И как раз сейчас воображение у вас разыгралось. — Он читал по ее глазам, а свои прятал за густым облаком сигарного дыма. — Степень освоения жизни бывает глубокой или мелкой, и наши мучения соответственны ей. Не думаю, чтобы вы были мелкой, сеньорита Пилгрим, а не то я повелел бы Эмерито отвезти вас на материк.

— Да… я и сама предпочла бы поехать на материк. — Ивейн почувствовала, как забилось у нее сердце. — Я же не могу оставаться у вас неопределенно долгое время. Мне нужно искать работу… У меня совсем нет денег.

— Зато у меня их предостаточно, — протянул он. — За ужином я заметил, что вы едите не больше птички, и, позволю себе заметить, жизнь приучила вас довольствоваться меньшим, чем вы в тайне желаете. Так каковы же ваши тайные желания, сеньорита? Возможно, я окажусь в состоянии дать вам то, чего вы жаждете.

— Мне нужна работа, — волнуясь, сказала она.

Он немедленно улыбнулся, загадочно скривив губы.

— Ах, как вы нетребовательны! И какая же работа? Снова — прислугой-за-всех у какой-нибудь бессердечной особы?

— Да, это все, что я умею делать, сеньор. Вы не знаете кого-нибудь?..

— О да, я знаю многих богатых бездельниц, которые согласились бы взять вас, чтобы посылать по разным мелким поручениям, и…

Он замолчал. Ивейн, замерев, ждала.

— …я не стану вас рекомендовать ни одной из них.

— О!..

— Только, пожалуйста, без слез!

— Я… я никогда не плачу, — ответила она с достоинством, — при посторонних.

— Похвальное качество.

— Для человека вроде вас.

— Вроде меня? — Его глаза демонически сверкнули.

— Испанский аристократ, который ни от кого не зависит и которому не нужно зарабатывать себе на жизнь.

— Так или иначе, сеньорита, мы все зависим от кого-нибудь. — Он обводил тростью замысловатый орнамент ковра у своих ног. — Вы должны быть честолюбивее, нельзя же мечтать только о том, чтобы поступить к кому-нибудь горничной. Скажите, что вы хотели бы сделать в своей жизни?

Тот факт, что он проявил интерес к ней, что он готов был ее выслушать, оказал на Ивейн совершенно обратное действие. Она замкнулась и от робости не могла произнести ни слова. Она никогда всерьез не задумывалась о карьере. Для этого нужно иметь хорошее образование, а ее забрали из школы и приставили к работе в Санделл-Холл, когда ей только исполнилось пятнадцать. Конечно, как многим ее ровесницам, Ивейн казалось, что интересно было бы стать стюардессой и летать на серебристых лайнерах в дальние страны. Глубоко в душе она порой мечтала о том, чтобы стать хорошим ассистентом какому-нибудь блестящему знатоку предметов искусства или антиквариата.

Ивейн любила старинные, красивые вещи, и ее очарование старым замком во многом объяснялось этой ее страстью.

— Неужели ваши честолюбивые мечты так невероятны, что вы даже не решаетесь сказать о них вслух? — В голосе дона Хуана прозвучала сухая нотка.

— Вы станете смеяться, — ответила она, не решаясь встретиться взглядом с его пытливыми глазами. Она упрямо смотрела в пол и вздрогнула всем телом от неожиданности, когда он оперся на свою палку, наклонился и взял ее за подбородок. От ее испуга в его глазах мелькнул иронический огонек.

— Я из тех, кто не терпит отказов, — насмешливо проговорил он. — Так что давайте выкладывайте мне свое желание, и посмотрим, смогу ли я его осуществить.

— Вы не можете…

— Позвольте мне хотя бы узнать, что же это такое, чего я не могу сделать. — Дон Хуан безжалостно и пристально рассматривал ее лицо. Она не могла спрятаться от взгляда этих глаз, изучающих ее кожу деревенской девушки, очертания скул, широкий и чувственный рот, глаза цвета бархатцев. Лицо Ивейн трудно было бы назвать красивым в общепринятом смысле слова… но с подходящим нарядом и при определенной веселости, которая оживила бы ее черты, внешность девушки была бы привлекательной, хотя и необычной.

Но сама Ивейн об этом даже не догадывалась. Она считала себя заурядной простушкой, в чем ее постоянно убеждала Ида Санделл.

— Скажите мне. — Глаза его были магнетическими, он словно вытягивал из Ивейн всю правду против ее воли.

— Мне кажется, было бы интересно… стать помощницей успешного, выдающегося торговца антикварными предметами… произведениями искусства. — Она усмехнулась. — Но что может быть нереальнее, если я только и умею, что приносить да уносить, да еще выгуливать любимых собачек хозяйки?

— Вы меня удивили. — Камень его перстня холодил ей кожу. — Молодые девушки обычно мечтают о какой-нибудь блистательной карьере, например манекенщицы.

— Манекенщицы? — В глазах Ивейн стояло неподдельное изумление, и он задумчиво прищурился. — Но, сеньор, я вряд ли гожусь для такой карьеры.

— У вас необычная форма лица. — Он повернул ее голову вправо и влево, словно изучая произведение искусства. — Значит, вы хотели бы заниматься редкими, драгоценными вещами? Но прежде всего вам нужно узнать, что делает их такими редкостными.

— Вот тут мой главный недостаток. — Глаза Ивейн затуманились. — Я ведь не получила никакого образования. Я ушла из школы, когда мне было пятнадцать.

— Юная леди. — В глазах дона Хуана искрилась сардоническая усмешка. — Я скакал верхом по прериям Южной Америки, когда был мальчишкой. Я был gaucho — так в тех краях называют пастухов.

— Но ведь вы маркиз Леонский! — воскликнула она.

— Да, теперь, а когда мне было пятнадцать, я был простым гаучо. — Он отпустил ее подбородок. Ощущение тепла его пальцев на коже словно проникло в душу Ивейн, согревая ее. Взгляд опекуна вернулся к портрету матери. — Мой отец погиб в сражении во время Гражданской войны, а мать сбежала от его семьи, мы с ней вместе с другими беженцами сели в лодку, которая направлялась в Аргентину. Там она была танцовщицей фламенко, и там я вырос и стал vaquero ^[10], а потом, подгоняемый честолюбием, отправился на серебряные прииски в глубь материка. Я оказался удачлив, нашел серебряную жилу и купил матери дом в Лиме. Она жила там, и больше ей не нужно было танцевать для всяких разбойников. Она умерла от горя, сеньорита, спустя какое-то время дедушка тоже умер, и я вернулся на остров Леон. Я так и не простил им неуважения к моей матери. Семья отца готова была принять меня, но не мою мать, так что я решил остаться с ней и заняться своим образованием. Обстоятельства сложились так, что я вернулся сюда, на остров, но я сохранил привязанность к Лиме, к этой стране с воинственной историей и дикой красотой. — Его глаза вспыхнули. — Да, вакуэро живут в седле, — заключил он бодро. — Так что я не всегда был таким, каким вы видите меня сейчас.

— И вы… с вами был несчастный случай, сеньор?

— Да, несчастный случай. — Он, видимо, не хотел обсуждать это, и на мгновение его лицо посуровело от нерадостных воспоминаний. — Итак, вы хотите работать среди старинных, красивых вещей, да?

— Мечтать хорошо, — сказала Ивейн, слегка улыбнувшись.

— Это вовсе не должно оставаться мечтой. Вы не пошлая молодая девица. Я и сам заметил, что вы в восторге от этой комнаты с резной мебелью и старинными безделушками из Лимы. Конечно, вам еще многому нужно научиться, придется освоить и пару иностранных языков. Здесь, на острове, живет один мой друг, который много знает о жизни великих живописцев и скульпторов, он, кстати, раньше преподавал иностранные языки. Это сеньор Фонеска. А вы, возможно, о нем уже знаете?

— Да, сеньор. — Она вспомнила слова экономки, что у сеньора Фонески есть дочь, редкая красавица, на которой дон Хуан, возможно, женится.

— Хорошо. Вскоре я повезу вас к нему и познакомлю, и тогда мы можем поговорить о том, чтобы вы брали у него уроки по нескольку часов в день. Я вижу по вашим глазам, вы удивлены. Разве не этого вы хотели — получить образование у знающего человека?

— Я…. я думаю о плате за эти уроки, сеньор.

— Ах, перестаньте об этом думать, немедленно. — Он заглянул в ее глаза блестящими, темными, непроницаемыми глазами. — Возможно, придет день, и вы сможете мне за все отплатить. А пока мне просто забавно быть опекуном молоденькой английской девушки.

— Опекуном? — Голос у нее сел.

— Разве мы не договорились, что я несу за вас полную ответственность, пока вы будете здесь, на Львином острове? Если сеньор Фонеска согласится взять вас к себе в ученицы, тогда вам придется провести здесь некоторое время, прежде чем возвращаться в большой мир и делать карьеру артдилера. Вам нужен дом, поэтому вы останетесь у меня. У меня на материке, в Испании, есть родственница, донья Аугуста, она может приехать и быть вашей дуэньей. Ну как, — он насмешливо улыбнулся, — таким образом будут соблюдены все приличия?

Она вспыхнула, обезоруженная тем, как просто он читает все ее мысли.

— Я… я просто не знаю, как благодарить вас, дон Хуан.

— О, я буду вполне вознагражден, когда в один прекрасный день зайду в какую-нибудь картинную галерею и обнаружу, что ею заведует некто Ивейн Пилгрим.

Говоря все это, дон Хуан окидывал ее взглядом с ног до головы.

— Завтра мы попросим нашу экономку, чтобы сняла с вас мерки. Их мы отправим в дом моделей Игнасио в Мадрид вместе с описанием цвета ваших волос, глаз и так далее и закажем полдюжины всяких вещей, в том числе повседневное платье, вечернее, и все, что вам понадобится для вашей новой жизни в качестве моей подопечной. И прошу вас, — он протянул вперед руку, не допуская никаких возражений, — ни слова больше о вашей благодарности. Я делаю это исключительно для себя. Малиновые цветы на этом платье так дисгармонируют с цветом ваших волос, сеньорита.

Ивейн, растерянная, обескураженная, была несказанно благодарна ему за то, что он дарит ей такой шанс, она испытывала к нему самые теплые чувства, но дон Хуан, не глядя на нее, прохромал к двери и открыл ее.

— А сейчас идите спать.

Девушка скользнула мимо него в коридор.

— Спокойной ночи, сеньор.

— Buenos noches, сеньорита Пилгрим. — Дон Хуан поклонился на прощанье, и Ивейн снова обдало холодом. Она поспешила к себе и услышала, как дверь золотой комнаты закрылась за ее спиной.

Теперь навсегда, навсегда ее жизнь переменилась. Ее дьявольский опекун исполнил ее желание, и теперь она будет учиться и готовиться к работе!

В зале никого не было, и Ивейн подпрыгнула от радости, потом вежливо сделала реверанс собственному отражению в зеркале.

— Ты будешь учиться вести себя как леди, мисс Пилгрим. — Она улыбнулась деревенскому акценту своей речи. — Ну что, разве могла ты мечтать, что все так получится?

Поднимаясь в свою комнату в башне, Ивейн вспомнила про Иду Санделл, которая не соизволила даже поинтересоваться, что случилось с ее служанкой, спасли ли ее, или она утонула. Но это — к лучшему! Иначе она могла бы потребовать ее возвращения, а тогда — не быть Ивейн подопечной дона Хуана!

Глава 3

Долго спать было невозможно, потому что яркое раннее солнце проникало в башню к Ивейн, наполняя ее комнату теплом и светом. Каждое утро девушка быстро умывалась, одевалась и бегом спускалась к пляжу, отложив завтрак на потом, чтобы не оставаться наедине с доном Хуаном, который после кофе с фруктами отправлялся в морскую башню работать или брал машину, чтобы ехать в город на деловую встречу.

Дон Хуан был очень занят всевозможными делами, касающимися жизни острова, он возглавлял совет директоров нескольких компаний, которые предоставляли работу, образование и медицинскую помощь жителям острова. Но Ивейн не имела понятия, чем он снимается в морской башне. Она очень интриговала ее, но девушка боялась туда заходить, хотя он и дал ей разрешение пользоваться его библиотекой, находившейся в башне.

Она могла бы спросить экономку, но с тех пор, как Альма сняла с нее мерки, и их отослали в знаменитый дом моделей в Мадрид, эта женщина была вся — поджатые губы, ледяной холод и неприступность. Она как будто считала, что Ивейн — завзятая авантюристка, которая злоупотребляет щедростью ее господина.

Ивейн шла через заросли диких олеандров, пробираясь по тропинке вниз, к берегу. Она и сама была бы рада удовольствоваться простой одеждой, которую ей выдали раньше, но дон Хуан был человек привередливый, и раз уж он решил смотреть на нее как на свою подопечную, ему не хотелось, чтобы его критический взыскательный взгляд был оскорблен видом бедно, дурно одетой девушки.

Она воткнула цветок в волосы и стояла, любуясь морем. Волны набегали на золотой песчаный берег. Невероятно, что эта ослепительная лазурная стихия когда-то, той темной ночью, казалась ей опасной, готовой увлечь на дно и поглотить навсегда. Страх был еще жив в ней, и, хотя Ивейн играла на пляже, собирая ракушки и забавляясь тем, как утки и селезни выхватывали из воды плававшие в ней щепки, девушка не осмеливалась заходить в воду глубже, чем по колено. С ночи кораблекрушения ей уже не хотелось учиться плавать.

Раздался собачий лай. Карлос несся к ней по пляжу. Ивейн бросала ему гладкие палочки, принесенные морем, а пес мчался за ними, и, играя, они добрались до тропинки, которая вела к домику Эмерито на берегу. Она решила навестить Мари-Лус и ее малыша, и с удовольствием осталась у них позавтракать, а потом посидеть с младенцем; пока Мари-Лус съездила на ослике за покупками в маленькую рыбацкую деревушку в миле отсюда по побережью.

После работы няней в Санделл-Холл Ивейн стала настоящим специалистом по развлечению младенцев, и все складывалось превосходно, пока малыш не схватил пухлой ручонкой гладкий камушек и не засуну его себе в рот. Ивейн немедленно вытащила его, и проказник пустился в рев. Он так громко ревел, что Карлос решил присоединиться к нему, и они выли уже в два голоса наперегонки. Ивейн ходила взад и вперед по песку, качая на руках и пытаясь успокоить маленького камнееда, и не заметила, как кто-то появился на пляже и наблюдал за этой сценой насмешливыми темными глазами.

Внезапно ушей Ивейн достигли негромкие гитарные переборы. Она обернулась и увидела молодого человека, который широкими шагами направлялся к ней по берегу. Приблизившись, он начал напевать вполголоса испанскую песенку, такую же нежную, как его глаза. Молодой, жгучий брюнет в брюках матадора, тонкой шелковой рубашке, с повязанным на шее алым платком прислонился к дереву, распевая для девушки и малыша свою серенаду. И, словно по волшебству, ребенок утих и лежал, очень довольный, посасывая большой палец собственной ноги.

Молодой испанец продолжал играть и петь, пока nino ^[11] не уснул, и тогда осторожно, легкими шагами приблизился к ним и взглянул на спящего на руках у Ивейн младенца.

— Mil gracias, senor, — застенчиво сказала она.

Он ответил ей по-испански, но она не поняла ни слова из того, что он сказал.

— Простите, — вопросительно взглянула она на незнакомца, отмечая, что он по-своему очень хорош собой. — К сожалению, я не понимаю по-испански.

— Ах! — В глазах его появился блеск. — У вашего малыша здоровые легкие, сеньора. Он будет певцом, как я, да?

Ивейн улыбнулась его такой, впрочем, естественной ошибке.

— Это не мой ребенок, сеньор. Просто я присматриваю за ним, пока его мамы нет дома.

— Ясно. — Глаза испанца загорелись еще ярче. — Когда я сейчас, только что, увидел вас, я подумал про себя: «Ах, Рике, ну вот, опять тебе не повезло — снова ты явился слишком поздно! У нее такие волосы — как у Мадонны! И сама она как Мадонна». Но нет! Оказалось, что я ошибся, и я очень рад… А вы, сеньорита, не находитесь во владении какого-нибудь мужчины?

— Нет, не нахожусь, — ответила она почти беззвучно, и ей сразу же захотелось куда-нибудь скрыться от взгляда этих слишком страстных глаз.

Она положила ребенка на полосатое одеяло, а когда снова взглянула на гитариста, тот отвесил ей изысканный поклон, и представился Манрике Кортесом и Эстебаном, и рассказал, что приехал на остров на шесть недель, чтобы играть в клубе «Идальго» в Пуэрто-де-Леон.

— Вы позволите мне сесть рядом с вами? — Он указал рукой на песок и через мгновение уже растянулся на нем в свое удовольствие, с выжидательной улыбкой глядя на Ивейн. Наконец он насмешливо спросил: — А разве сеньорита не скажет мне, как ее зовут? Мы ведь можем просто поболтать часок и потом разойтись, но если я буду знать ваше имя, я могу потом снова найти вас.

— А вы этого хотите? — Ивейн никогда в жизни раньше не флиртовала с мужчиной и была приятно удивлена легкостью и непринужденностью их с Рике болтовни.

— С некоторыми и часа достаточно, чтобы все о них узнать, а на некоторых не хватает и целой жизни. — Взгляд Рике задержался на ее волосах, падавших на плечи. — У вас наверняка какое-нибудь не современное имя, потому что в вас есть что-тонеобычное. Вы не похожи на молодых туристов, которые приезжают сюда отдыхать, и с которыми я здесь встречался и болтал по-испански.

— Вы превосходно говорите по-английски, сеньор.

— А вы англичанка, сеньорита?

— Разумеется.

— Честно говоря, вы как-то странно говорите — с акцентом. — Он блеснул белозубой улыбкой. — Вы меня очень интригуете.

Это было весьма лестное замечание, и Ивейн подумала про себя, как бы, интересно, этот молодой ловелас отнесся к ней, если бы увидел в одном из ее прежних бесформенных бежевых платьев, с пучком на затылке и в огромных уродливых роговых очках на носу.

Он придвинулся ближе, глядя на улыбку на ее губах, но Ивейн совсем не испугалась, не отпрянула в ужасе назад, как от дона Хуана.

— Даже улыбка у вас загадочная, — пробормотал гитарист. — Вы, наверное, явились из какой-нибудь волшебной страны, там, в глубине сосновых лесов?

— Например, из замка, — поддразнила она его. — А моя охотничья собака охраняет меня.

— Да. — Он оглядел Карлоса, огромная, ощетинившаяся голова которого была вровень с плечом Ивейн. — Да, хороший у вас компаньон для прогулок. Как вы его только не боитесь?

— Ни капельки. — Ивейн нежно погладила Карлоса. — Он на самом деле просто ягненок.

— А похож больше на волка.

— А что, если бы то же самое я сказала про вас, сеньор?

— Туше! — Он рассмеялся, довольный ее шуткой, было ясно, что ему очень по душе Ивейн. — Испанцы — народ темпераментный, сеньорита, они любят интриги и романы. Знаете, вы не найдете ни одного испанца, который был бы холоден. Бог, добрый и щедрый, дал нам глаза, чувства, пару сильных рук, и молод испанец или стар — он пользуется всем этим в полной мере.

— Однако все это, должно быть, трудно использовать, когда между мужчиной и женщиной в Испании — железная решетка? — Ее улыбка была обманчиво смиренной.

— Но между нами-то нет таких барьеров, — возразил Рике хитро.

— Но есть Карлос, и еще тот факт, что я с вами едва знакома, сеньор Кортес.

— О, это очень обнадеживающее замечание, сеньорита Загадка. Могу я надеяться, что вы намерены позволить нам… подружиться?

— Друзей иметь всегда приятно.

— Да, у такой привлекательной девушки их должно быть немало.

— Напротив. — Она запустила пальцы в шерсть пса. — Только Эмерито и его жена. Я… не знаю, можно ли отнести к ним маркиза Леонского.

Молодой гитарист приподнял брови:

— Вы знаете маркиза?

— Разве кто-то может сказать, что знает его? — Ивейн смотрела вдаль, на синее море, со всех сторон окружавшее Львиный остров. — Я живу у него… о Боже, это звучит совершенно неприлично! Он мой опекун, сеньор.

— Опекун? А, значит, вы — та самая девушка, которую выловили в море после кораблекрушения? Представьте себе, в Пуэрто-де-Леон все только о вас и говорят. Все умирают от любопытства, но маркиз Леонский — такой человек, что никто не отваживается задавать ему вопросы. Так вот, значит, как — он ваш опекун!

— Да! — она вскочила, испугав собаку и разбудив малыша Мари-Лус, который тут же захныкал. — А о чем все болтают, сеньор Кортес? Наверное, что я — удачливая авантюристка?

— Вы? — Он с ленивой грацией поднялся и стоял, возвышаясь над девушкой на целую голову. От разыгравшегося морского бриза тонкая шелковая рубашка липла к молодому мускулистому телу. — Да кому придет такое в голову, увидев вас? К тому же маркиза Леонского невозможно одурачить. Ходят легенды о его щедрости, но до сих пор еще ни одна женщина не разбила ему сердце.

— О, он испанец до кончиков пальцев— возразила Ивейн. — Вы же сами говорили, что все испанские мужчины полны страсти и в молодости, и в зрелом возрасте!

— Да, но я говорил про обычных мужчин.

— Да, пожалуй, что так. — Щурясь от яркого солнечного света, они смотрели друг на друга. — Эмерито, который работает у него, нашел меня в море и доставил на остров. Маркиз велел мне остаться в замке, пока мы не узнаем, что случилось с моей бывшей хозяйкой. Как выяснилось, ей удалось спастись, но меня она бросила на произвол судьбы… У меня никого нет, кроме дона Хуана. И он по-своему очень добр ко мне.

— Вам никогда не приходило в голову, что он принадлежит старинному, знаменитому роду, сеньорита?

— Но вы же сказали, что ни одна женщина…

— Напротив, это дон Хуан разбил много сердец, в то время как его собственное осталось нетронутым.

— Вы считаете, что мое сердце в опасности?

— Маркиз — человек неординарный.

— А я была служанкой всего две недели назад, сеньор Кортес.

— Не будете ли вы так любезны — зовите меня Рике, хорошо?

— Ах, вы все еще хотите подружиться со мной, сеньор?

— Еще больше, чем раньше. — Он улыбнулся своей двусмысленной улыбкой. — Если вы не скажете мне, как вас зовут, я буду называть вас La Soledad.

— Какое печальное имя!

— Это означает «одинокая» — состояние, которое я намереваюсь изменить.

— Как вы самоуверенны!

— Разве вы не хотите, чтобы вас вытащили из вашей раковины?

— Похоже, это болезненный процесс…

— О, обещаю, вам будет совсем не больно. — Он протянул руку, словно хотел погладить ее огненно-рыжие волосы, но только вынул из них цветок. — Жизнь похожа на олеандр, смесь сладости и горечи. Мы еще встретимся, La Soledad. Hasta la vista ^[12].

Он ушел так же, как и пришел, беззвучно исчез между деревьями, и через несколько мгновений Ивейн услышала звук автомобильного мотора и сразу представила себе, как машина срывается с места, красный платок развевается на ветру и пропадает из виду.

Девушка взяла ребенка на руки, подняла одеяло и пошла к домику. Мари-Лус уже вернулась и разрезала огромные медовые дыни. Они выпили кофе, и, когда Ивейн сказала, что ей уже пора идти, Мари-Лус настояла, чтобы она взяла с собой одну дыню. Она была такая душистая, такая красивая, что Ивейн не смогла отказаться и в замок вернулась с дыней в руках и с улыбкой на губах.

Ивейн вошла через железные кованые ворота в патио и сразу же увидела дона Хуана… он был в обществе ослепительной красавицы в шифоновом лавандовом платье и в соломенной шляпке, из-под которой виднелись нежное лицо и темные огромные глаза.

Ивейн остановилась у ворот, держа в руках дыню и страстно надеясь спрятаться за ней — с растрепанными огненными волосами, босоногая, раскрасневшаяся от солнца и быстрой ходьбы. Увлеченная разговором элегантная пара сидела под райским деревом, цветы которого были того же цвета, что и платье девушки.

Дон Хуан медленно поднял глаза и бесконечно долгое мгновение рассматривал Ивейн во всей ее юной неэлегантности. На нем был безукоризненный белый костюм, аккуратно причесанные густые волосы отливали как вороново крыло.

С обычным безупречным политесом, но с легкой насмешкой, искрящейся в глазах, он поднялся, опираясь на трость черного дерева, чтобы поприветствовать Ивейн.

— Прошу вас, проходите, познакомьтесь с доньей Ракель Фонеской, — пригласил он. — Я как раз рассказывал ей о моих планах послать вас учиться к ее отцу.

Ивейн — все еще цеплявшаяся за спасительную дыню — послушно подошла к ним, чувствуя, как вся она, в своем простеньком платье, подвергается осмотру и оценке пары пленительных глаз.

— Какая радость, мисс Пилгрим, познакомиться с вами. — Донья Ракель говорила теплым, кокетливым голосом, с премилым акцентом. Она рассмеялась и повернулась к маркизу: — Хуан, ты не сказал, что твоя новая подопечная — такое милое дитя природы! Как трогательно — эта дыня, и вообще. Теперь я понимаю, почему тебе захотелось взять ее под свое крыло.

Он наклонил голову, как бы соглашаясь с каждым словом, слетавшим с этих шелковистых алых губ… но ее слова, в которых читалась скрытая насмешка, донельзя раздражали Ивейн. «Дыня, и вообще!» Она хотела бросить ее за кустами, но вспомнила Мари-Лус, которая так хотела порадовать ее этим подарком, и ей стало стыдно за себя из-за того, что она придала столько значения словам самонадеянной богачки.

— Я с нетерпением жду встречи с сеньором Фонеской, — сказала Ивейн, вздернув подбородок. — Я поняла по рассказам маркиза, что ваш отец — человек ученый и культурный.

Это была сознательная попытка отомстить, и Ивейн кожей почувствовала, как напряглась у нее за спиной фигура в безупречном костюме.

— Донья Ракель останется обедать в замке, — сказал он натянуто. — У вас есть полчаса, Ивейн, чтобы привести себя в порядок.

— Вы желаете, чтобы я обедала с вами? — Ивейн втайне надеялась, что ее избавят от этого испытания — сидеть за столом с испанской красавицей, в прелестном платье, в полном макияже, с блестящими от морского соленого воздуха волосами.

— Да, я этого желаю, — ответил дон Хуан, и Ивейн заметила, что губы доньи Ракель дрогнули в улыбке.

— Ведь твое желание — закон для маленькой подопечной, не так ли, Хуан? — Она произнесла его имя очень внятно, почти ласково.

— Мне нужно переодеться. Прошу меня извинить. — Ивейн почти бегом бросилась прочь от опекуна и его гостьи.

Едва девушка оказалась у себя в комнате, она швырнула дыню на кровать и уставилась на свое отражение в зеркале шкафа. Да, она была похожа на gamine, маленькую оборванную беспризорницу из благотворительного приюта. Неудивительно, что Ракель Фонеска сочла ее подходящей мишенью для насмешек! Ивейн открыла гардероб и достала травянисто-зеленую юбку и блузку с пышными рукавами, и, переодеваясь, думала о том, скоро ли привезут из Мадрида ее новые вещи. Сначала ей не хотелось их принимать, но теперь девушка уже радовалась, что их заказали. В качестве подопечной дона Хуана ей придется встречаться с его друзьями, и, естественно, маркизу не понравится, что его позорят, да и сама Ивейн не собиралась выслушивать оскорбления и колкости от девиц, понятия не имевших, что значит быть сиротой, которая на ногах с рассвета до поздней ночи.

Обед прошел очень весело и мило благодаря донье Ракель, владевшей всеми тонкостями очаровывания испанцев. Она была то кокетлива, то скромна, и Ивейн показалось, что ее надменный опекун пленен своей гостьей. Он с улыбкой слушал ее и даже рассмеялся, когда та описывала вечеринку на борту яхты одного прославленного матадора.

— У него были бриллиантовые запонки, Хуан, и он мне сказал, что, когда я в следующий раз буду в Севилье, я непременно должна пойти посмотреть корриду с ним, и он преподнесет мне ухо.

— Какой ужас! — невольно вырвалось у Ивейн. — Я имею в виду быка, а не запонки!

Донья Ракель смерила ее холодным взглядом, и вилка Ивейн замерла над десертом.

— Есть какая-то ирония в том, что из-за корриды британцы считают нас жестокими. Разве ваши соотечественники не ездят на охоту, как на войну? Кажется, они убивают рыжих лисиц и оленей?

— Я терпеть не могу охоту. — Лицо Ивейн побелело, она отчетливо услышала звуки охотничьих рожков тем туманным утром и вспомнила смерть отца в конюшнях Санделл-Холл. — Люди, которые считают развлечением затравить зверя собаками, не ощущают ничего, кроме восторга от своей жестокости, и мне жаль, что на моей родине охота не запрещена.

— Коррида — зрелище, заслуживающее только презрения. — Дон Хуан говорил тихо, но зло. — Я всегда ненавидел, что на лошадь пикадора надевают маску.

— Ты говоришь так, Хуан, потому что одна из этих лошадей…

— Мы не будем сейчас говорить об этом, Ракель. — Он улыбнулся, но Ивейн видела, что в глазах его не было улыбки. Темные и бездонные в своей глубине, они скрывали много тайн. — В клубе «Идальго» готовится концерт. Думаю, моя воспитанница хочет послушать музыку, а?

Донья Ракель стрельнула взглядом в Ивейн в деревенском платьице, с волосами, заплетенными в косички и уложенными венком вокруг головы, с тонкой шеей без украшений. Испанская красавица дотронулась до своего жемчужного ожерелья и смиренно спросила:

— Ты уверен, что мисс Пилгрим понравится наша музыка, Хуан? Ведь она так отличается от гитарного бренчания поп-групп у них в стране.

Дон Хуан взглянул на Ивейн, его тонкие пальцы поигрывали бокалом.

— Вы поклонница поп-музыки?

— Мне не довелось это выяснить, сеньор, — ответила девушка. — Время от времени в Санделл-Холл устраивали танцы, по этому случаю приглашался оркестр, но гости моих хозяев были не так уж молоды.

Он улыбнулся, и на какое-то странное, ошеломившее ее мгновение Ивейн показалось, что она словно вступила в глубину его темных-темных глаз и обнаружила в ней едва уловимый намек на зарождающееся сочувствие, почти симпатию.

— Думаю, мы можем быть уверены, Ракель, что моя воспитанница еще не растеряла достоинств невинности. Так что игра на гитаре Манрике Кортеса придется ей по душе.

Сердце Ивейн глухо стукнуло. Значит, сегодня вечером в обществе дона Хуана ей предстоит слушать игру молодого человека, который прозвал ее Ля Соледад, «Одинокая», — потрясающая новость!

Глава 4

Оранжерея была похожа на грот, наполненный полутьмой и запахами. Тоненькие лучики золотого солнечного света вырывали из темноты малиновые циннии, пальмы, маленький фонарик плода на лотосовом дереве. Здесь — убежище Ивейн, здесь она читала или просто блаженствовала, ничего не делая. В душе она с нетерпением ждала того момента, когда маркиз отведет ее к сеньору Фонеске. Ей так хотелось стать его ученицей, изучать искусство, литературу и все, что позволит ей начать собственную карьеру.

Если мысли о любви иногда и приходили Ивейн в голову, все они оставались какими-то неясными, смутными грезами. Было бы мило, думала она, чтобы кто-нибудь ее любил и страстно защищал, но тот, кому отводилась эта роль, был всего лишь неопределенной мечтой. Он мог так никогда и не появиться в ее реальной жизни, а даже если бы и появился — все равно карьера означала для нее хлеб насущный, главный интерес в жизни, возможность самостоятельно встать на ноги.

— Я как Галатея, — иногда говорила себе Ивейн. — Или Элиза Дулитл.

Последняя мысль заставила девушку улыбнуться: дон Хуан был совсем не похож на чопорного профессора. Это был испанский гранд, который стал ее опекуном просто для собственной забавы.

Ивейн совершала дальние прогулки вдоль прибрежных скал после отлива, собирала на пляже морских звезд и медуз. Крабы шуршали по песку, водоросли липли к босым ногам. Маленькая деревушка называлась Сан-Калис. Она любила смотреть, как рыбаки тянут свои сети, бродить по тенистым булыжным улицам, а потом как будто выныривать на слепящее солнце.

В воздухе висел дым от лесных пожаров, поля поливали особым способом с помощью ветряных мельниц, что тоже вносило свой вклад в знаменитый местный воздух. Остров лежал в море, скрытый от всего мира, на крутом обрыве виднелись руины старинного монастыря, и, когда много веков назад к острову близко подходили пираты, монахи защищали жителей пушечными выстрелами.

Во всем этом Ивейн видела особую прелесть. Она никогда не была городской жительницей и носилась по песку, наслаждаясь свободой, волосы ее развевались от ветра; она не сводила глаз с замка на скале, появившегося там, словно из сказки, любуясь его полукруглыми крепостными стенами, башенками, увенчанными зубцами, морской башней, узкие окна которой отражали солнечный свет.

Там сейчас работал дон Хуан, хозяин уединенного владения, утонченный, властный, надменный человек, который любит делать вид, что он вовсе лишен чувств и привязанностей. Ивейн хотелось узнать, где он повредил ногу, в Лиме? На днях зашел разговор о лошадях, и он сразу переменил тему. Значит, это было, когда он ездил верхом… может, поэтому в пустых и гулких замковых конюшнях жили только летучие мыши?

Ивейн вернулась в замок и обнаружила, что в ее отсутствие Маг привез ей подарки и уже уехал назад. На кровати лежали прямоугольные, квадратные, круглые коробки, они громоздились на стульях и креслах, и Ивейн принялась с нетерпением срывать ленты и оберточную бумагу, стремясь увидеть их содержимое.

Глаза девушки разбежались, руки утонули в невесомых белых, нежно-салатовых изысканных предметах туалета и белье, лежавших в серебряной коробке. Она гладила пальцами прохладный шелк, ласковую шерсть, мягкий плиссированный шифон платьев; разглядывала вечерние наряды из блестящего бархата, костюмы для пляжа, простые повседневные платья цвета солнца и всех оттенков зеленого и бронзового, которые так шли к ее медным волосам. Была здесь и обувь на все случаи жизни… и что-то еще в длинном ящике, который она даже не посмела открыть. Наконец она подняла его крышку и не поверила глазам.

Дрожащей рукой Ивейн коснулась медово-коричневого норкового манто… наверное, это какая-то ошибка? Дон Хуан ничего не говорил о мехах, однако ей прислали это манто, легкое как волшебный сон облачение для ее хрупких плеч.

Ивейн тут же накинула его и мгновенно оказалась перед зеркалом. Не в силах поверить, она смотрела на собственное отражение: Пилгрим в норковом манто, Пилгрим, служанка, наряженная как принцесса!

Румянец вспыхнул на светлой коже. Может быть, она не так поняла дона Хуана, может быть, он и не собирался делать ее своей воспитанницей? Манрике Кортес сказал, что о них ходят сплетни. Может быть, она невольно, из-за своей неопытности, позволила маркизу предположить, что в обмен на эти великолепные вещи она будет снисходительна к его требованиям, далеким от опекунства?

Ивейн сорвала манто, бросила его на кровать и выбежала из комнаты. Она так и мчалась всю дорогу, пока не оказалась перед дверью кабинета в морской башне, и сразу же постучала, чтобы не растерять присутствия духа и не передумать. Она должна сказать ему немедленно, что одежда слишком роскошна для нее, что на самом деле ей нужны простые, обычные платья. Она решила выяснить с ним отношения… она приличная девушка, она не из тех, расположение которых можно купить норковым манто!

Глубокий голос по-испански пригласил войти, Ивейн глубоко вздохнула, повернула ручку и вошла в круглую комнату. В первый момент она с трудом узнала стройную фигуру за огромным резным столом. На доне Хуане была шелковая рубашка с распахнутым воротом, волосы лежали в беспорядке, как будто он только что взъерошил их пальцами, дым темных сигар, которые он так любил курить, окружал его плотной завесой.

Ивейн всегда было не по себе в его присутствии, а теперь она нервничала еще больше, собираясь с духом, чтобы заговорить.

— Итак, вы наконец нашли дорогу в мою atalaya. — Дон Хуан поднялся и жестом показал, чтобы она садилась на ближайший стул черного бархата. — Это слово означает «сторожевая башня», потому что в былые времена сюда посылали наблюдателей, которые должны были сторожить остров от пиратских эскадр. — Дон Хуан сверкнул белозубой улыбкой. — История моей семьи всегда меня занимала, и сейчас я пытаюсь описать ее. — Он указал на груду рукописей на столе, на дневник в тисненой коже, на множество записных книжек, которые валялись раскрытыми по всему столу. — Это оказалось увлекательным занятием, потому что среди представителей рода де Леон были воины, ученые, пираты и поэты.

Ивейн смотрела на него, зачарованная смуглым прекрасным лицом; в белой шелковой рубахе, с взлохмаченными волосами, лорд был неотразим. Сердце ее колотилось… В жилах этого человека течет кровь предков-пиратов! Присмирев от его вида и этой мысли, девушка с трудом отвела взгляд и осмотрела кабинет. Он был довольно аскетичным помещением, если не считать стен, увешанных трофеями, ружьями и безделушками, свидетельствующими о весьма широких интересах владельца. Здесь были ацтекские маски, находки из разных мест и еще — кусочек серебра… видимо, первый серебряный слиток, который он нашел.

Она оглянулась и увидела, что дон Хуан, прищурившись, внимательно смотрит на нее сквозь клубы сигарного дыма.

— Мне привезли одежду… из Мадрида, — выпалила Ивейн.

— О, надеюсь, вам понравилось, — протянул он.

— Дон Хуан…

— Да, Ивейн?

Дон Хуан так произнес ее имя, такая бархатная нотка звучала в его голосе, и он так посмотрел на нее при этом, что Ивейн снова ударилась в панику.

— Игнасио прислал… меховое манто, сеньор. Вы ведь его не заказывали…

— Почему же, заказывал. — Глубоко в темных глазах мелькнул какой-то огонек. — Норковое манто вполне подходит для юной дамы… или оно вам не понравилось, сеньорита? Оно вам не идет?

— Оно очень красивое, но я не могу принять его!

— Отчего же, позвольте спросить?

— Оно слишком дорогое.

— Если манто вам подходит, цена не имеет для меня значения.

— Зато для меня имеет, сеньор!

— Для вас, сеньорита? — нарочито медленным жестом он поднес к губам сигару и затянулся, выпустив дым через тонкие ноздри. — А вы что, тоже намерены внести плату за манто?

— Манто стоят всегда двойную цену. — Сердце билось в груди Ивейн как бешеное, и, хотя лицо дона Хуана казалось спокойным, глаза его были похожи на тлеющие угли, готовые вспыхнуть пламенем. Девушка схватилась за спинку стула, как будто хотела оттолкнуться от него и стремглав броситься к двери.

Но в этот момент он усмехнулся:

— Ах, nina ^[13], я вижу, вы разгадали мой коварный замысел и не согласны быть уступчивой за меха и наряды, верно? Ай-ай-ай. Ах, какое жгучее разочарование для этого черноглазого хозяина замка, правда? Что же он теперь станет делать, чтобы соблазнить невинную служанку и заманить ее в свои объятия — может быть, в следующей главе он найдет какой-нибудь новый способ добиться ее благосклонности?

Ивейн уставилась на него, он снова усмехнулся, а девушка покраснела до корней волос.

— Наверное, дурацкие романы миссис Санделл заставляла вас читать себе на ночь? — Дон Хуан постучал кончиком сигары по бронзовой пепельнице, стряхивая пепел. — Дитя, я купил вам новую одежду, потому что она вам понадобится и потому что молодая девушка должна одеваться хорошо. Наверное, давно уже никто не делал вам подарков, поэтому они и возбуждают в вас такие подозрения. Манто будет вам совершенно необходимо, когда мы пойдем в театр или на ужин к моим друзьям. Я хочу, чтобы моя воспитанница выглядела прилично в любом обществе.

Она с трудом перевела дыхание.

— Простите… простите, что я была так глупа, сеньор.

— Я не виню вас, дитя. Вы работали у пошлой женщины, которая, видимо, вбила вам в голову, что любовь — нечто вроде товара, который можно купить или продать. Я сам прекрасно знаю, что существуют люди, убежденные в этом. Мои бабушка с дедушкой никак не могли понять, как мой отец предпочел любовь холодному блестящему браку с какой-нибудь богатой наследницей. Они так и не простили его до самой смерти. — Дон Хуан устремил мрачный взгляд на слиток серебра, добытый в далекой стране в дни юности. — Они называли меня сыном ведьмы. Они говорили, что моя мать навела цыганские чары на их сына… они винили ее в его смерти. Ее родные были партизанами, и они с отцом сражались вместе с ними в горах Испании, там он и был убит.

Темные глубоко посаженные под густыми бровями глаза сына Розалиты в упор смотрели на Ивейн. Резкие морщины шли от уголков глаз к дымчато-серым вискам, которые странно контрастировали с сильными плечами, обрисовывавшимися под тонким шелком рубашки. Помолчав, дон Хуан с трудом поднялся, опираясь на трость, и прохромал к окну.

— Идите сюда, посмотрите, как солнце прячется в море, — сказал он, открывая его настежь.

Вечерний ветер ворвался в комнату. Ивейн подошла и далеко высунулась в окно, чтобы посмотреть на закат. Она все еще робела перед ним из-за своей глупой выходки, она все еще робела от близкого присутствия любого мужчины. В небе полыхал огромный костер, солнце, как ослепительными стрелами, пробивало лучами темные глубины воды, легкий отсвет играл на гребнях шелковистых волн.

— Прекрасно и жестоко, — выдохнула она потрясение.

Ее медные волосы, словно загоревшись от этого костра, тоже пламенели, и вдруг она почувствовала, как тонкая рука коснулась их.

— Хочешь убежать отсюда, Рапунцель? — В голосе слышалась чуть заметная насмешка, а когда она повернулась к нему, увидела в темных глазах вопрос.

— Когда-то меня называл так отец, — тихо сказала она. — Он всегда говорил, что однажды я… Сеньор, ваш замок хорошо сохранился, но он, должно быть, очень древний.

— Ему всего лишь сто лет, сеньорита. — В глазах дона Хуана вспыхнул какой-то блеск, словно он вспомнил о том, что его могли принять за соблазнителя длинноногой девчонки-подростка. — Старый кастильо был выстроен без всякого плана, раньше он стоял на этих скалах, и у нас оставались кое-какие чертежи и зарисовки, но нынешнее здание кажется мне более привлекательным и удобным — а вам?

— О, я полюбила его. — Она тепло улыбнулась. — Я никогда раньше даже не мечтала жить в замке. Как в сказке!

— Значит, я людоед-великан? — поддразнил он ее и насмешливо заломил левую бровь.

— Нет…

— Да. Молодая девушка вполне может считать меня зловещим — дьявольская хромота, мрачные тайны в прошлом…

Он отвернулся в ожидании ответа и пошел, прихрамывая, к своему столу.

— Завтра вечером мы ужинаем в клубе «Идальго» с сеньором Фонеской и его дочерью. Я хочу, чтобы вы надели какое-нибудь новое платье.

— Да, сеньор. — Ивейн поняла по его голосу, что пора уходить, и прошла мимо стола к двери. Остановившись на пороге, она оглянулась: — Спасибо вам за красивую одежду, дон Хуан. Я вам очень благодарна — правда.

— Все это необходимо для вашей новой жизни. — Он говорил строго и уже изучал какой-то манускрипт, испещренный старинными надписями. — Я буду работать почти весь вечер, так что vaya con Dios ^[14].

Звук этих красивых испанских слов сопровождал ее, пока Ивейн шла к себе в комнату. Она развесила платья и другую одежду в шкаф, разложила восхитительные новые вещи по ящикам комода, полюбовалась бархатным платьем с длинной до пола юбкой-колоколом, потом ее внимание переключилось на шифоновое платье сплошь в мелких острых складочках. Никогда раньше за всю ее жизнь у Ивейн не возникало проблемы, какое платье выбрать, чтобы поехать с мужчиной на ужин в модный дорогой клуб. Все это было так похоже на сон, но, даже ущипнув себя, Ивейн не проснулась.

Платья были самыми настоящими… и замок тоже был на самом деле… утром она уже не проснется под трезвон будильника, чтобы провести еще один день в беготне и суете, прислуживая Иде Санделл. Все это осталось позади… а впереди ее ждет новая жизнь.

Поужинав в одиночестве, Ивейн сидела на постели у окна спальни и смотрела, как сверкают над морем звезды, вдыхала запах мяты и думала о том, как она понравится завтра вечером Манрике Кортесу в своем новом прекрасном наряде.

Ее сердце радостно билось в предвкушении счастья. Манрике нашел ее вполне привлекательной, и Ивейн, коснувшись своих волос, вспомнила вдруг, как на корабле молодые люди проходили мимо и никогда не смотрели ей вслед. Как было обидно оставаться все время без кавалера, она чувствовала себя такой одинокой, никому не нужной, и при этом ей еще приходилось смотреть, как другие девушки танцуют в объятиях улыбающихся молодых людей! Иногда Ивейн плакала по ночам и так мечтала о том, чтобы хоть кто-нибудь сказал ей ласковое слово.

И вот пришел Манрике и был так ласков и любезен, а когда они встретятся с ним в следующий раз, он, может быть, пригласит ее танцевать!

На следующий день, вечером, Ивейн выбрала бархатное платье. Ей нравился темно-золотой цвет блестящей материи, а больше всего — короткий вышитый жакет, дополнявший его. Она заплела тщательно вымытые утром волосы цвета осенних листьев и укрепила корону кос на голове блестящей ленточкой, наложила пудру, помаду и немного теней — вместе с новой одеждой был прислан и набор косметики — и пришла в восторг от того, что стала выглядеть такой взрослой.

Теперь, когда ее глаза не скрывали уродливые очки, они сияли и лучились, и со счастливым смехом Ивейн закружилась по комнате и сделала реверанс своему отражению в зеркале. Как приятно хорошо выглядеть… ради Манрике… но пора уже спускаться вниз и предстать перед опекуном.

Ивейн испуганно стиснула в руках бархатную вышитую сумочку. Лестница башни словно завивалась спиралью вокруг юной фигурки, и девушка уже прошла по ступеням почти до конца, как вдруг увидела темную фигуру, выходившую из зала. Неподвижно, как статуя, дон Хуан стоял в арочном проеме двери, и сверху на него падал свет… он не сказал ни слова и не шевельнулся, пока Ивейн, вздрогнув от неожиданности, не заметила его.

— О! — Она на секунду замерла на ступенях и прижала к груди вышитую бисером сумочку. — Добрый вечер, сеньор.

Дон Хуан протянул ей руку, и Ивейн нерешительно пошла ему навстречу.

— Вы выглядите совсем взрослой, — заметил он и взял ее руку в свою. На какую-то исполненную ужаса минуту ей показалось, что маркиз сейчас поднесет ее руку к губам и поцелует, но он вытащил свою воспитанницу на свет и стал рассматривать ее лицо. — У вас слишком много помады на губах — идемте! — Схватив ее одной рукой и держа в другой трость, дон Хуан заставил ее войти в зал и остановился перед зеркалом на стене. — Вытрите губы, — приказал он.

Она повиновалась, но внутри вся дрожала. А чего она ждала — что он будет восторгаться ею, наряженной в платье, за которое сам же заплатил? Тщеславная надежда! Дон Хуан всего лишь хотел, чтобы она прилично выглядела перед его друзьями.

— Так лучше, сеньор? — Ивейн повернулась к нему лицом, и он пристально оглядел ее с головы до ног, возбудив в девушке все смятение и неловкость юности. Даже тень улыбки не коснулась его черт, пока он, полуопираясь на трость, рассматривал Ивейн, как настенную картину, а не как живую девушку, с сердцем, бешено колотящимся под тонким слоем золотой материи, которую сейчас ярко освещали все лампы зала.

Взгляд темных глаз остановился на юной голой шее.

— Украшать девушку драгоценностями — все равно, что золотить лилию, — сказал он. — Но, думаю, вам захочется надеть вот это.

Дон Хуан вынул из кармана узкий ювелирный футляр и протянул ей. Ивейн приподняла дрожащим пальцем крышку, и у нее перехватило дыхание. Внутри мерцала нитка золотых бус, унизанных розовыми бриллиантами и крошечными листиками из посверкивающих зеленых камней.

— Как оригинально, — выдохнула она. — Мне было бы так страшно потерять ее.

Она уже почти закрыла футляр, чтобы вернуть, но дон Хуан протянул руку и поднял драгоценность с атласной подушечки.

— Идите сюда, — потребовал он, и девушка не посмела ослушаться. Почти не дыша, она почувствовала на коже холодок от прикосновения ожерелья и тепло его пальцев, пока он застегивал замок. — Повернитесь ко мне, Ивейн.

Она так и сделала и вдруг усмехнулась:

— Вот бы миссис Санделл увидела меня сейчас!

— И что бы она, по-вашему, сказала?

— Думаю, на какое-то время она просто лишилась бы дара речи, сеньор. Понимаете…

— Да, Ивейн?

— У меня раньше никогда не было красивых платьев… Я всегда так ужасно выглядела в моих бежевых, а еще она заставляла меня носить очки.

— Но ваши глаза как будто в порядке. — Он заломил черную бровь, тонкая сильная рука взяла ее за подбородок и несколько раз повернула голову Ивейн, как будто это был цветок. — А что случилось с вашими очками?

— Я их потеряла… в море.

— Так же вам следует потерять и все ваши грустные воспоминания, nina. Обещаю — вы никогда больше не будете носить бежевое, пока живете в моем замке.

— Я так благодарна вам за доброту, сеньор.

— Мне не нужна ваша благодарность, и я вовсе не так уж добр. — Он взглянул ей в глаза. — Идемте, нам еще ехать шесть миль до Пуэрто-де-Леона, и я не хочу заставлять Ракель и ее отца ждать нас.

Ивейн впереди него вышла из комнаты, а потом из замка к лимузину. Шофер стоял возле открытой дверцы, и девушка, шурша бархатом, шмыгнула внутрь. Дон Хуан сел рядом с ней, несколько неловко из-за ноги, и его палка упала на пол машины. Ивейн быстро подняла, подала ему трость и вздрогнула, когда его пальцы сжались на руке. Лицо дона Хуана было совершенно неподвижным и напоминало непроницаемую маску, по которой скользили свет и тень.

Большая машина выехала из ворот замка, Ивейн забилась в угол велюрового сиденья и сидела, покачиваясь, — тонкая растерянная фигурка в темно-желтом платье и драгоценностях.

Она чувствовала, что никогда не сможет понять этого человека, который временами казался таким близким, а временами — совершенно недоступным и гордым. Он дал ей жилье, он кормил и одевал ее, но он как будто запрещал ей отплачивать ему за все это… особенно симпатией или нежностью.

Она смотрела сквозь ресницы на профиль сидящего рядом, и он казался ей таким четким и безупречным, словно принадлежал каменной статуе.

Ивейн даже представить себе не могла, что клуб «Идальго» окажется таким шикарным! У входа стояло много дорогих машин, окна были ярко освещены, внутри пахло чем-то особенным, оркестр играл изысканную музыку.

Маркиз Леонский и его воспитанница были встречены почтительными поклонами и приветственными улыбками, все обернулись, когда они шли к своему столику, за которым уже сидели седовласый господин с бородкой клинышком и прекрасная Ракель Фонеска.

— Que gracia tiene ^[15]. — Сеньор Фонеска поднялся, умные, дружелюбные глаза улыбнулись Ивейн, и она сразу почувствовала себя спокойнее. Сеньор склонился к ее руке, когда их представили, и показался Ивейн намного приятнее своей дочери, которая задумчиво рассматривала ее бархатное платье и ожерелье.

— Хуан, — сказала она теплым грудным голосом. — Я бы не узнала твою воспитанницу. Папа, ты знаешь, это было так забавно: это дитя прибежало с пляжа, в руках у нее была громадная дыня, мне показалось, что она школьница. Сегодня вы так хорошо выглядите… поразительно, что может сделать с человеком одежда из Гран-Виа.

Ракель очаровательно улыбнулась дону Хуану, пока они рассаживались за столом. Маркиз повернулся к официанту, чтобы выбрать вино.

— Я знаю, Ракель, ты любишь шампанское, не заказать ли нам бутылочку?

— Это будет восхитительно, но что же мы празднуем? — Ракель бросила выразительный взгляд в сторону Ивейн. — У вас сегодня день рождения, моя дорогая?

— Нет. — Ивейн сцепила руки на коленях и постаралась поймать взгляд сеньора Фонески. Этот человек казался добрым, понимающим и придавал ей уверенности. — Хотя я действительно чувствую себя так, словно родилась заново, настолько все это для меня ново.

Ракель лениво играла своим черным кружевным веером, его рисунок из роз повторял рисунок на платье.

— Мне кажется, вы раньше были компаньонкой, не так ли?

— Компаньонкой-горничной, — уточнила Ивейн, прекрасно понимая, что Ракели уже все известно, и она просто хочет заставить ее произнести это вслух.

— Тогда ничего удивительного, что все для вас как в день рождения. — Сеньор Фонеска улыбнулся ей. — Хуан хочет, чтобы я учил вас испанскому и прочим другим премудростям, и, я думаю, мне понравится быть учителем такой очаровательной юной леди.

Ивейн чуть не бросилась ему на шею.

— Мне очень, очень хочется учиться, сеньор. И я вас предупреждаю — я буду очень любознательной ученицей.

— О Боже. — Ракель засмеялась и, прикрывшись веером, состроила глазки дону Хуану. — У тебя в доме завелся синий чулок, дорогой. Отец будет в восторге пичкать ее знаниями, но по мне гораздо веселее просто наслаждаться жизнью или, например, коллекционировать поклонников!

— Видите, что получается, Хуан, — засмеялся и сеньор Фонеска, — когда испанец позволяет своей дочери вырасти эмансипированной? Она немедленно возвращается к базовым ценностям и думает только о любви.

— А что может быть приятнее, чем думать о любви? — Ракель кокетливо посмотрела на дона Хуана, которому, похоже, все это доставляло удовольствие, хотя он, подняв левую бровь, сохранял загадочный вид. — Хотя, конечно, если девушка — простушка, ей ничего другого не остается, как быть умной. Я вот, например, никогда не была слишком умной.

«Какие глупости», — подумала Ивейн, но она понимала, что рядом с этой испанкой выглядит наивной и неловкой, не умея еще носить шикарные платья от Гран-Виа. «Диадема у Ракель совершенно дурацкая, — думала про себя Ивейн, — а губы, наверное, на самом деле бледные. Неужели дон Хуан и правда поверил, что губы у нее свежие и нежно-розовые, как бутон?»

Подошел официант с шампанским, и обстановка слегка разрядилась. Пробка вылетела с таким треском, что Ивейн подпрыгнула, и Ракель засмеялась.

— Вы что, раньше не пробовали шампанское? — спросила она.

— Нет, никогда, — призналась Ивейн, глядя на пузырьки золотистой жидкости в широких бокалах на длинных ножках.

— Salud, amor y tempo ^[16], — улыбнулся сеньор Фонеска. — Настоящий испанский тост, сеньорита Ивейн. Любовь и время, и чтобы мы насладились вполне тем и другим.

В течение следующего часа ужин шел весело и шумно, с разнообразными блюдами под пикантными соусами и легким фейерверком разговора, в котором Ивейн больше слушала, чем говорила. Играл оркестр, пары танцевали, и она знала, что скоро на сцене, один, в свете прожекторов, появится Кортес и очарует всех волшебными гитарой и голосом.

От этой мысли глаза Ивейн вспыхнули, и в тот же самый момент она заметила, что дон Хуан смотрит прямо на нее.

— Вам понравилось шампанское? — спросил маркиз.

— Да, оно… расслабляет. — Она осмелилась улыбнуться ему, а потом все свое внимание сосредоточила на помосте перед оркестром, на котором под гром аплодисментов возникла стройная фигура в узких черных брюках и свободной рубашке. Кортес поклонился, огляделся, и Ивейн почувствовала дрожь предвкушения, когда они встретились взглядами. Гитарист улыбнулся, и ей показалось, что все вокруг знают, что он улыбнулся ей одной.

— Сеньориты и сеньоры, я спою вам старую севильскую песню о любви. — Он прислонился к колонне и взял в руки гитару, свет почти погас. — Представьте себе балкон и девушку, а внизу, в ночи, влюбленного юношу, который знает, что между ним и предметом его любви стоит другой мужчина.

Манрике начал играть. Гитара словно ожила в его руках; он запел, и в зале все смолкло, не было слышно ни разговоров, ни звука столовых приборов, ни звона бокалов. В тот день, на пляже, Ивейн тоже почувствовала его магию, по сегодня его музыка смешалась с вином, еще непривычным для нее, и она представила себя той девушкой на балконе. Девушкой, которая должна была выбрать из двух мужчин, обожающих ее, одного.

Загремели оглушительные аплодисменты, и донья Ракель заметила, что Кортес очень симпатичный. Ивейн почувствовала на себе взгляд ее быстрых глаз и сжалась, как будто та, другая, могла спугнуть все волшебство ее мечты.

— Он прекрасный музыкант, да, Хуан? — Сеньор Фонеска наклонился, чтобы дать прикурить другу от своей зажигалки, и глаза его при этом сверкнули. — Но, похоже, обе наши юные дамы скорее прониклись симпатией лично к певцу.

Дым пеленой висел у лица дона Хуана, и Ивейн чувствовала на себе его взгляд, когда Манрике начал исполнять музыку Малаги, с неровным ритмом, веселую, бесшабашную, с латиноамериканским вкрадчивым шармом и довольно злыми шутками. Он отошел от колонны и грациозно пробрался между столиками. Сердце колотилось у Ивейн уже в горле, когда гитарист остановился перед их столиком и спел строчку песни для нее одной… а затем пошел дальше.

— Однако, — хмыкнул сеньор Фонеска. — «…Когда-то только невинным юным девушкам разрешалось заходить в виноградники».

— Ничего удивительного, что он подошел к нашему столику, — заметила Ракель, играя веером, и Ивейн показалось, что он похож на крыло встревоженной птицы. — Ивейн строила ему глазки все время, пока он пел.

На минуту Ивейн лишилась дара речи. Она посмотрела на испанку и почувствовала, что готова вскочить и вцепиться той в волосы.

— Собственно, все дело в том, что мы с ним знакомы, — возразила девушка. — На днях мы с Рике Кортесом встретились на пляже и подружились.

В этом момент люстры ярко вспыхнули, раздались аплодисменты, и на какое-то время ее слова потонули в общем шуме. Но Ракель выразительно взглянула на нее, и Ивейн с упавшим сердцем заметила, как прищурился ее опекун.

— Почему же вы не пригласили сеньора Кортеса в замок? — осведомился он, когда аплодисменты стихли. — У испанцев принято, чтобы молодой человек официально представился родителям или опекунам молодой девушки.

— Я — англичанка, — ответила Ивейн. — У нас в стране такие старорежимные правила давно не действуют.

В глубине темных глаз вспыхнуло пламя.

— Вы будете подчиняться нашим обычаям, пока гостите в моем доме. Когда в следующий раз вы познакомитесь с молодым человеком…

Тут дон Хуан замолчал, потому что оркестр заиграл танцевальную музыку, и Манрике Кортес опять подошел к их столику. Теперь он был одет в вечерний костюм, на лице — сама вежливость, он учтиво поклонился маркизу и его гостям.

— Позволит ли мне сеньор маркиз пригласить на танец senorita Inglesa? — спросил он. — Мы уже знакомы с ней, но сейчас я пользуюсь возможностью официально представиться ее опекуну.

Ивейн смотрела на все это, как на сцену из какой-то старой пьесы, словно была зрителем в партере, а не одним из главных действующих лиц. Она видела, как дон Хуан неторопливо стряхивает пепел с сигары, а Ракель прикрывается веером.

— Сеньор Кортес, должен поздравить вас с превосходным владением гитарой, — сказал наконец дон Хуан. — Мы получили большое удовольствие, и, если бы я знал, что вы знакомы с моей подопечной, я попросил бы вас выпить с нами бокал вина. Позвольте предложить это сейчас.

— Сеньор маркиз очень любезен. — Манрике взглянул на Ивейн и улыбнулся ей глазами. — Один танец с юной сеньоритой опьянит меня больше, чем самое отборное вино.

— Вы желаете танцевать? — Дон Хуан смотрел прямо на Ивейн.

— С удовольствием, — смущаясь, сказала она. — Только я… не очень хорошо умею.

— Позвольте же научить вас, сеньорита. — Манрике протянул руку, помог Ивейн встать и повел в центр круга танцующих, а когда она оказалась в его объятиях, прошептал: — Ну, привет, вот и встретились снова, Ля Соледад. Мой Бог, это все равно, что войти в клетку со львом, чтобы увести тебя от твоего сурового опекуна!

— Как я тебя понимаю! — Она застенчиво рассмеялась и вошла в ритм музыки. Манрике оказался превосходным танцором, он уверенно вел ее и был как раз самого подходящего роста, чтобы плечами закрывать ее от прожигающего насквозь взгляда опекуна и взоров Ракель Фонески.

— А говорила, что плохо танцуешь, — поддразнил ее Манрике. — По-моему, ты очень загадочная девушка — ну, расскажи, с кем ты раньше танцевала?

— С нашим дворецким, — хихикнула она, — когда на Рождество у нас устраивали бал для прислуги. Ятогда была служанкой. У нас считалось большой честью, чтобы Хиггинг пригласил на танец, и, когда мы с ним прошли несколько фигур, ему просто удержу не было.

Ивейн танцевала с Манрике целый час. С неохотой они покидали танцевальную площадку, а когда все-таки ушли, улизнули на террасу, под звезды. В голове и сердце Ивейн все кружилось и пело, она мягко и негромко смеялась.

— О, никогда еще я так не веселилась! А сейчас уже полночь? Может быть, мне уже пора бежать, пока мои наряды не превратились в безобразное бежевое платье?

— Как ты меня интригуешь! — Манрике взял ее за подбородок, словно собираясь поцеловать, но Ивейн испугалась и бросилась по ступенькам террасы вниз, в сад. Он побежал за ней, и вскоре они затерялись среди цветущих миндальных деревьев и кустарников. Здесь Ивейн почувствовала себя спокойнее, тени и кусты роз прятали ее от дона Хуана и его власти над ней.

— Ты ведь очень чувствительная, правда? — Манрике поймал ее и прижал к дереву, его глаза смотрели на нее сверху вниз, сверкая как звезды. — Но ты мне нравишься такой — девушка, которая щедро раздает поцелуи, скупа на любовь.

— А разве не рано еще нам обсуждать такие предметы? Ведь мы подружились совсем недавно, — спросила Ивейн, и хотя сердце скакало у нее в груди от выпитого вина и танцев, она боялась Рике гораздо меньше, чем дона Хуана, который мог буквально пригвоздить ее к месту одним лишь недовольным взглядом.

— Что ты, испанские парни и девушки говорят про любовь всегда.

— Но я не испанка, сеньор, — возразила она.

— То есть ты хочешь сказать, что никогда не говорила про еl flechazo ^[17] с молодым человеком?

Она с улыбкой покачала головой, потому что до сегодняшнего дня даже не танцевала с молодым человеком; никогда не знала, что такое быть наедине с привлекательным мужчиной, который позволяет себе дерзкие замечания. Любовные стрелы еще не долетали до нее.

— Ты вела очень замкнутый образ жизни, — заключил Рике.

— Почти тюремный, я бы сказала. — Ивейн разгладила юбку своего бархатного платья. — Мне до сих пор так странно чувствовать себя в этой одежде… как будто я на маскараде или ношу чужое платье.

— Но ведь это не так. — Рике пристально смотрел на нее в сумраке. — Маркиз богатый человек и сделал тебя своей воспитанницей. Твое ожерелье отделано бриллиантами и изумрудами.

Он потрогал камни у нее на шее, и вдруг, сама не зная причины, Ивейн вздрогнула.

— Я ему очень благодарна, — сказала она. — Но это все равно что… как будто я принадлежу ему.

— Что ты имеешь в виду? — Рике крепко сжал ее плечи. — Ведь он обращается с тобой как с дочерью, разве нет?

— Да…

— Тогда почему ты говоришь, что принадлежишь ему? — Теперь темные глаза Рике были совсем близко от нее и уже не улыбались. — Мы употребляем это слово в другом смысле. Те quiero. Я тебя хочу! Только не как дочь, а как женщину!

— Не смей! — Она вырвалась от него. — Я не имела в виду ничего подобного — дон Хуан мой опекун, и я просто говорю, что он серьезно относится к своим обязанностям. Он даже выписал для меня из Испании дуэнью, и, прежде чем подружиться с кем-нибудь, я должна представить этого человека для его одобрения.

— А, теперь я понимаю! — Рике засмеялся. — Так всегда с этими родителями и опекунами. Да, наверное, сеньор маркиз так и должен поступать, потому что в качестве его воспитанницы ты теперь очень желанная девушка.

— Что это значит? — Ивейн была в замешательстве. — Когда ты говоришь «желанная», ты имеешь в виду женитьбу и приданое. Могу тебя уверить…

— Ну вот, ты рассердилась. — Рике дотронулся до щеки девушки как бы для того, чтобы ощутить, как горяча ее кожа. — Сагina ^[18], в качестве протеже сеньора маркиза ты пожинаешь плоды всех преимуществ, которые он тебе предоставляет! Ты ведь это понимаешь? А любой испанец очень серьезно относится к взятым на себя обязательствам.

— Но мне нужно только одно — образование!

— Какая ты прелестная и невинная! — засмеялся Рике и схватил ее в объятия. — Все, что тебе нужно, — это узнать побольше о сердечных делах, так что позволь мне быть твоим учителем и позволь для начала показать тебе, каким восхитительным может быть поцелуй.

— Нет, Рике! — Она вырвалась из его объятий и застыла в напряженном молчании, услышав шаги. Хромающие шаги по дорожке между деревьев, которые приближались к ним. — О… это он!

— Ивейн? — Его чуткий слух уловил ее испуганный шепот. — Где ты?

Она не могла ему откликнуться, а Рике, казалось, был поражен молчанием. Они стояли молча, очень близко друг к другу, Рике все еще обнимал ее за талию, когда дон Хуан раздвинул палкой ветки дерева и в упор посмотрел на них.

— Нам пора возвращаться домой, — сказал он, и голос его был так же бесстрастен, как и лицо. — Прошу вас, если вам не трудно, отпустите мою воспитанницу, сеньор. С нее достаточно удовольствий на сегодняшний вечер.

Рука Рике соскользнула с упругой молодой талии. Ивейн знала, что сейчас бледна, и вид у нее очень виноватый, да и на самом деле ей было очень стыдно. Дон Хуан отступил, давая ей пройти, и она услышала, как он говорил Рике:

— Прошу вас запомнить на будущее, что Ивейн — моя подопечная. Еще раз станете целоваться с ней в темноте, и я запрещу ей видеться с вами.

Она повернулась, чтобы возмутиться, но он только махнул ей рукой вдоль тропинки, высокий, смуглый, мрачный, и она не посмела ослушаться. Подобрав бархатную юбку, девушка побежала впереди него через сад. Она чувствовала себя ужасно, как ребенок, натворивший что-то дурное, и по дороге домой попыталась отстоять свою невиновность.

— Вовсе мы не целовались в темноте, — заявила она, не сводя глаз со стеклянной панели в машине, отделявшей их от шофера.

— Я совершенно уверен, что это произошло бы, не появись я вовремя.

— Как какой-нибудь викторианский дядюшка!

— Ах вот как вы на это смотрите! — От слабой улыбки уголки надменных губ иронически дрогнули. — Ивейн, вы непростительно нереалистичны, но я отлично знаю своих соплеменников и то, какие они специалисты в деле соблазнения. Я не хочу, чтобы вы смешивали пылкую болтовню симпатичного музыканта с глубоким чувством, которое обычно не находит слов для выражения. Вам пора начать понимать испанцев и их манеры, и тогда вам уже не понадобится опека строгого викторианского дядюшки.

Ивейн закусила губу.

— Простите, что доставила вам хлопоты и беспокойство, сеньор.

— Эти слова не из моего лексикона, сеньорита.

— Но ведь вы именно это хотели сказать?

— Вы заключили это по моему поведению, когда я застал вас в объятиях этого молодого человека?

— Я была в его объятиях, когда мы вместе танцевали… так ли уж велика разница?

— Дорогое мое дитя, если вы не видите разницы, то, видимо, мне придется заняться вашим образованием и в этом аспекте.

Она быстро посмотрела на него и снова увидела в темных глазах искорки юмора, которые напугали и взволновали ее, потому что в других случаях его лицо было непроницаемым. Это было как солнечный свет, проникший на дно пруда. Нотка шаловливости… напоминание о том, что Хуан де Леон не всегда был хром на левую ногу.

— Вы строите из себя какого-то железного тирана, — сказала она, вспыхивая румянцем, — только для того, чтобы подразнить меня.

— Не совсем. — Он сложил руки на серебряном набалдашнике своей трости. — То, что я сказал Манрике Кортесу, было совершенно серьезно. Конечно, вы можете с ним дружить, вам нужен какой-нибудь молодой человек, ваш сверстник, с которым вы могли бы поболтать и потанцевать… но я не позволю вам пускаться в любовные приключения. Вы поняли?

— Да, сеньор. — Ивейн посмотрела на его профиль и седоватые волосы на виске. Смесь силы и мужественности глубоко волновала ее, и она уже жалела об этом. Ей больше хотелось, чтобы этот человек заменил ей отца. — Постараюсь прислушаться к вашим словам, но как быть с моими чувствами?

— Вашими чувствами? — Он намеренно долго смотрел на нее, как будто его изумила сама мысль, что у нее есть какие-нибудь чувства.

— Вы же не можете запретить мне влюбиться, — объяснила Ивейн.

— Вы говорите сейчас о юношеском увлечении, и нам всем приходится пройти через это, пока мы взрослеем.

— Я повзрослела, когда мне было пятнадцать, — тихо произнесла она и до боли стиснула пальцы. — Все равно теперь, я думаю, Рике не захочет дружить со мной, после того как вы таким тоном говорили с ним.

Дон Хуан посмотрел на строптивицу, и его левая бровь поползла вверх самым сатанинским образом.

— О, испанцы не обидчивы, напротив, они чрезвычайно настойчивы в поисках своего идеала.

— Как Дон Кихот? — спросила Ивейн с улыбкой.

— Вот именно. — Взгляд темных глаз гипнотизировал ее. — Вы читали про его приключения?

— В промежутках между чтением любовных историй для миссис Санделл.

Он улыбнулся:

— В моей библиотеке в сторожевой башне полно книг на английском. Они ваши — можете брать, что вам понравится.

Ивейн поблагодарила его и подумала о том, как тонко он перевел разговор и ее мысли с любовных дел на образование. Значит, Рике может оставаться ее другом, но маркиз считает, что она еще не готова к любви.

А что такое любовь? Навсегда, навеки, легкое прикосновение губ, которые неторопливо, но пылко заставляют замолчать все сомнения…

Она немного помечтала, как это присуще девушкам, и уже почти дремала, когда машина остановилась во дворе замка. Сквозь сон она почувствовала прикосновение чьей-то руки, и голос негромко произнес ее имя.

— Мы дома, Ивейн.

— Дома? — сонно переспросила она и, открыв глаза, увидела, что голова ее лежит на плече опекуна, и его смуглое лицо так близко, что она могла бы притянуть к себе его голову и почувствовать, как холодны точеные губы.

Эта мысль мелькнула в голове девушки и тут же пропала, но так перепугала ее, что она поспешно отодвинулась в угол сиденья.

— Идемте, — коротко бросил дон Хуан. — Вы засыпаете от шампанского и всех этих танцев с красавчиком Манрике. Завтра, не забудьте, вы начинаете брать уроки у сеньора Фонески.

Снова об учебе, подумала она, сонно ковыляя вслед за прихрамывающей фигурой дона Хуана вверх по ступенькам к широким распахнутым воротам кастильо. Они вошли, и он распрощался с воспитанницей отрывистым «Вuenos noches ^[19], сеньорита».

Глава 5

Вилла Фонески была расположена высоко над шелковистой голубой водой залива. Рыбацкие лодки бились об облепленные морскими водорослями стены пристани, над которой к скале прилепилось несколько белых домиков и церквушка с колокольней. Глубокие тени от ослепительного солнца перемежались с яркими цветами, свешивающимися с балконов и из кадок.

Дон Хуан отвез Ивейн, но, как она узнала, он поехал с ней не для того, чтобы убедиться, что воспитанница будет в целости доставлена своему учителю. Его ждала донья Ракель, свежая и прекрасная, как цветок, в белом накрахмаленном кружевном платье и широкополой шляпе с розой. Они с доном Хуаном отправлялись на весь день в материковую Испанию. Там Ракель хотела походить по магазинам, а у маркиза были дела.

Прежде чем они уехали, всем подали лимонный чай в патио виллы. Это был уединенный, очень уютный уголок, где росли старые скрученные оливковые деревья, и Ивейн показалось, что в них есть что-то колдовское. Ствол одного из деревьев окружала скамья, и Ракель устроилась на ней, изящная и оживленная, потому что целый день этот стройный смуглый мужчина в безукоризненно белом костюме будет принадлежать только ей.

— Ты похожа на картину Ренуара, — сказал он ей.

Ракель улыбнулась и на какой-то миг посмотрела на Ивейн в ее скромном желтом платье с белым воротничком бабочкой. Оно было без рукавов и открывало худые юные руки, короткий подол обнажал стройные ноги. На одно плечо спускалась волна рыжих волос, перевязанных зеленой ленточкой.

— Хуан, а какому художнику мог бы принадлежать портрет твоей воспитанницы? — Ресницы Ракель затрепетали, она посмотрела на дона Хуана одним из тех быстрых особенных взглядов, которые, словно любовная азбука морзе, понятны двоим людям, связанным романом.

Он прислонился к темному стволу старого дерева, а сеньор Фонеска, удобно откинувшись в плетеном кресле, курил сигарету в мундштуке цвета слоновой кости.

— Дега. — Это сказал сеньор, потому что дону Хуану, видимо, ничего не пришло на ум — Только он один умел передавать эти хрупкие плечики и зеленые глаза. Его девушки кажутся немного околдованными, словно они могут вот-вот исчезнуть, как облачко в жаркий день или след на воде.

— Ах, дорогая, — Ракель громко рассмеялась и поднялась, шурша накрахмаленными юбками, — вы не с этой земли, как мы все? Папа, отрежь этому ребенку еще кусочек миндального пирога, чтобы она не улетела от нас!

— Отправляйся в свои магазины! — ответил, смеясь, сеньор. — Хуан, уведите мою избалованную дочку и оставьте меня наедине с этой девочкой, чей молодой ум еще не загроможден модами, коктейлями и развлечениями!

Дон Хуан улыбнулся, схватил свою трость, подошел к Ивейн и остановился перед ней в уже хорошо знакомой ей позе, слегка опираясь на трость и насмешливо глядя сверху вниз.

— Учись хорошо, nina, потому что я буду тебя проверять, когда увидимся в следующий раз.

Она встретилась с ним взглядом и обнаружила, что дон Хуан снова превратился в сурового опекуна. Плечо, на котором она уснула вчера вечером, теперь было недоступным, рука, сжимавшая эбонитовую трость, могла показаться ей нежной только сквозь сон.

— Надеюсь, сегодняшний день не обманет ваших ожиданий, сеньор. — Ивейн коротко улыбнулась своему учителю, потому что, как ей казалось, ее опекун не желает получать улыбки ни от кого, кроме Ракель — единственной обладательницы ключа к его загадочной личности!

— Что вам привезти? — внезапно спросил дон Хуан.

Она широко раскрыла глаза и уже не видела ничего, кроме его смуглого, утонченного лица, обращенного к ней с вежливым вопросом, и чувствовала, что Ракель тоже смотрит на нее, холодно и насмешливо.

— Я… мне ничего не нужно, дон Хуан, — заикаясь пробормотала Ивейн.

— Даже коробки конфет? — спросил он, и на этот раз в глубине его глаз скрывалась улыбка.

— Конфеты можно, — сказала девушка и неуверенно улыбнулась ему в ответ. — Только не очень сладкие, пожалуйста.

— Карамельки? — Он заломил бровь и повернулся к сеньору Фонеске. — Мы вернемся поздно, амиго, но я обещаю не спускать глаз с вашей прелестной дочери всю дорогу.

— Хуан, со мной ты можешь не играть в опекуна… в этом нет необходимости. — Ракель тепло рассмеялась и взяла его под руку. — Я ведь не подросток, ты же знаешь.

— Я знаю, Ракель. — Дон Хуан улыбнулся ей, и в этот момент его лицо показалось Ивейн взрослым, искушенным, опытным. — А теперь нам пора ехать, а не то мы опоздаем на пароход.

— La que tu quieras ^[20], — ответила красавица, и Ивейн почувствовала, что сеньор Фонеска затаил дыхание, словно этими словами его дочь открыто признавала себя добровольной рабыней испанского гранда.

Дон Хуан коротко поклонился сеньору, бросил быстрый взгляд на Ивейн, и они с Ракель вышли. Стук его трости и ее высоких каблуков замер вдали. Хлопнула дверь.

Минуту-другую и Ивейн, и ее учитель, казалось, наслаждались безмятежной тишиной, воцарившейся в патио. Казалось, до этого мгновения здесь вели между собой борьбу под солнцем глубоко скрытые эмоции, а теперь только крики птиц и журчание воды в фонтане нарушали покой выстроенной в стиле барокко виллы. Олеандровое дерево недалеко от стула Ивейн роняло лепестки и наполняло воздух сильным запахом. Прекрасные цветы, думала она, но опасные, потому что в них таится яд.

— Итак, дитя мое, у вас есть желание учиться. — Сеньор с проницательным и добродушным интересом изучал Ивейн. — Это была ваша собственная идея или инициатива дона Хуана? Этот молодой человек имеет железную волю, а для молодой симпатичной девушки желание заниматься со старым ворчливым профессором философии, искусства и литературы так необычно. У большинства девушек вашего возраста только любовь на уме.

Она взяла в ладони цветок олеандра и застенчиво улыбнулась:

— У меня никогда не было возможности учиться чему-нибудь, сеньор, и просто чудо, что дон Хуан позволил мне брать у вас уроки. Я очень хочу учиться, впитывать знания и расти таким образом. Потому что, не владея достаточными знаниями, невозможно стать зрелой личностью.

— Ага. — Глаза профессора блеснули. — Кому-то может показаться необычным, что холостяк заводит себе воспитанницу, но на деле самым необычным здесь является сама воспитанница. Хуан ведь не очень сентиментальный человек. Если бы вы были дурочкой, я думаю, он просто отправил бы вас домой, снабдив деньгами на дорогу и вежливо откланявшись. Он мне сказал, что у вас нет семьи?

— Нет, сеньор, никого.

— Должно быть, вам грустно и очень одиноко. У каждого должен быть кто-нибудь, и эти банальные слова я не устаю повторять. Может быть, Хуан вам кажется кем-то вроде дядюшки?

— Нет… — Ивейн не сдержала улыбку, которая превратилась в смех. — Я на самом деле не могу себе представить, что могла бы называть его «тио Хуан». Он такой надменный и важный… он как будто тот самый лев, в честь которого назван остров.

— И вам кажется, что вы для него просто каприз?

— Да.

— А знаете ли вы, дитя, что в каждом испанском мужчине сочетаются жестокость и одиночество?

— Теперь знаю.

— И Хуан был причиной этому? — Сеньор Фонеска наклонился вперед и пытливо взглянул на нее. — Каким образом?

— Он слегка возражает против моей дружбы с Манрике Кортесом. Я… я думаю, что он считает меня слишком неопытной, чтобы иметь отношения с таким человеком, как Рике.

— А вам нравится общество этого молодого человека, да?

— У меня не так много друзей, сеньор, и всегда так приятно найти друга. Рике такой веселый, и симпатичный, и…

— Что вам лестно его внимание. — Сеньор улыбнулся. — Это так естественно. У меня у самого есть дочь, и я знаю, как важно каждой девушке чувствовать себя привлекательной.

— Донья Ракель — настоящая красавица. — Ивейн сказала это искренне, хотя очень сомневалась в том, что ее характер достоин ее красоты. — Наверное, все ею восхищаются?

— С детства, — признал отец, однако без тени гордости в голосе. — Она очень похожа на мать, только Анна была доброй и нежной, и те несколько лет, что мы прожили вместе, мы были очень счастливы. А вот Ракель просто сущее наказание, и я заранее готов пожалеть того несчастного мужчину, которого она выберет себе в мужья.

Ивейн рассеянно обрывала лепестки цветка, ей живо представилось, как Ракель продевает унизанную украшениями руку под локоть человека в безукоризненно белом костюме. Ракель Фонеска сочла, что очень престижно и интересно будет стать невестой маркиза Леонского. И что же тогда станется с его маленькой воспитанницей?

— О чем вы думаете, юное дитя, ваши глаза затуманила печаль?

Ивейн взглянула на своего учителя и постаралась улыбнуться.

— Жизнь, как подумаешь, очень загадочная вещь. Интересно, не правда ли, что наши судьбы предрешены еще до нашего рождения?

— Еl destino ^[21]? — Сеньор глубоко задумался. — Я склонен думать, что каждый когда-нибудь приходит на перекресток — ах, как широко вы распахнули ваши золотисто-коричневые глаза! Я что, сказал что-то важное, сеньорита?

— Да… это странно.

Лепестки упали на землю. Ивейн разглядывала свою ладонь, на которой когда-то, давным-давно, ярмарочная гадалка увидела перекресток. Она рассказала учителю про то гадание и думала, что он улыбнется, но тот и не думал улыбаться.

— Да, настоящие цыганки умеют гадать по руке, — вздохнул сеньор. — Мать твоего опекуна была испанской цыганкой, и иногда мне кажется, что она заранее знала, что ее брак с его отцом кончится трагедией. Старый маркиз де Леон никак не хотел признавать невестку, и, когда Розалита овдовела, она убежала вместе с младенцем в Южную Америку. Хуан там вырос, стал мужчиной и, будучи человеком честолюбивым, сильной воли, добился успеха и без помощи своих родных. Это было в Лиме…

Сеньор Фонеска прервал себя на полуслове и взглянул на сосредоточенное юное лицо Ивейн.

— Вы так умеете слушать, поразительно… а Хуан что-нибудь рассказывал вам, упоминал о своей боли?

— Боли? — переспросила девушка, вспоминая моменты, когда у рта опекуна залегали резкие морщины, и ей казалось, что он словно погружается в мрачные глубины, — моменты, когда он пугал Ивейн своим хмурым видом, и она старалась держаться от него подальше.

— Раненая нога до сих пор его очень беспокоит. Сначала доктора в Лиме хотели ее ампутировать, но он никак не мог на это согласиться, поэтому поехал в Англию и там попал в руки хорошего хирурга, который решился восстановить ногу; последовала длительная и мучительная серия операций, месяцами он был до бедра закован в гипс — месяцы неудач, мучений. Дон Хуан был на грани срыва из-за постоянных приступов боли. Чудо, что ему вообще удалось сохранить ногу. Он повредил ее, просто разбил вдребезги, когда лошадь, на которой он скакал, упала. Хуан любил гнать лошадь по диким степям галопом, и его скакун как раз поднимался на холм, когда это случилось. Лошадь сбросила Хуана, перекатилась через него и раздробила ему ногу.

Ивейн замерла и живо представила, как лошадь перекувырнулась через голову, огромное животное с огромной силой ударилось о землю, прижимая к камням левую ногу всадника.

— Он, наверное, был там совсем один, — сказала она сдавленным голосом, — там, в дикой степи.

— Да, несколько часов, пока мимо не проехал какой-то вакуэрос и не нашел его, почти обезумевшего на солнцепеке. Мертвая лошадь лежала рядом с ним — он выстрелил в нее, чтобы избавить от страшных мучений. Он говорил мне, что только сознание того, что у него за поясом есть пистолет, помогло ему не сойти с ума в эти часы ожидания. Он знал, что пойдет за лошадью, если муки станут невыносимыми.

— Только человек с железной волей может перенести такой кошмар, — прошептала Ивейн. — Боль, жгучее солнце, сознание, что ты один, без помощи!

— Дон Хуан и испанец, и цыган, дитя мое, это такие люди, которые в далекие времена отправлялись завоевывать новые земли, которые могли переносить пытки и заставляли страдать других. В них есть врожденная сила, власть над собой, над своими эмоциями и нервами, это позволяет им выжить в страшных катастрофах, это и помогло ему не погибнуть, пережить падение с лошади, солнечное пекло, долгие месяцы медленного выздоровления… Дон Хуан вернулся в Испанию, чтобы жить в одиночестве, затворившись в проклятой роскоши кастильо. Проклятой, потому что его мать перенесла здесь слишком много страданий.

— Я видела ее портрет, — мягко проговорила Ивейн. — Ему, должно быть, трудно простить тех, кто превратил ее жизнь в ад. Но как же они могли так поступить с ней, если она была как прекрасная темная роза?

— Да, Розалита… — Взгляд сеньора остановился на кусте роз, которые росли в углу патио. — Я видел ее однажды, когда был с коротким визитом в замке. В те дни я был профессором в Мадриде и еще не поселился окончательно на Львином острове. Я знал ее совсем недолго, перед тем, как они с отцом Хуана навсегда покинули остров. У нее была какая-то странная привлекательность, что-то колдовское. Маркиза, бабушка Хуана, была очень строгой женщиной, не терпящей возражений. Она уже выбрала невесту своему сыну, но он предпочел сделать женой цыганскую танцовщицу… не только женой, но и будущей маркизой… и за это семья так никогда и не простила его.

— Боже, какой снобизм! — воскликнула Ивейн. — Можно подумать, что положение в обществе или богатство важнее, чем любовь!

Сеньор Фонеска коротко рассмеялся горьким смехом взрослого, опытного человека.

— Страсти молодости, дитя мое, имеют мало значения в глазах людей, которые никогда их не испытывали. В семье Хуана принято было, чтобы деньги женились на деньгах, чтобы браком престиж укреплялся престижем. Его отец нарушил это давно заведенное правило, и порой, когда я думаю о Хуане, мне кажется…

— Да, сеньор?

— Да, ведь Хуан — сын мятежного аристократа и хорошенькой цыганской колдуньи. И если бы не этот случай с ногой, который несколько смирил его беспокойный дух, я даже думаю, что он не принял бы этот титул и этот замок. Хуан де Леон — это два человека. Если застать его врасплох — можно заметить в его глазах запертого в клетку льва. А временами он относится ко всему с ироничным юмором испанца, который принимает неизбежное.

В патио было тепло, но Ивейн вздрогнула, как от холода. Судьба бывает сурова к людям, и она надеялась, что в дальнейшем судьба расплатится с доном Хуаном счастьем за ту боль, которую он принужден был перенести. Лицо его покрыли резкие морщины, в волосах серебрилась седина, он не мог больше впрыгнуть в седло норовистой лошади, играть в теннис, обнять девушку, чтобы насладиться вместе с ней радостью и ритмом танца.

— А сколько лет дону Хуану? — внезапно услышала она собственный голос.

— Тридцать два, nina.

— Мне казалось, что он намного старше! Ничего себе, и он еще обращается со мной как с ребенком!

Ее учитель рассмеялся:

— Наверное, Хуану вы кажетесь очень юной и неопытной. Думаю, в Лиме он вполне оправдал свое имя, ведь это город горячих, экзотических красавиц.

— Дон Хуан, — прошептала она. — Роковой любовник, чье сердце никому не удалось завоевать.

— В легенде говорится, что он все-таки влюбился — правда, всего единожды.

— Правда? — Глаза ее расширились, и в памяти всплыло лицо Ракель, которая берет маркиза за руку унизанными драгоценностями пальцами. Он смотрел на испанскую красавицу таким опытным, всезнающим взглядом, восхищаясь ее красотой и живым умом, и, возможно, уже готов был позволить завоевать свое сердце.

— Ну, а теперь нам уже пора начинать наш урок. — Сеньор Фонеска поднялся. — В зале прохладнее, там у меня книги и предметы искусства, которые вам предстоит изучать.

Зал — комната, которая вскоре должна была стать такой привычной для Ивейн, — была обставлена мебелью времен королевы Изабеллы — темного дерева, с изысканной резьбой, и по контрасту с ней изящно и живописно смотрелась коллекция произведений искусства, собранная сеньором.

Ивейн сразу заметила забавные фигурки детей из терракоты, и ей было разрешено осторожно их потрогать.

— Предметы искусства надо любить до боли сердечной, — услышала она.

— Они прелестны, — ответила Ивейн, но, поглаживая фигурки, она не чувствовала ничего, кроме восхищенного интереса. Она посмотрела на картины, развешанные на обшитых деревом стенах, и видела глаза реальных, живых людей, а не нарисованных. Девушка была потрясена. Бездушные предметы, как бы красивы они ни были, не могли заставить сжиматься ее сердце. Только люди могли это сделать. Только их гнев, страдание или радость. — Прелестно, — повторила она и почувствовала на себе проницательный взгляд учителя.

— Начнем с биографии Тициана. — Сеньор снял с полки толстую книгу. — Я думаю, вам легче будет понять его личность… а потом, когда вы будете готовы, мы перейдем к настоящему мастеру. — На него смотрели огромные вопрошающие глаза медового цвета. — Леонардо да Винчи, — улыбнулся ей сеньор, но Ивейн показалось, что он имел в виду совершенно другого мастера.

Глава 6

В тот день было воскресенье… никаких уроков, и записка от Манрике Кортеса, который приглашал ее покататься по острову на машине.

Письмо передали Ивейн за завтраком, так что она вынуждена была спросить у дона Хуана, можно ли ей поехать. Он медленно поднял глаза от своей почты.

— Я же уже сказал, что не возражаю против этого молодого человека… в качестве твоего друга, Ивейн. Конечно, ты можешь поехать покататься с ним на машине.

— Спасибо.

— В любом случае нам, видимо придется отказаться от идеи пригласить к тебе дуэнью. Я получил ответ от доньи Аугусты по поводу моего приглашения. Она вынуждена отклонить его на том основании, что недавно начала свой маленький частный бизнес, поэтому никак не может принять на себя обязанности. К тому же недолгосрочные. — Легкая улыбка промелькнула на бледных губах. — Как ты считаешь, сможешь оставаться в замке без наставницы?

— А зачем она мне вообще нужна? — спросила Ивейн.

— Действительно, зачем? — Он заломил бровь. — Просто, помнится, у тебя были некоторые сомнения в отношении моих намерений по поводу тебя, когда из Мадрида привезли новую одежду.

— Я теперь лучше вас знаю, дон Хуан.

— Вот как? Ты уверена? — Он потянулся к кофейнику и наполнил свою чашку. — Значит, теперь ты пришла к выводу, что я не похож на моего тезку, так?

— Он был просто безжалостный сердцеед.

— А я?

Ивейн рассмеялась несколько нервно.

— Вы — сложная натура, и вам, должно быть, показалось невыносимо смешным, что я приписала вашей искренней доброте низменные намерения…

— Ты слишком часто называешь меня добрым, самым вульгарным образом. — Он допил свой черный кофе. — Пойми, мои действия меньше всего продиктованы сентиментальностью. Я человек практический, как большинство испанцев, и мне просто не хочется, чтобы твоя юность и твой ум пропали втуне: было бы обидно, если бы ты превратилась со временем в пошлую, вульгарную женщину. Я доволен твоими успехами, по отзывам сеньора Фонески. Ну-ка скажи что-нибудь по-испански!

— Не могу!

— Не перечь мне! — Он насмешливо стукнул по столу. — Представь себе, что я Манрике Кортес.

— Немыслимо!

— Почему? Потому что он твой ровесник, а я старше и мог бы быть твоим дядей?

— Я… я не могу думать о вас как о своем дяде, — запротестовала Ивейн.

— Но ведь ты боишься, что я буду придираться, и отказываешься сказать мне по-испански хоть несколько слов.

— Вы… я стесняюсь вас!

— Может, мне отвернуться? — пошутил дон Хуан. — Ну правда, Ивейн, ты же твердишь, что я добрый, а сама все еще считаешь меня суровым. Правда, Луис? — Он посмотрел на подошедшего слугу.

— Сеньор Кортес звонил юной леди, сеньор. Он ждет ее в машине.

— Gracias ^[22], Луис. — Дон Хуан взглянул на Ивейн. — Нет сомнений, тебе не терпится бежать к своему поклоннику, так что продолжим нашу дискуссию в другое время. Ивейн, помни, что я тебе сказал. Ты — моя воспитанница, и я не хочу, чтобы пошли слухи, что Кортес за тобой ухаживает.

— Я буду крайне осмотрительна, сеньор. — Она так ждала этой прогулки на машине, что выскочила из-за стола со сверкающими глазами. — Я не знаю, когда вернусь…

— Меня это мало заботит, — холодно произнес ее опекун. — Я сам сейчас уезжаю.

— О… надеюсь, вы хорошо проведете время, сеньор.

— А я надеюсь, что ты тоже повеселишься, Ивейн. — Он коротко поклонился ей. — Ну беги, детка. Не заставляй ждать своего поклонника.

— Хорошо… до свидания.

— Hasta la vista, nina. — Он сказал это нарочито резко, словно намекая, что с этих пор желает, чтобы воспитанница говорила по-испански.

Ивейн поторопилась уйти, чтобы поскорее избавиться от пугающего присутствия опекуна, и через холл подошла к двери, которую Луис придерживал для нее. Проходя мимо слуги, девушка почувствовала на себе быстрый пристальный, но уже не такой недружелюбный, как раньше, взгляд, как будто присутствие в доме молодой девушки оживляло обстановку.

— Желаю вам провести приятный день, сеньорита, — сказал Луис.

— Спасибо. — Она улыбнулась. — В Англии, когда день начинается с такого солнцепека, вечером непременно пойдет дождь.

Луис посмотрел в сияющее небо:

— Думаю, сеньорите не стоит об этом беспокоиться.

— Так вот ты где, Ивейн! — Манрике стоял внизу лестницы, на смуглом, оливковом лице сияла белозубая улыбка.

Она сбежала к нему, заметив, как привлекателен Рике в кремовом пиджаке, черном шелковом свитере, темных брюках и сандалиях. Он поймал Ивейн за руку и окинул девушку взглядом. Она была в белом платье, опоясанном широким ремнем бронзового цвета, в тон ремню были и туфельки. Солнце блестело в рыжих волосах, глаза сияли.

— Каждый раз, когда я тебя вижу, — улыбнулся Рике, — ты кажешься мне чуточку взрослее. Ты как цветок, который долго пробыл в тени, а теперь, на солнце, начал распускать невероятной красоты бутон!

— Не говори глупостей, — воскликнула Ивейн, пораженная его словами. — Я ведь даже не миловидна.

— Конечно нет. Какая там миловидность! Ты — красавица! — Он протянул руку и помог ей сесть в блестящий кремовый автомобиль с сиденьями цвета карамели. Все металлические части сверкали на солнце, и Ивейн поняла, что машина совсем новая. Верх был открыт, но льняные чехлы не давали кожаным сиденьям слишком сильно нагреваться.

— Ах, все испанцы — такие льстецы, — насмешливо бросила девушка.

— Даже дон Хуан? — Рике развязно посмотрел на нее, садясь рядом с ней на сиденье водителя.

— Мой опекун — человек очень ответственный…

— Он испанец, и у него быстрые глаза. — Рике завел машину, они покатили к открытым воротам и выехали на залитую солнцем дорогу. Море далеко внизу сияло ослепительной серебристой синевой, и в воздухе витало что-то невыразимо сказочное. — И он еще довольно молод… чтобы удочерять тебя.

— Надеюсь, ты не думаешь…

— Нет, конечно. — Он рассмеялся. — Мне совершенно ясно, что ты еще ни с кем не занималась любовью.

— А ты можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме любви?

— О, нет ничего более захватывающего, чем эта тема. Любовь придает вкус жизни, практически это самая интересная и захватывающая ее часть!

— Ты, наверное, часто влюбляешься, Рике, если говоришь с таким знанием дела.

— Какой испанец не любовник, если не на деле, то хотя бы в музыке и стихах? Неужели, малышка, тебе неприятна мысль о любви?

— По-моему, ты путаешь любовь с флиртом.

— Надеюсь, ты позволишь с тобой пофлиртовать?

— Вряд ли это входит в понятие дружбы.

— Если твой покровитель надеется, что я буду с тобой обращаться как со школьницей, тогда ему лучше запереть тебя в башне. Может быть, мне прямо сейчас развернуть машину и отвезти тебя домой?

— Нет, нет… он уехал.

— С экзотической Ракель?

— Наверное.

— По всему острову ходят слухи, что он намерен на ней жениться. Ты ничего об этом не знаешь?

— Не думаю, что он станет со мной делиться этим.

— Боюсь, тебе не очень понравится, если он на ней женится.

— Почему же? — Она настороженно посмотрела на Рике.

— Если Ракель станет хозяйкой замка, ей может не понравиться присутствие молодой привлекательной особы в одном доме с ней и ее мужем.

— Дон Хуан не вечно будет моим опекуном. Он просто по доброте сейчас помогает мне, и я живу в замке, пока сеньор Фонеска дает мне уроки. Он учит меня всевозможным вещам, чтобы потом я могла сама зарабатывать себе на жизнь.

— Ты что, серьезно?

Они подъехали к крутому повороту дороги, Рике притормозил и взглянул на девушку. Волосы ее растрепал ветер, она выглядела юной и очень деланной, совершенно не сознавая этого.

— Это будет гораздо интереснее, чем работать служанкой.

— Но есть кое-что и еще более приятное… ты ведь тоже можешь выйти замуж.

— Но мне нужно будет сначала влюбиться в человека, прежде чем я сделаю такой шаг.

— Ты же боишься любви, — поддразнил ее Рике.

— Не больше, чем любая девушка на моем месте, просто я осторожна. О, Рике, посмотри на море! Оно такое прекрасное, что сейчас мне трудно даже поверить, что когда-то оно было таким жестоким!

Они быстро ехали по берегу в лучах жаркого солнца, жадные глаза Ивейн впитывали все вокруг, она старалась получше запомнить увиденное, чтобы потом, когда ей придется покинуть остров, сохранить это в памяти и взять с собой. Они проезжали мимо фруктовых садов и террас с оливковыми рощами, поднимались на машине вверх по холму, на вершине которого стояла ветряная мельница, прямо со страниц «Дон Кихота», а вдали сиреневой дымкой виднелись горы Испании.

— А этот остров похож на Испанию? — спросила она.

— Очень похож. Как будто кто-то много лет назад украл кусочек Андалузии и опустил ее в океан. Я сам с юга, и мне может понравиться жить здесь.

— Мне кажется, для этого ты слишком космополитичен, — улыбнулась Ивейн. — Твоя музыка и пение поведут тебя по всему миру, и ты это знаешь!

— Наверное, правда, — согласился Рике.

— Интересно, — сказала она, — будем ли мы оба вспоминать потом эту прогулку по солнечному острову? Вот эту минуту, например, когда мы проезжаем мимо белого домика, увитого малиновыми цветами? Или вот эту одинокую фигурку на пляже, которая собирает водоросли и складывает в тележку с запряженным осликом? Я даже слышу запах водорослей, и, может быть, когда-нибудь где-нибудь я снова почувствую их запах и тогда, закрыв глаза, вспомню всю эту картину!

— Воспоминания — вещь туманная, — заметил ее спутник. — Мне хочется овладеть тем, что живет и дышит.

— Это потому, что ты мужчина. Мне кажется, мужчины помнят только то, что причинило им боль. — Ивейн подумала про дона Хуана, который ни за что не приехал бы сюда и не принял бы титул, не стал бы жить в этом замке, если бы не пострадал от того несчастья.

— О чем ты думаешь? — Рике остановил машину. Слышался шелест волн, в горячем воздухе стоял запах моря. Девушка глубоко вдохнула морской воздух. Сидя здесь, она чувствовала себя в безопасности, сейчас она могла не бояться крепких страстных объятий, в которых оказалась в темноте ночи.

Рике завладел ее рукой и поглаживал большим пальцем нежную кожу ее запястья.

— Ты сейчас сидела как будто слепая, погруженная в свои мысли. Кто посещает тебя во время твоих снов наяву?

— О, да кто только не посещает. — Ивейн засмеялась, но пульс у нее бился быстро и неровно, и она боялась, не заметил ли он этого.

— Ты не даешь мне покоя, маленькая Ивейн. Большинство девушек отчаянно флиртуют. Они обожают строить мужчинам глазки, но ты даже не умеешь этого делать. Ты, должно быть, вела крайне замкнутый образ жизни.

— Да, мне многое запрещалось, скорее так. Понимаешь, я ведь сирота, о сироте никто не станет беспокоиться, Рике, так что не надо обращаться со мной так, словно я еще младенец.

— Я хочу обращаться с тобой как с возлюбленной. — Он приблизил к ней лицо, вынуждая ее откинуться на мягкое сиденье.

— Рике…

— У тебя много табу, но меня они только возбуждают.

— Пожалуйста, не порть нашу прогулку.

— Я стараюсь, как могу, ее улучшить. Посмотри вокруг себя, мы здесь совсем одни. И твоего покровителя нигде не видно, он сейчас наверняка с изысканной галантностью истинного идальго ухаживает за доньей Ракель.

— А ты не хочешь быть поизысканней? — взмолилась Ивейн, потому что левой рукой он уже гладил ей грудь, а правой провел по золотистым волосам. Она не боролась с ним, потому что, как ни странно, его прикосновения не порождали в ней того напряженного вибрирующего ощущения, как будто в кончиках его пальцев есть электричество. Это чувство рождало у нее только прикосновение рук ее опекуна… когда его пальцы застегивали у нее на шее ожерелье, когда он коснулся рукой ее волос у окна башни и назвал ее Рапунцелью.

— Я думала, мы пообедаем с тобой где-нибудь, — сказала она Рике.

— Чуть погодя. — Он внезапно притянул ее к себе и прижался губами к нежной шее. — У тебя кожа такая нежная, как лепесток, с таким чистым запахом. Я должен тебя поцеловать!

Он так и сделал, но не нашел ответа в ее губах. Рике внимательно всмотрелся в ее лицо, и Ивейн поняла по его глазам, что он в замешательстве.

— Англичанки что, холодны как лед?

— Да, когда их целуют против воли, — ответила девушка.

— Понятно. — Он убрал руку с талии. — Я так понимаю, что я тебе не нравлюсь?

— Нет, Рике. Просто я хочу узнать тебя поближе. Я хотела, чтобы мы с тобой были друзьями…

— Друзьями — девушка и мужчина? — Он презрительно расхохотался. — Если бы я не хотел с тобой целоваться, ты вообще не оказалась бы со мной в моей машине!

— Ты только и способен думать, что о внешности, а не о содержании? — Ивейн, нервничая, дергала ручку дверцы, наконец открыла ее и быстро выпрыгнула, сверкнув бронзовыми туфельками. — Спасибо за прогулку…

— Ивейн, не будь идиоткой!

— Идиотки как раз не имеют ничего против поцелуев в машине! — выпалила она ему в лицо и, увидев, что море наступает на пляж, сбросила туфли и побежала вниз по песку. Она услышала, что Рике бросился в погоню, и с ужасом обнаружила, что сборщик водорослей исчез вместе со своим осликом. Она осталась наедине с взбешенным испанцем, который несся за ней по пятам!

— Ивейн, ты ведешь себя как ребенок!

Может быть, и так, но Ивейн с этой минуты невзлюбила Рике, ей не хотелось, чтобы он прикасался к ней. Она ускорила шаг, легко пересекая песок, увидела деревянный волнорез и взобралась на него, а с него сразу разглядела маленький пирс, к которому вели вырезанные в скале ступеньки. Через несколько мгновений она, задыхаясь, уже карабкалась вверх по ступенькам и с облегчением увидела людей, которые загорали на пристани.

Ивейн обулась и присоединилась к праздным гулякам. Она видела, как Рике глядел на нее, задрав голову, с пляжа, а затем повернулся спиной и быстро пошагал к тому месту, где оставил свою машину. Беглянка ничуть не жалела, что он ушел, и, улыбаясь, подошла к мальчику с удочкой в руке, который с величайшей серьезностью удил рыбу.

— Поймал что-нибудь? — спросила она его на своем еще не совсем правильном испанском.

— Скоро поймаю огромную рыбищу, — пообещал он ей важно.

Ивейн вовремя удержалась от смеха, и правильно сделала, потому что уже через полчаса, к изумлению и радости обоих, мальчуган выловил довольно крупную рыбу и пригласил Ивейн вместе с ним отведать ее, поджаренную на костре, разожженном на пляже.

Ивейн настроилась гулять целый день, который обещал быть безоблачным, и, несмотря на размолвку с Рике, очень приятно провела время. Ее нового друга звали Фернандо, у него в сумке лежала целая буханка испанского хлеба, пакет с помидорами и ножи для чистки рыбы.

Они собрали хворост и развели костер, зажаренная рыба была вкусной и пахла дымом, они заедали ее хрустящим хлебом и огромными помидорами. После трапезы они валялись на солнышке, а потом поиграли в волейбол.

Это было так неожиданно, что Ивейн позабыла обо всем, и, только когда мальчик сказал, что ему пора идти домой, она сообразила, что находится в нескольких милях от кастильо. Ее юный друг указал путешественнице, в какую сторону надо идти.

— Но идти туда далеко, сеньорита.

Она закусила губу.

— Рыба была замечательная. Спасибо, что поделился со мной,Фернандо.

— Мне было приятно, сеньорита. — Но мальчик смерил ее немного недоверчивым взглядом — волосы Ивейн растрепались, подол платья вымок, когда она несколько раз бегала в море за мячом. — Вы по правде живете в кастильо, сеньора маркиза? — спросил он.

— Еще как по правде, — улыбнулась Ивейн, протягивая ему руку на прощанье. — Аdios, Фернандо. — Надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся.

Он не пожал ей руку, как она ожидала, а со старомодной церемонностью наклонился и поцеловал ее.

— Наsta la vista ^[23], сеньорита.

Когда долговязая мальчишеская фигура исчезла из виду, Ивейн почувствовала себя очень одиноко. Скоро зайдет солнце, матерчатые туфли не годились для длинных прогулок. Однако если стоять здесь и жалеть себя — никогда не доберешься домой, и в лучах предзакатного солнца Ивейн заспешила по дороге, идущей вдоль моря, которую указал ей Фернандо, и рассеянно отметила, что горы Испании тонули в тумане, так что виднелись только их вершины. В лучах шафранового солнца то тут, то там появлялись маленькие клочки тумана и плыли над водой.

Вид был прекрасным и таинственным, но через полчаса Ивейн, остановившись передохнуть, увидела, что солнце, которое уже закатывалось за море, тоже скрыто пеленой тумана. Девушка взглянула в сторону моря, и холодок пробежал по ее спине. Скоро совсем стемнеет! Ей показалось, что морской туман наползает на остров. Ивейн заторопилась и вдруг вскрикнула — нога подвернулась. Она потерла место ушиба и грустно посмотрела на туфлю, лишившуюся каблука.

— Да, сегодня мне не везет, — тихо сказала Ивейн сама себе. Наполненная туманом мгла сомкнулась вокруг девушки, когда она поковыляла дальше, вглядываясь вдаль в надежде разглядеть башни замка.

Волосы Ивейн начали покрываться влагой. Вдруг она услышала ползущий со стороны испанского побережья жуткий, зловещий звук сирен — сигнал о тумане судам, заходящим в гавань, — и заковыляла чуть быстрее, а туман крался за ней по пятам. Ивейн испытывала беспокойство, но не страх. Пару раз ей случалось заблудиться в вересковых пустошах в Комб-Сент-Блейз во время тумана, но, так как она выросла в деревне, Ивейн не паниковала. Этого следовало избегать всеми способами, потому что паника способна завести далеко от дороги, и тогда можно проблуждать много часов подряд.

Девушка сосредоточилась и поняла, что очень скоро влажный туман доберется до ее глаз и придется вооружиться только инстинктом и всей своей выдержкой, чтобы добраться домой. Она знала, что где-то поблизости должны быть дома, но они прятались в неглубоких лощинах между скалами, и Ивейн решилась сойти с обочины дороги, рискуя больше не выбраться на нее.

Она вспомнила, как утром сказала Луису, что в Англии такой солнечный день обычно заканчивается бурей и ливнем. Но и представить себе тогда не могла, что яркое солнце этого острова может вдруг смениться таким густым, таким опасным морским туманом. И вот, пожалуйста, она очутилась в нем и чувствовала себя почти такой же беспомощной, как муха, увязшая в банке с медом. Ивейн было одиноко и холодно, она жалела, что не взяла с собой кофту. Вдруг девушка услышала за спиной звук, на который резко оглянулась.

Впервые за целый час она увидела фары машины, которая быстро ехала в ее сторону, огни пронизывали туманную мглу, как два маяка. Сердце Ивейн подпрыгнуло. Любой ценой она должна остановить машину и умолить подвезти ее… она должна это сделать!

Девушка выбежала на дорогу перед автомобилем. Фары высветили ее белое платье, и водитель резко вильнул, чтобы не наехать на нее. Раздался визг тормозов, а секундой позже, со скрежетом металла и звоном бьющегося стекла, машина врезалась в дерево. Наступила мертвая тишина.

Перепуганная Ивейн подбежала к машине и попыталась открыть дверцу. Кто-то толкнул дверцу изнутри, и, несмотря на окутывающий их туман и косой свет уцелевшей в потолке салона лампы, она узнала высокую худую фигуру, мрачное лицо и черные волосы. От взгляда темных глаз, словно окативших ее с ног до головы горячей волной, Ивейн моментально забыла о холоде.

Так, в тумане, при странном свете тусклой лампочки они молча смотрели друг на друга.

— Вы… целы? — расстроенно спросила Ивейн.

— Да, но, увы, не могу сказать, что благодаря тебе, — язвительно ответил дон Хуан. — Я так понимаю, что ты заблудилась в тумане?

— Да, сеньор. — Она готова была расплакаться от потрясения и от радости видеть его, живого и невредимого, за рулем машины. Бампер был разбит, а когда маркиз попытался завести мотор, послышалось только чиханье. Машина не заводилась. Ивейн знала, что дон Хуан иногда сам водит автомобиль, который специально сконструирован так, чтобы было удобно вытянуть больную ногу.

Когда Ивейн подумала про его ногу, ей стало совсем нехорошо, и она схватилась за ручку дверцы.

— Надеюсь, с ногой ничего не случилось? — проговорила она еле слышно.

— Да все в порядке, если не считать моей машины и настроения. Почему ты не могла просто стоять на обочине и помахать мне, чтобы я остановился? Фары высветили бы тебя в этом белом платье.

— Я… я ни о чем не могла думать, только бы остановить машину. Простите, мне так жаль… а мотор что, совсем сломался?

Он еще раз попробовал включить зажигание, но мотор в ответ только стучал в ватной тишине поглощенной туманом ночи.

— Наверное, двигатель поврежден, — сухо сообщил дон Хуан и, окинув воспитанницу взглядом, подвинулся на сиденье, протянул руку и втащил ее в машину. — Закрой дверь, чтобы туман сюда не вползал, — сказал он.

Ивейн повиновалась, а дон Хуан тем временем открыл отделение под приборной доской и вытащил глухо звякнувшую фляжку.

— Выпей. — Открутив крышку, он протянул ей фляжку. — Ты вся дрожишь, Ивейн.

Она схватила фляжку обеими руками и стала мелкими глотками пить согревающий коньяк.

Его глаза сумрачно мерцали в свете приборного щитка, отчасти от беспокойства, отчасти от злости.

— О, женщины… солнышко пригрело, и вы мчитесь из дому без кофты, совершенно невзирая на погоду и ее прихоти. Достаточно коньяка?

— М-м-м… да. — Она вернула ему фляжку. — Дрожь, кажется, унялась.

— Там, на заднем сиденье, есть плед, если достанешь отсюда.

Она встала коленями на сиденье, чтобы достать плед, нащупала пальцами что-то мягкое и бархатистое и чуть не вскрикнула от радостного удивления, увидев, что плед был сделан из какого-то меха.

— Завернись в него, — приказал дон Хуан. — У тебя платье без рукавов и почти без юбки.

Ивейн почувствовала, как ее щеки вспыхнули от его взгляда, сердце учащенно забилось, когда он наклонился и помог ей укутаться в плед, коснувшись при этом теплыми пальцами ее шеи.

— Я видел Кортеса сегодня вечером в клубе «Идальго». Я спросил, где ты, и он сказал, что ты вернулась в кастильо. Что произошло, Ивейн? Вы что, поссорились?

— Да, мы разошлись во мнениях, — признала она под прицелом темных глаз.

— В чем же?

— Так, ничего серьезного. Вы же знаете, как из ничего начинаются споры.

— Этот молодой человек, как мне показалось, был вне себя от бешенства. Он пытался… заняться с тобой любовью?

— Нет…

— Ивейн, пожалуйста, не лги.

— Он просто хотел меня поцеловать… А я была не в настроении. — Она рассмеялась, стараясь придать всему происшествию вид незначительного пустяка. — Не люблю целоваться до обеда.

— Насколько я понимаю, ты где-то бродила целый день… кстати, без обеда!

— О, у меня был очень вкусный обед, — возразила она. — Я подружилась с одним парнем по имени Фернандо. Он удил рыбу на пристани, и, когда поймал одну, мы съели ее вместе. Мы собрали хворост, разожгли костер и зажарили на нем рыбу, а еще у нас был хлеб и помидоры.

— Ах, Фернандо? Надеюсь, он оказался не таким бойким, как твой предыдущий кабальеро?

— О, он очень галантный и страшно симпатичный. — Теперь Ивейн хохотала уже по-настоящему. — На прощанье он даже поцеловал мне руку!

— Гораздо галантнее было бы с его стороны доставить тебя домой в целости и сохранности.

Вид у дона Хуана был такой суровый, что шалунья не могла не рассмеяться опять. Но он схватил ее за плечи и потряс:

— Что тут смешного?

— Просто этот парень на пляже — ему было всего одиннадцать лет, сеньор.

— Ах ты маленькая чертовка. — Он сжал ее еще крепче. — Значит, дразнить меня, да?

Ивейн посмотрела на него, и смех замер у нее в груди. Она поняла, в какой близкой и интимной обстановке они сейчас находятся, в плену у тумана, что она заперта в машине наедине с мужчиной, который когда-то в Лиме был не менее очарователен и сластолюбив, чем его знаменитый тезка. Она отвела от него взгляд и, отвернувшись, стала смотреть в окно.

— Мы как будто одни во всем мире, — проговорила Ивейн. — А туман скоро рассеется, как вы думаете, сеньор?

— Только к рассвету.

Эти слова прозвучали магнетически, он словно притягивал ее взгляд к себе.

— То есть нам что, придется остаться здесь… на всю ночь?

— Что, пугает такая перспектива? — В глазах дона Хуана мерцая насмешливый огонек. — Подождем немного, может, еще какая-нибудь машина проедет мимо, тогда попросим нас подвезти, а если не повезет, придется искать какое-то укрытие на ночь. Ветровое стекло разбито, видишь? Туман просачивается.

Действительно, он пробирался внутрь маленькими холодными облачками, и Ивейн поплотнее завернулась в плед, сжавшись под ним калачиком. Дон Хуан открыл плоский золотой портсигар и протянул ей.

— Возьми сигарету. Это успокоит нервы, тебе ведь предстоит пережить ужас ночи со мной наедине!

— Теперь ваша очередь меня дразнить, дон Хуан. — Она взяла сигарету, хотя редко курила. Эту привычку Ивейн приобрела за те годы, что служила у Иды Санделл. Порой перекур в кладовке и правда несколько снимал напряжение после взбучки мадам за то, что недостаточно хорошо выглажена кружевная блузка, или за то, что «мисс Пилгрим» зацепила гребнем ее морковного цвета волосы, когда расчесывала их.

Ивейн наклонилась к протянутому им огоньку, и все исключительные события последних нескольких недель словно сосредоточились для нее в этом мгновении. Вся ее жизнь до того дня, когда произошло кораблекрушение, теперь казалась ей каким-то смутным сном. Лишь сейчас, здесь, она жила наяву, так наяву, как никогда раньше. Разбитое ветровое стекло, живые темные глаза, насмешливая полуулыбка, которая чудится ей сквозь сигаретный дым… все это было до болезненности реальным.

— Вам нравятся молоденькие мальчики? — вдруг спросил дон Хуан.

— Да, — улыбнулась Ивейн. — С Фернандо было очень весело, потому-то я так поздно и спохватилась, что мне пора возвращаться домой.

— Значит, замок стал для вас домом?

— В каком-то смысле. — Она встретилась с ним взглядом сквозь клубы табачного дыма. — Надеюсь, вы не против?

— Вовсе нет. Мне кажется, кастильо давно уже ждал, когда появится кто-нибудь молодой и развеет наконец мрачные тени прошлого. Когда придет время…

— …мне уезжать? — вставила Ивейн быстро.

Несколько секунд дон Хуан молчал, и по его глазам невозможно было понять, о чем он думает.

— Да, мне надо будет еще к этому привыкнуть, но сейчас нам следует подумать о том, что делать. Скоро станет совсем холодно, от удара обогреватель, похоже, вышел из строя. Я мог бы попробовать закрыть чем-нибудь трещину в ветровом стекле, но уснуть здесь как следует мы не сможем.

— У вас болит нога, сеньор?

— Да, немного, — признался он. — Иногда даже жалею, что не позволил этим мясникам отрезать ее, но я упрям и не люблю ничего искусственного.

— Сеньор Фонеска рассказал мне, как это случилось, — проговорила Ивейн, с некоторой опаской выказывая свое сочувствие. — Это должно было быть ужасно.

— Не более ужасно, чем для солдата ранение в битве. Просто я отказался потерять ногу, так что всем этим болям, которые порой принужден терпеть, я обязан исключительно собственной воле. — Он улыбнулся, обнажив белые зубы. — Испанцы сурово относятся к самим себе, но и к другим тоже, nina mia. Посмотрите на наши картины, почитайте наши книги, вспомните наших конквистадоров.

— Да, в них есть сталь, огонь и готовность к самопожертвованию, — прошептала Ивейн. — Здесь, на острове, это тоже чувствуется, это написано на лицах жителей. Они похожи на лица с портретов Диаса, а глаза у них словно с портретов Эль Греко.

— Эль Греко хорошо понимал Испанию и ее народ, хотя сам был греком. Может быть, иногда человек из другой страны способен понять нас даже лучше, чем мы сами себя понимаем, а?

Она посмотрела ему прямо в глаза и прочла на лице дона Хуана всю смесь тех природных качеств, которые делали Испанию захватывающе интересной страной — теплой и одновременно жестокой. Люди ее были словно созданы из камня, глубоких теней и жаркого солнца. Они сочетали надменность со страстностью и умели чувствовать и любить жизнь в самых глубинных, могучих ее проявлениях.

— Сеньор Фонеска учит меня всему, что касается Испании, — улыбнулась Ивейн.

— И тебе нравится то, чему он тебя учит?

— Это очень увлекательно, сеньор.

— Что же именно увлекает — люди, история или, может быть, топография?

— Все вместе. Люди, их история, страна, в которой они живут.

Дон Хуан потушил сигарету, глядя на нее.

— Какой букет мудрости и безрассудства в моей воспитаннице, — пробормотал он вполголоса.

— Просто молодость, сеньор.

— Разумеется. — Он наклонился вперед и внимательно всмотрелся в широко расставленные глаза, блестевшие из пушистого пледа темного блестящего меха. — Да, иногда ты кажешься очень молодой, и, тем не менее, я могу понять, почему Кортес кипел от злости, когда я с ним разговаривал. Что ты сделала — дала ему пощечину?

— Нет. — Ивейн усмехнулась. — Я выпрыгнула из машины и убежала от него.

— Он бросился вдогонку?

— Да, бежал за мной, пока я не выскочила на пристань. Там оказалось много людей, так что я была спасена.

— От его нежелательного внимания?

— Да. — Она вцепилась в плед. — Мужчины, видимо, считают, что раз они остались с девушкой наедине, то уже могут … приставать к ней.

— Мы с тобой наедине, nina. — В уголках губ дона Хуана появилась хитрая усмешка. — А ты не боишься, что мои инстинкты возьмут надо мной верх, и я стану приставать к тебе?

— Вы мой опекун, — возразила Ивейн.

— Значит, насколько я понял, от меня ты убегать не собираешься?

Она устремила на него взгляд, не зная, что сказать и осознавая магнетическую силу, таившуюся в этом непостижимом человеке. Складки в углах рта смягчила полутьма, седина не была видна, и на одно головокружительное мгновение Ивейн показалось, что она наедине с молодым, дерзким доном Хуаном, который любил горячих скакунов, который искал счастья, добывая серебро в забытых шахтах, и развлекался с экзотическими женщинами.

Сейчас, наедине с доном Хуаном, она сомневалась в своей безопасности больше, чем с любым другим мужчиной на свете.

К ее облегчению, он отстранился и достал из отделения для перчаток карманный фонарик.

— Предлагаю пойти поискать, где бы нам провести ночь, может, и отыщем какую-нибудь хижину недалеко от дороги. Только возьми с собой плед и накинь на плечи.

Они выбрались из машины на дорогу, едва видную в тумане. Ивейн нерешительно озиралась. Мир вокруг безмолвствовал. Силуэты деревьев смутно темнели в тумане.

— А может, нам лучше остаться в машине, сеньор?

— Нет, — твердо заявил он. — Ты рискуешь простудиться, а у меня скоро разноется нога из-за сырости. Идем, держись поближе ко мне, и я обещаю, что скоро ты уже будешь сидеть у горящего камина и пить дымящийся кофе.

Яркий луч фонарика пронизывал туман, и через некоторое время они оказались на утоптанной дорожке. Ивейн послушно шла рядом со своим покровителем, хромавшим больше обычного. Сырость пробралась в его изувеченную ногу, которую с такими мучениями и трудами удалось заново собрать буквально из кусочков, и Ивейн мучительно хотелось взять дона Хуана под руку — как делала это Ракель — и дать ему хоть некоторое облегчение. Ведь боль всегда сильнее, когда стараешься скрыть ее.

— Ах! — Он вдруг остановился как вкопанный. Испуг Ивейн мгновенно сменился вздохом облегчения, когда она увидела, что луч фонарика наткнулся на неровную белую поверхность стены, потом высветил оконную раму, а за ней деревянную дверь с железным кольцом.

Потом луч света упал на закутанную почти до глаз в меховой плед Ивейн.

— Ну, Гретель, нашли мы все-таки домик в лесу. Как думаешь, посмеет Гензель постучать в эту дверь?

Она фыркнула. Ей очень нравилось, когда дон Хуан позволял себе шутить: юмор, скрытый в его характере, был похож на золотую жилу в глубинах скалы.

— У Гретель очень замерзли ноги, — пожаловалась она.

— Да, я заметил, что ты прихрамываешь, дитя мое.

— Да нет, я потеряла каблук от правой туфли. Он оторвался.

— Тогда пошли. — Дон Хуан приподнял железное кольцо и ударил им в дверь раз, другой; удары гулко раздавались в ночи.

Они подождали, затем услышали, как кто-то открыл у них над головой окно второго этажа.

— Кто там? — раздался стариковский, ворчливый голос.

— Сеньора, мы умоляем вас о ночлеге. У нас сломалась машина, и мы заблудились в тумане.

— Простите меня, сеньор, у меня нет для вас комнаты…

— Я щедро заплачу, сеньора.

Ответа не последовало — видимо, женщина колебалась, потом они услышали, что окно закрыли.

— Все деревенские очень осторожны в такие ночи, как эта, — по-английски обратился дон Хуан к Ивейн. — Старуха приютит нас, если я заплачу ей за беспокойство.

— А вы скажите ей, кто вы, — предложила Ивейн.

— По некоторым причинам, — в голосе его слышалась улыбка, — я хочу остаться инкогнито.

Ивейн еще размышляла над этим замечанием, когда звякнул засов, и дверь домика медленно отворилась. Их взорам предстала закутанная в шаль согнутая фигура с коптилкой в руках. Старуха подняла ее над головой, чтобы получше разглядеть своих непрошеных гостей, и тяжелым взглядом уставилась на дона Хуана, высокого, аристократически выглядевшего, несмотря на взъерошенные волосы, а затем перевела взгляд на его молоденькую, закутанную в меха, спутницу.

— Прямо не знаю, пускать ли мне незнакомых людей на постой. Откуда мне знать, что вы честные люди?

Дон Хуан вытащил из кармана кошелек и достал оттуда несколько крупных купюр.

— Вот, возьмите, сеньора. Полагаю, этого достаточно, чтобы мы могли получить крышу над головой на одну ночь? Прошу вас, посмотрите — юная леди вся дрожит от холода.

Старуха упрятала деньги под шаль и распахнула дверь, так что дон Хуан и Ивейн смогли протиснуться мимо нее внутрь. Они оказались в узком коридоре. Дверь с треском захлопнулась, лязгнула задвигаемая щеколда, и их повели на кухню, где огонь отбрасывал красные блики на беленые известковые стены и низкий закопченный потолок.

Хозяйка поставила лампу на стол и подбросила дров в камин. Когда пламя разгорелось, она повернулась к своим гостям, чтобы еще раз как следует рассмотреть их. Ивейн не могла отогнать мысль, что старуха до крайности похожа на ведьму со своими сверлящими глазками и смуглым, словно печеное яблоко, морщинистым лицом, обрамленным черным платком. Она вперилась острым взглядом в лицо Ивейн и что-то пробормотала скороговоркой по-испански. Ивейн беспомощно оглянулась на дона Хуана, не понимая деревенского диалекта.

— Сеньора предлагает тебе миску супа.

— О… да, благодарю вас!

Он сказал что-то женщине, та подошла к очагу и придвинула черный горшок поближе к огню. Старуха бросала какие-то фразы через плечо, и Ивейн вдруг почувствовала, как опекун крепко схватил ее за руку. Затем он помог ей снять плед с плеч. Старуха проковыляла к столу и принялась расставлять глиняные миски, а потом достала ложки и хлеб.

— Что она говорит? — Влажные от тумана волосы Ивейн прилипли к вискам осенне-золотистыми прядями, что придавало ей сходство с русалкой. И это впечатление еще усиливалось от тусклых теней, которые лампа отбрасывала по старомодной деревенской кухне с тяжелыми деревянными стульями и треногой табуреткой, на какой доят коров, плетеным ковриком перед очагом и полкой для посуды, заставленной фарфоровыми безделушками и вазочками с искусственными цветами.

Тень дона Хуана выросла до потолка и заполнила полкухни… На этой убогой кухне он выглядел странно и неуместно в своем безукоризненном сером костюме. Ивейн привыкла видеть его на фоне шитых золотом портьер и темных красок благородной антикварной мебели комнат, в которых аромат роз смешивался с запахом его дорогих сигар.

Опекун как будто колебался, видимо, стараясь щадить чувства Ивейн… это было так необычно, что девушка вопросительно посмотрела на него.

— Она говорит, что в доме только одна спальня… она будет спать здесь, в кухне, в углу за очагом.

Ивейн посмотрела на него, и ее охватило чувство полной беспомощности. Дон Хуан тяжело опирался на трость, тоненькая жилка билась на виске. Она поняла, что у него болит нога, и ему больше негде лечь наконец и отдохнуть… кроме той, единственной во всем доме спальни! Девушка отвернулась, убеждая себя, что нечего быть такой щепетильной… но что он сказал хозяйке?

По кухне разнесся запах чечевичной похлебки и приправ, и старая карга разлила горячую жидкость по двум мискам. Ивейн села за стол, не смея поднять глаз на дона Хуана. У нее дрожали колени. Женский инстинкт подсказывал ей, что старуха ни за что не позволит им провести ночь в одной спальне, если не убедится, что они женаты!

Они вскарабкались по узкой каменной лестнице в спальню с низким потолком, пламя свечи, которую несла Ивейн, осветило известковые стены и блестящее покрывало.

Здесь стояли кровать, комод и стул — больше ничего. Комната была под самыми стропилами и сразу напомнила Ивейн ее маленькую холодную каморку в Санделл-Холл… только раньше ей не приходилось делить спальню с высоким смуглым мужчиной, в глазах которого горит дьявольский огонек!

Ивейн уловила этот огонек, когда дон Хуан перевел глаза с единственного деревянного стула на постель, и ей показалось, что тишина в комнате заполнена оглушительным биением ее сердца.

— Вы что-то разволновались, — негромко заметил он.

Ивейн посмотрела ему прямо в глаза и поняла, в чем причина ее волнения. В их глубине сейчас таилась та темная сатанинская усмешка, которая так всегда тревожила ее.

— Я всегда дрожу, если очень устаю. — Она отбросила волосы на спину. — Это… это не потому, что мы должны остаться здесь вдвоем на всю ночь — с моей стороны это было бы глупо.

— Не просто вдвоем — нам придется спать на одной кровати. — Он заломил бровь, насмешливо глядя на нее. — Конечно, я мог бы поиграть в мученика и просидеть до утра на стуле, но я убежден, что у вас слишком нежное сердце, чтобы позволить мне претерпеть такие жестокие мучения.

— Конечно, конечно. — Ивейн снова почувствовала слабость, ей захотелось просто бессильно опуститься на край страшно скрипучей кровати с деревянными набалдашниками на спинке. Она всеми способами старалась не смотреть на высокую фигуру дона Хуана, смуглое лицо которого при свете свечи было дьявольски привлекательным настолько, что Ивейн не могла шевельнуться. Она боялась даже подумать о том, что они должны провести несколько часов в одной комнате… в одной постели!

— Тогда я могу занять стул! — порывисто выпалила она.

— Nina. — Его голос был особенно тих и ласков. — Мне казалось, ты мне доверяешь?

— Да, очень… просто…

— Просто что, малышка?

— Я… я вовсе не малышка.

— Ах, вот в чем дело! Ты уже достаточно взрослая и стремишься сохранить свою невинность, а раз мы оказались здесь вдвоем, ночью, совсем одни, ты считаешь, что я потеряю голову и наброшусь на тебя с самыми злодейскими намерениями.

Из-за сковывающего страха перед ним до Ивейн только через минуту-другую дошло, что дон Хуан смеется.

— Я… я просто не привыкла к таким ситуациям, в отличие от вас, — вспыхнула она.

Излом его брови стал еще язвительнее.

— Ты уже не ребенок, так что я не могу тебя отшлепать за такую дерзость, — лениво протянул он. — Но у мужчины есть и другой способ унять раздражение девицы. Догадалась, о чем я?

Ивейн невольно посмотрела на его рот и отпрянула как можно дальше. Отблески свечи дрожали на ее голых руках и тонкой шее, отражались в перепуганных глазах, поблескивали в золотистых рыжих волосах. Мысль о том, что дон Хуан может поцеловать ее, поразила Ивейн. Внезапно на глазах у нее выступили слезы усталости и потрясения.

— Я… я не хочу с вами бороться, — сказала она прерывистым голосом.

— А что ты хочешь, nina? — Он оглядел Ивейн с ног до головы, заметил дрожь юного напряженного тела и едва сдерживаемые слезы. — Скорее всего, ты сама еще не знаешь этого, и сегодня я больше не буду тебя дразнить. Ты будешь спать в постели под одеялом, а я поверх одеяла. Поверь мне, даже меч, положенный между мужчиной и женщиной, не является большей преградой, чем невинность и страх. А ты просто олицетворение того и другого.

По губам его скользнула чуть заметная улыбка, но эта улыбка была доброй, и снова Ивейн содрогнулась от чувства, названия которому не находила. Только секунду назад она готова была вырваться отсюда и убежать, куда глаза глядят, а уже через мгновение этот человек заставил ее захотеть совершенно противоположного. Потому что Ивейн знала — если бы он улыбнулся ей и раскрыл объятия ей навстречу — она, не задумываясь, бросилась бы к нему и прижалась к его груди в поисках тепла и счастья.

Девушка вздрогнула… то ли от холода в комнате, то ли от своих мыслей, но дон Хуан сразу же это заметил и, прихрамывая и опираясь на палочку, обошел вокруг нее. Взяв ее руку, он ощутил, какая она холодная и влажная.

— Ноги у тебя так и не отогрелись? — спросил он.

Она кивнула:

— Нет, у меня ноги всегда холодные, а зимой раньше даже случались обморожения. Санделл-Холл такой большой, и там всегда было прохладно.

— И ты, наверное, жила в комнате без камина, да? — Он заставил ее сесть на край кровати. — Сними ботинки, я разотру тебе ноги, чтобы они согрелись.

Протестовать было бесполезно. Без туфель Ивейн вдруг почувствовала себя маленькой и беззащитной, и, когда он взял в руки ее ногу и принялся тереть, до тех пор, пока кожу не стало пощипывать, словно в ней появились сотни маленьких иголочек, девушка была одновременно и смущена и благодарна. Такое мог бы сделать отец для маленькой дочурки. Как странно было представить этого смуглого, загадочного человека в роли отца! Когда тепло его рук перетекло в ее ноги, Ивейн едва одолевала дремоту. Тогда дон Хуан положил ее ноги на постель, накрыл ее одеялом и подоткнул все углы, чтобы не дуло. Ивейн посмотрела на него слипающимися глазами.

— Теперь лучше? — спросил дон Хуан, его тень выгнулась на стене, когда он наклонился, чтобы убрать волосы у нее с лица.

— М-м-м, так хорошо и щекотно, — пробормотала Ивейн, но слова замерли у нее в горле, когда тонкая рука с длинными пальцами ласково провела по ее щеке. Ей захотелось повернуть голову и прижаться губами к этим добрым, нежным пальцам, но ведь такой порыв может быть истолкован неверно и послужить искрой для сухого сена — и в следующую минуту она очутится в его объятиях… во власти его губ, ожесточенных болью, одиночеством и сдерживаемой страстью. Ивейн сжалась, отстраняясь от его прикосновения, и он сразу же отошел от кровати. Сердце у нее билось так, что девушка боялась задохнуться, пока лежала в постели и следила за двигающейся по стене тенью, когда он снимал ботинки, пиджак, галстук и манжеты. Дон Хуан положил их на стул возле кровати, потом задул свечу, наступила темнота, и Ивейн судорожно вцепилась пальцами в стеганое одеяло, когда он растянулся рядом с ней на кровати и завернулся в плед.

Ивейн прислушивалась к его дыханию. Он лежал так близко, их разделяло только тонкое одеяло, и девушка едва сдерживала нервную дрожь, сотрясавшую все ее существо.

Никто и никогда не должен узнать об этой ночи… а главное, не должна узнать Ракель, с которой дон Хуан провел предыдущий день. Взгляд Ракель был слишком красноречивым, когда она смотрела на него. Она ни за что не поверит, что девушка может провести ночь наедине с доном Хуаном и не оказаться в его объятиях. С замиранием сердца Ивейн думала про эти сильные руки, лежащие всего в нескольких дюймах от нее, а потом услышала шепот:

— Давай закрывай свои большие глазки, nina mia, и засыпай. Сегодняшняя ночь будет нашим секретом. А завтра нам все это покажется таким смешным.

— А что вы сказали старухе? — осмелилась спросить Ивейн.

— Ничего не говорил… про нас ничего.

— То есть… вы позволили ей предполагать, что мы имеем полное право… спать вместе?

— Именно предполагать, ты хорошо выразилась.

— Вы действительно просто дьявол какой-то, дон Хуан!

— Можешь думать обо мне все, что хочешь. — Голос его звучал лениво. — Но ты должна все же признать, что в постели спать удобнее, чем всю ночь клевать носом на стуле.

— Ну… да.

— Тогда не позволяй своей совести лежать на твоем пути как неподъемный камень, мисс Пилгрим. Можешь считать меня просто горячей грелкой. А теперь все — спи.

Ивейн чуть не рассмеялась над его словами, она так любила, когда он шутит…

Любила — его?

Не двигаясь, она лежала, прислушиваясь к его дыханию, и почувствовала, как он пошевелил больной ногой, чтобы устроить ее поудобнее. «Как я тебя люблю? — слова, давно забытые, всплыли в ее памяти. — Люблю тебя всей страстью моих бескрайних бед, с наивной детской верой — люблю тебя без меры, дыханьем, плачем, радостью всех моих юных лет!»

Ивейн закрыла глаза и заснула рядом с доном Хуаном де Леон.

Наутро, проснувшись, она увидела, что солнце ярко освещает белую комнату под крышей. Птицы, которые свили рядом с окном гнездо, оглашали воздух звонким щебетанием. Она мгновенно вспомнила все волнения минувшей ночи и стала вглядываться в лицо спящего рядом с ней, словно на всю жизнь запоминая, как черны его волосы, как горд орлиный нос и как осторожно придется ей отныне обращаться с этим человеком, который был ее опекуном.

Она тихонько вылезла из постели, подошла к окну и, широко распахнув ставни, выглянула вниз, вдыхая утренний воздух и нежась на теплом солнышке, разогнавшем вчерашний промозглый туман. Маленькие клочки этого тумана, застрявшие между кронами сосен, еще не растаяли, а от влажных трав в воздухе плыло пряное благоухание.

Если бы только можно было остановить мгновение и заставить его длиться вечно! Тогда она выбрала бы этот миг и это место, пока утро так свежо и нежно, и она была единственной девушкой в жизни дона Хуана. И никакие слова, никакие обещания, данные другим женщинам, не могли нарушить этого очарования.

Глава 7

Следующие несколько дней Ивейн всеми силами старалась делать вид, что в жизни для нее нет ничего важнее уроков с доном Фонеской. Каждое утро шофер привозил ее из замка на виллу, где иногда она видела Ракель — или в саду, или когда та собиралась уходить в клуб, поиграть с друзьями в теннис или на прогулку.

Элегантная Ракель всегда казалась насмешливой, когда ей приходилось сталкиваться с ученицей своего отца.

— Ах, какая же вы старательная ученица, — бросила она ей как-то утром, когда застала Ивейн с учебниками за столом в патио. — Манрике Кортес спрашивал про вас вчера, и я сказала, что он может приехать навестить вас сюда.

— Надеюсь, что этого не случится, — ответила Ивейн. — Он меня отвлекает и не принимает мои занятия всерьез.

— Понятно. — Ракель приколола маленький бутон чайной розы к отвороту своего изысканного костюма. — Разве не веселее было бы выйти замуж за славного молодого человека, чем сидеть здесь и корпеть над книжками, пичкая себя какими-то цифрами, фактами и именами?

— Мне нравится учиться, а ваш отец — прекрасный учитель.

— Он милашка, — согласилась Ракель, и в ее улыбке промелькнула собственническая ревность. — Я знаю только одного мужчину, который мог бы сравняться с ним по уму, образованности и истинно испанскому благородству. Как вам нравятся наши мужчины, мисс Пилгрим?

Ивейн подняла на нее глаза и увидела, что Ракель холодно рассматривает ее открытое зеленое платье и рыжие волосы.

— Да, мне нравится, когда меня очаровывают, — улыбнулась она. — У испанцев, безусловно, есть определенный шарм и редкая галантность.

— Тогда странно, что вы до сих пор ни в кого не влюбились, мисс Пилгрим. Конечно, я слышала, что британцы — холодная раса и не любят обнаруживать своих чувств.

— У меня такое впечатление, что вы на что-то намекаете, сеньорита Фонеска. — Ивейн строго взглянула на нее. — Прошу вас быть со мной откровенной.

— Дон Хуан не может вечно вас опекать… это достаточно откровенно? Вы не ребенок, даже если он так и думает.

— Нет, сеньорита. — Ивейн посмотрела Ракели прямо в глаза. — Я не намерена пользоваться щедростью дона Хуана дольше, чем это будет необходимо. Ваш отец знаком с директором картинной галереи в Мадриде, так что я надеюсь довольно скоро уехать отсюда и начать работать там в качестве продавца-консультанта.

— Ах, в Мадриде? Конечно, вам там будет удобнее, тем более что вы дружите с Манрике Кортесом. Он, похоже, серьезно увлечен вами, но послушайте моего совета — не стройте из себя недотрогу слишком долго. Мужчины, конечно, любят азарт преследования, но они любят и настигать свою добычу. — Ракель разгладила бежевые перчатки. — А это правда, или мне показалось, что вы несколько боитесь мужчин?

— Я вовсе не затворница, — возмутилась Ивейн.

— Мне показалось, что Манрике считает вас очень застенчивой и большой скромницей и что он чем-то встревожил вас во время вашего последнего свидания.

— Скорее разозлил.

— Боже мой, — Ракель вытаращила глаза от любопытства. — Что он сделал?

Ивейн снова вспомнила их прогулку на машине и вдруг поняла, что ее полностью затмили события последующей ночи, той, проведенной в деревенском доме. Если бы только Ракель узнала, что там случилось! Как сбило бы это с нее спесь, потому что сеньорита Фонеска, уж конечно, не способна поверить, что девушка может сохранить невинность, проведя ночь с мужчиной. Как была бы посрамлена ее наглая уверенность в том, что дона Хуана не интересует ни одна другая женщина, кроме нее!

Если бы только это было правдой!

Ивейн снова разволновалась, ей казалось, что в ее душе вот-вот разразится буря. Ракель такая мелкая и пошлая по сравнению с доном Хуаном! Она проводила дни в праздных развлечениях и вовсе не была в него влюблена по-настоящему.

Наконец в патио вошел сеньор Фонеска с книгой по технике гравюры в руках, и Ивейн почувствовала облегчение.

— О-о, ты хочешь остаться и присоединиться к нашим занятиям? — спросил он у дочери, насмешливо прищурившись. — Я думал, ты идешь на обед в «Идальго» с одним из твоих многочисленных поклонников.

— Ничего, папа, он подождет. — Ракель с сожалением взглянула на Ивейн. — Как я вам сочувствую, дорогая, что вам надо работать. Лучше послушайте моего совета и найдите себе мужа.

— А себе ты уже нашла? — сухо спросил ее отец.

— Да, папа, и это кое-кто совершенно незаурядный. — Она загадочно улыбнулась и поцеловала отца в щеку. Потом, так же улыбаясь, помахала на прощанье Ивейн и грациозно вышла из патио. Когда она ушла, аромат ее духов еще витал в воздухе, а ее слова преследовали Ивейн все утро. Она понимала, что этот неординарный человек — дон Хуан, который должен жениться, чтобы продолжить род и передать в наследство сыну титул и остров де Леон.

Ивейн и ее учитель пообедали в тени раскидистого дерева, птички весело свистели в ветвях, цветы покачивались под тяжестью шмелей и пчел.

— Ты сегодня грустна, Ивейн. Чем-то обеспокоена?

Она вздрогнула от неожиданности при этих словах, которые вырвали ее из глубокой задумчивости.

— Я просто думала, сеньор, что не могу жить в кастильо слишком долго. Когда, как вы считаете, я смогу начать работу в галерее в Мадриде?

Сеньор Фонеска улыбнулся, поднялся из-за стола и срезал персик с дерева маленьким перочинным ножом с ручкой из слоновой кости.

— Ах, молодые так торопятся испытать новые приключения, увидеть новые лица. Ты уже устала от своего бородатого учителя и толстых книг, которые он заставляет тебя изучать?

— Нет-нет, что вы, — торопливо ответила Ивейн. — Мне очень, очень нравится у вас. Я глотаю все, чему вы меня учите, как голодная кошка, — пошутила она. — Но мне хочется независимости… Ведь я не могу вечно пользоваться столом и приютом дона Хуана.

— Я уверен, ему доставляет удовольствие предоставлять тебе то и другое. — Сеньор рассек персик пополам, вынул косточку и одну половинку положил на тарелку перед Ивейн. — Хуан истинный испанец и щедр по природе. Все равно кастильо слишком велик для него одного, и ты помогаешь справиться с пустотой и одиночеством. Бери персик, Ивейн, ешь и перестань выдумывать, что являешься для кого-то обузой.

— Когда он женится, сеньор…

— О, не думаю, что этот великий день наступит так уж скоро.

— Но к тому времени мне хотелось бы уже уехать.

Фонеска посмотрел на нее проницательным, умным взглядом.

— Когда Хуан женится, для тебя все изменится, а пока наслаждайся своим положением его воспитанницы.

Она улыбнулась и откусила персик.

— С'est la vie ^[24], — вздохнула она.

— Да, детка, что будет — то будет. Все мы должны подчиниться своей судьбе, какова бы она ни была.

— Эта мысль делает мое будущее таким же неопределенным, как у облетевшего осеннего листа.

— Тебе так кажется оттого, девочка, что ты еще очень молода. Юным положено грезить, надеяться и слегка грустить. Лучшие поэты и живописцы были по преимуществу людьми молодыми, скорее страдавшими от неразделенной любви, чем находившими в ней утешение. Любовь — основа всего… и избежать этого невозможно.

— Я еще никогда ни в кого не влюблялась, — просто сказала Ивейн. — Но мне всегда было интересно, как можно определить…

Сеньор долго смотрел на нее внимательным взглядом.

— Расставание с близким человеком всегда как маленькая смерть. Когда приходится уходить, а ты готова отдать все, чтобы остаться. Любовь — это самое главное, nina. Это страстное желание стать частью другого человека, но не на час, а на каждый день и каждую ночь. Не сомневайся, ты поймешь, почувствуешь, когда влюбишься. Ты очень чувствительная и потому больше других подвержена страстям. — Он тихонько рассмеялся, увидев, как расширились ее глаза. — Либо ты испытаешь огромную радость, либо огромную грусть, — предсказал он. — Потому что тут не может быть компромисса для девушки, которая должна отдать себя всю, без остатка, одному мужчине.

— Получается, что я такая преданная, что даже неловко, — сказала она полушутя.

— Но без этой преданности, — он взял ее руку и поцеловал, — ты не была бы такой превосходной ученицей.

— Благодарю за комплимент, сеньор. А когда вы выдадите мне мой диплом?

— Все в свое время, nina. — Он крепче сжал ее руку. — Когда женитьба дона Хуана станет неминуемой, я буду первым, кто об этом узнает.

Ивейн улыбнулась. Конечно же, отец Ракель будет первым извещен о том, что в определенный день в барочном кафедральном соборе с резными башенками и выгоревшими на ярком солнце стенами ему предстоит передать свою дочь в руки Хуана де Леона. Невеста будет с головы до ног в кружевах, изготовленных местными монашенками, с девственно белыми лилиями в руках, шею ее будут украшать жемчуга — гордость семьи де Леон, а на нежных алых губах будет покоиться тихая улыбка. Будут звонить колокола, и на всем острове объявят праздничный день. И все будут радоваться за маркиза, и все скажут, что выбор невесты безупречен.

Через несколько минут Ивейн очнулась и увидела, что сеньор Фонеска покинул ее. Был час полуденной сиесты. Обрывки их разговора еще звучали в ее ушах. Ивейн чувствовала беспокойство и бездумно чертила разные профили в своей тетрадке… гордые испанские профили, похожие на один-единственный… Она отбросила ручку и, подчинившись внезапному импульсу, выскользнула в боковую дверь патио, и решила немного отдохнуть от занятий.

Ивейн спускалась по широким каменным ступеням, ведущим к морю, где под полуденным солнцем рыбацкие лодки и шхуны мирно качались на волнах. Народу было очень мало, только коты шныряли под мавританскими арками. Узкие ставни на окнах были закрыты от жары. Ветер с моря пах розами и рыбой. Высокая пальма отбрасывала тень на белую стену. Ивейн была одна-одинешенька в своем зеленом платье, и волосы ее полыхали еще жарче под золотым солнечным светом.

Грубые ступени привели ее вниз, на песчаный берег, и там Ивейн наткнулась на перевернутую лодку, дно которой было высушено солнцем; под ней прятался краб, который торопливо выскочил и бросился наутек, когда девушка присела на выбеленный лучами борт. Все было тихо. Даже море было спокойным, и отдаленные горы Испании тянулись на горизонте стальной синеватой цепью.

Наверное, уже совсем скоро она переедет туда, на материк, под тень этих гор, сядет в автобус, который повезет ее по белым от пыли дорогам до Мадрида, где она станет работать. Ивейн старалась радоваться этой мысли и с надеждой смотреть в свое будущее, но когда она представила, какое одиночество ждет ее в огромном шумном городе, все сжалось у нее внутри. Понурившись, Ивейн сидела на борту рыбацкой лодки и чувствовала холодящий озноб, от которого не спасало даже солнце.

Ивейн снова ощутила холод одиночества. Всю жизнь ей приходится расставаться с тем, что она любит. Ей нравился их маленький домик в Комб-Сент-Блейз, но, когда отец умер, ей уже нельзя было оставаться там. Ей нравились остров и замок, но после женитьбы патрона ей придется уехать и снова жить среди чужих людей.

Ивейн мигнула, и глаза ее застлали слезы. Она чувствовала себя такой одинокой, что сейчас с радостью отозвалась бы на любой приветливый голос.

И он раздался. Ивейн узнала бархатистые нотки, даже не оборачиваясь, — голос принадлежал испанскому гитаристу.

— Я все думаю про тебя, Ивейн. Наверное, это мои мысли привели меня сюда.

Девушка протянула ему руку, надеясь, что его теплое пожатие вырвет ее из холодного склепа мучительных мыслей.

— Привет, Рике. Мы здесь одни, если не считать котов.

Он взял узкую ладонь и переплел свои пальцы с пальцами Ивейн. Волосы его были темны как ночь, а улыбка — белой, как освещенные солнцем стены белых домиков, которые порогами спускались к морю. Прикосновение было нежным и теплым, и на этот раз Ивейн не сжалась от красноречивой дерзости его взгляда.

— А почему ты плачешь? — спросил он. — Из-за блескасолнца на воде или потому, что убежала от меня тогда безо всяких причин?

— Стала бы я по тебе плакать, — фыркнула Ивейн, но голос ее не был строг. Она обрадовалась Рике. — Садись, поговори со мной, Рике.

— Непременно. — Он сел рядом с ней на край лодки, вытянув длинные ноги в узких темных брюках. Ослепительно-голубая рубашка была расстегнута на загорелой груди, на шее висел массивный золотой медальон. Рике был особенным, ярким, необычным, и у Ивейн, такой неопытной, сразу растаяло сердце.

— А что ты делала после того, как покинула меня в прошлое воскресенье? Надеюсь, не стала слоняться по пляжу? С моря тогда пришел сильный туман.

«Как же она забыла про туман?»

— Давай забудем эту глупую шутку, — сказала она, почти задыхаясь от волнения.

— Да, Ивейн, это правда было очень глупо. Что я сделал такого ужасного?

— Прошу тебя, давай начнем все заново, как в нашу первую встречу! Ты был так галантен, как старинный трубадур!

— Мне больше нравится чувствовать себя молодым, реquena ^[25]. — Его улыбка стала дразнящей. — Что такого сказал тебе маркиз, что ты целыми днями учишься и не поощряешь ухаживаний молодых людей?

— Просто мне нужно получить образование. Очень-очень нужно!

— А что ты сейчас изучаешь? Рыбацкие шхуны?

— Нет, просто хочу немножко побездельничать, — призналась Ивейн. — Почему-то сегодня никак не могу сосредоточиться, так что решила на часок убежать от своих книжек.

— Уроки, книги! — Рике порывисто схватил ее за руку. — Тебе нужно веселиться, радоваться жизни! На месте маркиза я бы давал тебе совсем другие уроки.

— Рике!

Он расхохотался.

— А ты никогда еще не была на испанской свадьбе, пекуэнья? Нет? Тогда я тебя возьму с собой. В шесть часов молодожены идут в церковь с родственниками, а потом будет праздник. Я обещал играть для них на гитаре, и меня просили привести с собой девушку.

Он помолчал и посмотрел на Ивейн.

— Мне будет очень приятно, если ты согласишься составить мне компанию, — тихо попросил он.

— Мне так хочется пойти с тобой, Рике, но в четыре за мной заедет машина, чтобы отвезти домой, в замок.

— Скажи шоферу, что вернешься позже.

— Правильно, — согласилась Ивейн. — Но ведь дон Хуан…

— А он что, запирает тебя в башне на весь день? — насмешливо осведомился Рике. — Ты так поддалась его чарам, что не смеешь больше ни на кого взглянуть? Ивейн, я хочу обращаться с тобой как со взрослой женщиной, а не как с ребенком. Я хочу подарить тебе музыку и веселье, смех, танцы, а не суровые башни замка и торжественный ужин в зале, мрачном от теней прошлого. Он считает, что раз сам не может танцевать, ты тоже не хочешь этого. Просто дон Хуан желает, чтобы днем ты была ребенком, а вечером непреклонной старой девой!

— Рике, что ты говоришь! — возмутилась Ивейн. — Дон Хуан совсем не такой. Он бы позволил мне пойти на свадьбу, если бы я захотела.

— Тогда и проблемы нет, — улыбнулся Рике. — Мы с тобой поедем в четыре в замок, и ты передашь с шофером сообщение для маркиза. Потом мы зайдем в клуб «Идальго», мне там надо забрать гитару. Сегодня вечером я не играю в клубе, так что мы оба можем повеселиться. Разве тебе не кажется это романтичным — отпраздновать свадьбу при свете звезд?

— У вас, испанцев, прирожденная страсть к любовным приключениям, — улыбнулась Ивейн.

— Испанка жизнь готова положить на то, чтобы угодить мужчине, который ей нравится.

— Боюсь, что мне никогда не стать испанкой.

— Вот тут ты ошибаешься. — Рике ближе наклонился к ней, и глаза его вспыхнули. — Если ты выйдешь замуж за испанца, ты и сама станешь испанкой.

— Но в глубине души я все же останусь англичанкой. У меня никогда не будет настоящей la еsрапоlа.

— У тебя есть свои чары. — Его взгляд скользил по ее лицу, задержался на волосах, красно-рыжих, как осенний лист, которые струились по зеленому платью, так шедшему ей. Что-то неразборчиво пробормотав по-испански, Рике прижал ее ладонь к своей пылающей щеке. — У тебя такие прохладные руки. Говорят, у кого руки холодные — сердце горячее. Еще на прошлой неделе мне хотелось просто пофлиртовать с тобой. Теперь я буду обращаться с тобой совсем иначе.

— Нет, прошу тебя, Рике… — У нее упало сердце. — Пусть наши отношения остаются легкими.

— Как суфле, — пообещал он. — Легкими, как колокольчики и музыка, и лунный свет.

— Рике, — встревожилась девушка, — не смей испытывать на мне свое очарование, потому что я не смогу ему противостоять. И тогда нам обоим будет больно.

— Для того и жизнь дана, чтобы испытывать боль, потом лечить ее и быть счастливым. Ивейн, не надо этому сопротивляться.

Как легко было бы оставить все попытки идти против судьбы, если б только она могла полюбить черноглазого гитариста! И улыбка обожгла ее рот, который готов был исказиться в рыданиях.

— Испанцы становятся очень опасными, когда хотят кого-то обворожить. Я буду танцевать на свадьбе твоего друга. Пусть этот вечер запомнится мне надолго, я буду вспоминать его, когда уеду отсюда.

— Разве ты не собираешься остаться здесь навсегда?

Она покачала головой:

— Нет, с самого начала это было временным пристанищем. Через какое-то время я поеду в Мадрид, я буду там работать.

— Ах, в Мадрид. О, я так много могу там тебе показать. Старый Мадрид и современный. И странный, и прекрасный. Мы будем там счастливы с тобой.

Ивейн посмотрела на него, и ей захотелось поверить, что она действительно сможет быть счастлива вдали от этого острова с колокольчиками олеандров и ароматными соснами, с блеском солнца на волнах и башенками высоко над морем, на фоне неба.

— По твоему лицу я вижу, что тебе грустно уезжать с острова, Ив.

Она смотрела на причудливое переплетение сетей и мачт вдоль берега и вдруг с испугом в глазах обернулась к нему:

— Ив! Ты назвал меня Ив!

— Тебе не понравилось?

— Почему, это очень по-дружески.

— Больше чем по-дружески, Ив. Если испанец зовет тебя уменьшительным именем, значит, он относится к тебе серьезно и с симпатией.

Ивейн усмехнулась:

— Значит, ты с самого начала заманил меня в ловушку, когда просил называть тебя Рике!

— Надеюсь, что заманил. — Глаза его обжигали ее, она увидела в них настоящую нежность и ласку.

Она хотела умолять Рике, чтобы он не смотрел на нее так, и, наверное, ее смятение не укрылось от гитариста, потому что он заговорил о другом. О своем детстве в горах Испании, о страстной детской мечте стать кем- то, а не оставаться всю жизнь крестьянином, ухаживающим за оливковыми и миндальными деревьями. Он убежал из дома, когда ему было пятнадцать лет, и на попутках добрался до города Барселоны, а там работал официантом, потом стал учеником музыканта, который играл на гитаре как ангел, хотя жил как черт.

— У меня нет и половины того дарования, что было у него, — задумчиво произнес Рике. — Зато я использую свои таланты до конца, ведь я очень честолюбив. Я хочу заработать много денег, а когда стану богатым, куплю большой дом с садами, где будут расти миндальные деревья, мимоза и бить фонтаны. Я буду очень обеспеченным человеком, и у меня будет жена и семья, — уверенно закончил он.

Ивейн улыбнулась:

— Да, ты меня удивляешь, Рике.

— А ты подумала, что я просто взбалмошный гитарист? — Он растрепал ее волосы. — Прежде всего, я испанец, а мы, испанцы, очень серьезно относимся к жизни, хотя и поем или бездельничаем, как только подвернется случай. Сегодня ты увидишь, как веселятся испанцы, и я научу тебя танцевать так, как танцуют испанские девушки.

— А мы пойдем в церковь на венчание? — живо спросила Ивейн. Его веселость передалась ей, и она уже с нетерпением ждала, когда они поедут на свадьбу.

— Красавица моя, ну конечно, пойдем.

На алтаре горели высокие свечи, их свет ореолом окружал юную чету, стоявшую перед священником и произносившую свадебные обеты. Церковные гобелены тускло отсвечивали в пламени свечей, и фигуры Марии с Младенцем казались удивительно реальными, словно стоящими прямо за алтарем; казалось, они оба с заботливым вниманием смотрят на молодую супружескую пару.

Притихшая и очарованная, Ивейн следила, как белую кружевную мантилью невесты набросили на плечо стоявшего рядом молодого мужа, что было частью обряда как залог того, что она предает свою судьбу в его руки и будет подчиняться ему с любовью и покорностью. Затем жених надел ей на руку кольцо, и она, застенчиво подняв на него глаза, тоже надвинула кольцо на его палец. Когда они обменялись кольцами, в толпе, заполнявшей все проходы в церкви, пронесся вздох радости и облегчения.

Дым свечей смешивался с запахом гвоздик. Священник провозгласил пару мужем и женой. Высокий смуглый парень улыбнулся и сжал руки, в которых держал оранжевый бутон, перламутровый молитвенник и четки. Они были слишком застенчивы, слишком влюблены, чтобы целоваться при всех, и Ивейн увидела, как мать невесты поднесла к глазам тонкий кружевной платок. Для молодой невесты, ее дочери, свадебные обеты будут нерушимы. В Испании пары соединяются на всю жизнь и никогда не разводятся. Молодожены смотрели друг на друга с радостной надеждой и доверием, четки сияли в свете алтарных свечей.

Солнце начало садиться, сияя охрой и золотом, когда счастливые гости устремились из церкви и стали забираться в старинные лакированные фиакры, нанятые отцом жениха. На дугах лошадей звонко тренькали колокольчики. Кортеж направился к дому жениха. Это был старый иберийский деревенский дом в предгорьях, с выжженными на солнце стенами и арками, с огромным старинным двором, где в темноте горели фонари, и отблески огней отражались на листьях кипарисовых и олеандровых деревьев.

Широкие юбки «фламенко» замелькали пестрыми бабочками, когда мужчины в широкополых шляпах и черных вечерних костюмах высаживали смеющихся девушек из экипажей. Некоторые гости приехали на свадьбу верхом.

Сомбреро, дерзкие кабальеро, старинная романтическая Испания — Ивейн чувствовала себя так, словно перенеслась в прошлый век.

Рике сверкнул белозубой улыбкой, обнял Ивейн за талию и повел ее по двору, чтобы представить хозяевам — родителям счастливой пары. Ивейн покрыла голову кружевной накидкой — это был надушенный платок, который ее учитель вручил ей, достав из гардероба Ракель, — и встретила теплые одобрительные взгляды двух женщин в экзотических мантильях над высокими гребнями, усыпанными драгоценными камнями.

На такие торжества, как свадьба, испанка достает все свои фамильные драгоценности — броши, ожерелья — и украшает себя с не меньшим блеском, чем сама невеста. Всюду трепетали веера, сверкали черные глаза. Гибкие, стройные мужчины, прекрасно сложенные, наклонялись к руке Ивейн и глубокими голосами страстно уверяли, как им приятно познакомиться с lа Inglesa. Сердце ее билось от приятного возбуждения, она отвечала им на своем еще не очень правильном испанском и была всякий раз вознаграждена быстрыми радостными улыбками, оттого что она не сочла за труд выучить их язык.

— Ваш язык, ваша музыка и свадьбы так чудесны, просто прелесть, — ликовала Ивейн. Она могла бы добавить, что это торжество живо напомнило ей деревенские танцы в ее родной деревне. Отец никогда не оставлял дочь дома одну: он нес ее на плече через болота и пустоши, чтобы девочка могла веселиться вместе с остальными детьми.

Здесь, на свадьбе Доретты и Альвареса, дети, наряженные в темные костюмы с кружевными рубашечками и платьица, стайками носились между деревьями, хватая мороженое и апельсины.

Ивейн огляделась. Обилие гостей заставило ее задуматься — нет ли среди толпы и ее опекуна. Или он сидит один в замке? А может, пошел куда-нибудь с Ракель, поддаваясь соблазну ее чар, которые, как сетью, медленно затягивались вокруг него? Сколько времени еще осталось до того момента, когда он сам будет стоять рядом с сияющей невестой, принимая комплименты и поздравления? Теперь, когда Ивейн побывала на испанской свадьбе, она живо представила себе высокого надменного маркиза возле алтаря, видела, как блестит новенькое золотое кольцо у него в руках, вот он надевает его на тонкий наманикюренный пальчик своей невесты… Губы Ракель расплываются в улыбке, потому что его кольцо и его обеты сделают ее маркизой. Она безупречно выглядит и безукоризненно сыграет свою роль, но ее фата, наброшенная на плечо дона Хуана, ничего не будет для нее значить. Ракель не станет подчиняться ему ни с покорностью, ни тем более с любовью.

— Давай же, идем поедим чего-нибудь, пока меня еще не просили петь и играть. — Рике, взяв ее за руку, вырвал девушку из задумчивости. Ивейн улыбнулась, и они протиснулись к накрытым столам, где на больших блюдах лежали всевозможные закуски — ломтики хрустящего хлеба, копченая ветчина, королевские креветки, редкостные сорта колбасы, сыры, ломтики нежной розовой свинины с начинкой, куриные ножки и омары.

Они взяли себе тарелки и выбрали угощение по вкусу, а кто-то налил им вина из бутылки в плетеной фляжке. Золотистый диск луны появился среди звезд, и под их светом Ивейн и Рике смотрели, как девушка и молодой человек танцуют фанданго.

Танец начинался медленно, как бы нехотя, его сопровождал только стук кастаньет в пальцах девушки и притопывание высоких каблуков танцора. Но постепенно темп нарастал, и вот уже пара кружится, и пестрые нижние юбки девушки бьются об узкие темные брюки танцора. Музыканты подхватили сухой четкий ритм кастаньет и щелканье каблуков, но временами, как замирающее сердце, музыка вдруг смолкала, и в тишине танцоры застывали лицом друг к другу. А через миг все начиналось заново, продолжался танец завлекания и преследования, пестрые юбки взметались, глаза танцора сверкали, и все это кружилось и пестрело при свете фонарей и звезд.

Ивейн почувствовала, что пульс ее забился в бешеном ритме, у своего плеча она ощущала стройную гибкость тела Рике. Его горячее дыхание шевелило ей волосы, с которых она уже сняла кружевное покрывало, и ей не хотелось думать ни о чем, кроме этой ночи. Ей не хотелось представлять себе жестокую реальность завтрашнего дня.

— Потрясающе? — шепнул он прямо ей в ухо.

— М-м-м. — Ивейн быстро отпила глоток вина. — Спасибо, что привел меня сюда, — я бы ни за что на свете не согласилась пропустить такое зрелище!

— Ты так говоришь, словно больше не надеешься побывать на испанской свадьбе.

— Может быть, еще на одной мне и придется побывать, но когда видишь что-то в первый раз, впечатление незабываемое.

— Все равно как впервые влюбиться?

Она почувствовала на себе его взгляд, в глубине глаз Рике сверкал отблеск горящего фонаря.

— Да, наверное, впервые это чувство захватывает с ошеломляющей силой, — легкомысленно сказала Ивейн. — Откуда мне знать?

— А я тебе скажу. — Рике повернул ее лицом к себе и попытался разгадать выражение огромных глаз, отражающих мерцание звезд и словно околдованных лунным светом. — Все эти люди считают, что я за тобой ухаживаю. Испанцы не понимают дружбы между мужчиной и женщиной — только любовь.

— Но мы же с тобой друзья!

— Не будь такой наивной, Ивейн. Для испанца друг — это приятель, мужчина, с которым можно поговорить о политике или корриде за стаканчиком манзаниллы.

— Так ты меня специально сюда привел, чтобы все решили, что мы не просто друзья?

— А это что — компрометирует тебя? — С мягким смешком он коснулся ее щеки. — Допустим, если бы я провел с тобой ночь, и этому был бы свидетель — все, я должен был бы на тебе жениться, как испанец, иначе ты была бы девушкой с запятнанной репутацией, и ни один мужчина не взял бы тебя в жены.

— Ты хочешь сказать, — тут ее сердце забилось часто и гулко, — что никто не поверил бы… в нашу невинность?

— А разве возможно, чтобы в такой ситуации мы остались невинны?

— Да… если мужчина — человек чести.

— Тогда он должен быть сделан из камня, — засмеялся Рике. — Все равно, даже если бы мужчина и девушка не занимались любовью, он обязан был бы взять ее в жены, иначе ей пришлось бы вступить в ряды статуэток.

— Статуэток? — переспросила Ивейн.

— Так мы называем девушек, которых как бы поставили далеко на полку.

— То есть ты всерьез утверждаешь, что католики так беспощадны по отношению к девушке, которая, может быть, оказалась в сомнительной ситуации просто волею судьбы?

— У испанцев очень строгий кодекс чести, и не забывай, что именно Ева соблазнила нашего праотца. Ведь мужчина весел и беззаботен до тех пор, пока взгляд его не упадет на женщину.

— Ах, бедные вы мужчины! — Ивейн вздернула подбородок. — Плохо вам, наверное, приходится с такими суровыми законами. Может быть, для вас было бы лучше, если бы операцию на адамовом ребре вообще не проводили?

— Это точно, — рассмеялся он. — Но только подумай, скольких удовольствий мы были бы лишены. Никаких амурных похождений, никаких хорошеньких личиков, никаких поцелуев! Несмотря на все опасности, все устроено вполне терпимо… или нет?

— По-моему, оттого что Ева когда-то соблазнила Адама, у него появилось превратное представление, что он якобы какой-то приз, который может достаться — или не достаться — женщине, и с тех пор, как его выгнали из Рая, он так и привык считать, что его персона — самая большая удача, которая может выпасть на долю девушки в жизненной лотерее.

— Для большинства девушек так оно и есть, — не моргнув глазом, заявил Рике. — Ну подумай сама, разве ты хочешь прожить всю жизнь без мужчины рядом, который любил бы тебя?

Ивейн обернулась и посмотрела на юных молодоженов, окруженных смеющимися друзьями, таких безоглядно счастливых, что она невольно искренне пожелала им, чтобы заботы семейной жизни никогда не затмили звезды, которые сейчас сияют у них в глазах. Они любили… большинство людей хотят быть любимыми: без любви жизнь им кажется пустой, совершенно пустой.

Как раз в этот момент гости стали звать Рике, прося его спеть. Волшебство его музыки еще больше усиливалось запахом сорванных гвоздик, блеском фонарей, цветными огоньками, смуглыми лицами людей, собравшихся во дворе.

Ивейн чувствовала себя среди них одновременно и желанной гостьей, и посторонней. Они казались ей вышитыми на каком-то старинном полотне фигурами. Современная жизнь не превратила в пустые маски усталого цинизма лица этих людей. У них были живые выразительные глаза, и они всей душой, как дети, отдавались простым радостям музыки. Они смаковали ее, как вино, а потом все взялись за руки, мужчины и женщины, через одного, встали в круг и начали танцевать сардану. Для Ивейн все это было так ново, так понравилось ей, все они с готовностью показывали девушке, как надо чередовать короткие шажки с длинными, пока она сама не уловила зажигающий ритм танца и не включилась во всеобщее веселье, которое потекло по ее жилам, как терпкое настоенное вино.

Прошел час или два, Ивейн внезапно оказалась одна. Она обмахивалась платком, в глазах отражался золотой диск луны, между деревьями мягко плыл напев «Челито Линдо». Ивейн казалось, что она сегодня словно побывала на небесах и почти, хотя и не совсем, отогнала от себя грустное сознание, что скоро ей придется покинуть этот остров сердечных людей, и солнечных дней, и колдовских ночей.

Она переводила дыхание, прислонившись к кипарису, в зеленом платье под цвет его кроны, очарованная луной и музыкой.

Скоро мелодия стихнет, и Рике будет ее искать. Девушка постаралась внутренне собраться при этой мысли: красивая, счастливая свадьба так взволновала Ивейн, что если он поцелует ее, она не сможет противиться.

Рике приблизился, как бархатная тень, как ленивая грациозная пантера, учуявшая свою добычу, и она слабо вскрикнула, когда он, обняв, прижал ее к дереву. Ивейн некуда было деться от этих сияющих глаз и губ, от которых в ее нежном горле словно стоял комок.

— Мужчине приходится следить за тобой, иначе ты тут же исчезаешь, — прошептал Рике ей на ухо. — Ты волшебная, как твои колдовские глаза, ночной мотылек, почти нереальный, которого нельзя даже коснуться! Теперь кажется святотатством подумать о тебе со страстью.

— Но еще совсем недавно ты советовал мне влюбиться.

— Теперь мне хочется поставить тебя в изящную серебряную вазу и просто восхищаться тобой.

— Высоко на полку? — засмеялась Ивейн.

— Перестань, — рассмеялся он вслед за ней. — Жених и невеста скоро будут раздавать сладости с миртового дерева, которое нарядили для них.

Взявшись за руки, они нырнули в толпу гостей, собравшихся вокруг молодой четы и смотревших, как невеста и жених срывают с дерева сладости друг для друга. Ивейн была так увлечена зрелищем, что замерла от неожиданности, когда Доретта протянула конфетку ей, а Альварес — Рике. Вокруг раздался взрыв смеха — никто, кроме Ивейн, не был удивлен этим. Девушка повернулась к Рике и вдруг увидела поодаль лицо, ярко освещенное фонарем. Она в изумлении уставилась на женщину, которая в ту туманную ночь дала им с доном Хуаном приют, и словно приросла к месту. Старуха-ведьма казалась тенью какого-то сна, она уже расплылась в памяти Ивейн, как и остальные подробности той ночи, нереальной, но и незабываемой.

Старуха держала в руке флягу с вином. Ее, видимо, наняли, чтобы разносить вино на свадьбе, и Ивейн была так поглощена праздником, что только сейчас заметила ее.

Она неловко улыбнулась женщине, которая смотрела на нее во все глаза.

— Не стесняйтесь, сеньорита, — кричали все вокруг. — Съешьте конфетку!

Но Ивейн не могла. Рот у нее пересох, сердце билось прямо в горле, она никого не видела, кроме одетой в черное старухи с флягой в руке.

— Могу я предложить сеньоре немного вина? — Старуха подошла поближе, ее маленькие глазки были злобными, как у гоблина. — Надеюсь, муж сеньоры в добром здравии? Какой джентльмен! Он хорошо заплатил мне за ночь, которую вы провели у меня в доме.

— Вы ошиблись, — вмешался Рике, в то время как все окружающие глазели на Ивейн с нескрываемым любопытством. — Эта девушка не замужем.

— Как это не замужем? — Старуха впилась взглядом в побледневшее лицо Ивейн. — А, тогда понятно, почему этот господин так щедро заплатил мне.

— О чем ты бормочешь, старуха? — Казалось, изо рта Рике вместо слов вылетал огонь.

— А вот вы сами спросите молодую госпожу, сеньор. — И как злобный дух несчастья ведьма исчезла, а Ивейн вскрикнула от боли — Рике ухватил ее за запястье и сжал, словно железными тисками.

— Ты поняла, что она тут говорила?

По его лицу Ивейн отчетливо увидела, что ее секрет — их с доном Хуаном секрет — раскрыт.

— Да — кое-что.

Держа ее за запястье с таким видом, будто готов ее убить, он потащил ее прочь из толпы в уединенный закуток двора.

— Я хотел бы получить объяснения, если ты не возражаешь. — Его глаза опасно сверкали в темноте. — С кем это ты провела ночь в доме старухи, и почему вы выдавали себя за мужа и жену?

Ивейн вырвала у него руку и стояла, поглаживая запястье.

— К сожалению, не могу тебе этого рассказать…

— Тебе придется! Я требую! Я должен знать!

— А я отказываюсь. — Она дрожала. Свадьба разом потеряла для нее всю свою прелесть, ей хотелось только одного — вернуться домой, в замок. — М-м-мне все равно, о чем говорила старуха, та ночь в ее доме была совершенно невинной, так сложились обстоятельства, ни у меня не было выбора, ни у…

Она вдруг оборвала себя в ужасе, что чуть не произнесла имя, которое ни за что не должно быть названо… имя ее покровителя. Никто не должен знать, потому что только недавно Рике сказал, что испанец, который скомпрометировал девушку, должен сохранить ее доброе имя и жениться на ней!

— Пожалуй, мне пора идти, — сказала она скованно.

— Нет! — Рике преградил ей путь, и она оказалась в ловушке. — Нам надо поговорить об этом, Ивейн. Мы не можем просто уйти и сделать вид, что ничего не случилось. Я желаю знать имя этого мужчины… и только если ты назовешь мне его, я смогу судить, была ли та ночь такой невинной, как ты говоришь. Я хочу верить в твою невинность.

— Какая щедрость. — Ивейн почувствовала, как полуночный ветер с моря обдал ее голые руки кладбищенским холодом. — Прости, Рике. Я не могу тебе назвать имя моего товарища по несчастью, так что можешь думать, что тебе угодно…

— А не был ли это, случаем, дон Хуан?

На какой-то головокружительный миг Ивейн подумала, что сейчас выдаст себя криком, но на самом деле она так и осталась стоять, застыв от шока. Сделав над собой неимоверное усилие, она наконец заговорила:

— Господи, что ты несешь! Если бы дон Хуан вздумал меня соблазнить, то вряд ли ему понадобилось бы вести меня на ночь в чужой дом, тем более к этой старой ведьме.

— Кто же тогда? — Рике почти рычал, он стоял перед ней, разъяренный, словно готов был броситься на Ивейн и вытрясти из нее имя мужчины, которого она так упорно защищала. — Кого еще ты знаешь на острове? Кто еще это может быть, кроме сеньора Фонески?

— Теперь ты решил обвинить во всем моего учителя? — Холод, охвативший Ивейн с ног до головы, звучал и в ее голосе. — Рике, а почему это так важно для тебя? Почему ты не можешь поверить, что ничего дурного тогда не случилось?

— Мне важно узнать, почему ты так упрямо выгораживаешь этого человека?

— Упрям как раз ты. — Она тяжело вздохнула. — Ты забыл то воскресенье, когда мы поехали кататься на машине и поссорились. Я… встретила тогда кое-кого. Кого я раньше не знала.

Это была дерзкая полуправда, отчаянная попытка любой ценой скрыть имя своего опекуна, чтобы не вмешивать его в скандал. Здешний строгий моральный кодекс имел свою обратную сторону — он легко порождал скандалы. Меньше всего Ивейн хотелось очернить дона Хуана де Леон в глазах местных жителей. Они не считали его святым, но он был для них образцом чести, мужества и галантности. Если скандал расползется по острову и свяжет их имена, дон Хуан может посчитать, что его долг чести — жениться на Ивейн!

Она встретила взгляд Рике и в лунном свете увидела, какое разочарование и с трудом сдерживаемый гнев сверкают в нем.

— Прости, что развеяла твои иллюзии в отношении меня. — Она пыталась говорить легко. — Ты просто должен мне поверить, что ничего ужасного не случилось, что мы просто заблудились в тумане, который был в ту ночь, и попросились переночевать в первый дом, который нам попался. Он был галантен и добр ко мне, и я всегда буду ему за это благодарна.

— Ты влюблена в него?

От этого вопроса у Ивейн перехватило дыхание… ей пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не выдать глубокого волнения.

— Невозможно влюбиться в незнакомца. — Она вставила себя рассмеяться. — Это было бы слишком сильным впечатлением. Но все равно, мне трудно будет его забыть.

— Но я не могу понять, как ты позволила незнакомцу маскироваться под… под твоего мужа!

— Старуха просто сама так решила… а он посчитал, что в данных обстоятельствах это не важно.

— Это очень недальновидно с его стороны, — вспылил Рике. — Теперь эта старуха увидела тебя, и твой секрет стал достоянием всех. И все мои друзья будут считать тебя авантюристкой.

— А тебя так волнует, что все думают? — В лунном свете она внимательно всмотрелась в его лицо, суровое, молодое и обиженное, как у мальчишки, который нашел изъян в игрушке, к которой очень привязался. — Ты ведь на самом деле очень строгий пуританин, Рике, несмотря на твою склонность к флирту, правда ведь? Ну что ж, похоже, придется мне постоять на полке.

— Не шути этим!

— Знаешь, на самом деле очень забавно, — горько улыбнулась Ивейн, — когда тебя считают распущенной женщиной, и это всего несколько недель спустя после того, как на меня вообще никто не обращал внимания, когда мне приходилось целыми днями таскаться за женщиной, которую ничто, кроме себя самой, не интересовало. Интересно, что бы она на это сказала? Наверное, вот что: надо было завязывать волосы в пучок, милочка.

— Ивейн, — Рике схватил ее за плечи и встряхнул, — скандал распространяется здесь как лесной пожар, и так уже люди сплетничают о тебе. Разве тебе это безразлично?

Нет, гораздо больше ее заботило, чтобы не обнаружилось, что это дон Хуан спал с ней вместе в одной комнате и в одной постели. Он был до странности невероятно добр к ней, даже одна мысль о нем трогала сердце Ивейн, девушке хотелось отплатить ему за все, что он сделал для нее, особенно за те недели учебы у отца Ракель. Ивейн вспомнила о его романе с Ракель… и ей сразу же расхотелось о нем думать.

— Мне хочется домой, — сказала она устало. — Уже за полночь, и гости начали расходиться.

Рике, казалось, в запальчивости готов был что-то крикнуть, однако он сжал губы и лишь посмотрел в поднятое к нему лицо, грустное, молящее. В глазах Ивейн отражалась луна, волосы рассыпались по плечам после веселого танца. Еще совсем недавно они радостно отплясывали сардану, а жених и невеста срывали для них с праздничного дерева конфетки влюбленных. Теперь все было кончено. Сладость обернулась горечью на губах Рике.

Они попрощались и уехали на машине друга Рике. Ивейн почувствовала огромное облегчение, когда вдали, насупившиеся на верху холма, показались башенки замка, озаренные лунным светом. Она ощущала себя Золушкой, которая вся в слезах возвращается с веселого бала.

— Спокойной ночи… — бросила она через плечо и побежала открывать боковую калитку в кастильо. Когда калитка захлопнулась, Рике с другом уехали.

Глава 8

Фонари «летучая мышь» тускло освещали патио, когда Ивейн украдкой пробиралась по арочным галереям, ведущим в замок. Между деревьями порхали ночные мотыльки, на дне фонтана квакала лягушка. Золотистое сияние луны, выглядывавшей сквозь облака, придавало беседке, укрытой цветущими ветками, странный, призрачный вид. Холодный свет окутывал ее серебристым покровом, делая частью тайн ночи.

Стоя в лунных лучах, Ивейн вдруг услышала, как в замке кто-то играет на пианино. Музыка тихо доносилась до нее и плыла в ночном воздухе, грустная и завораживающая, и, словно привлеченная этими звуками, она пошла на них, пока не оказалась у приоткрытой двери золотой комнаты. Девушка остановилась перед ней и прислушалась. Было уже поздно, замок спал. — «Может быть, там привидение! — мелькнула у Ивейн внезапная мысль. — Ведь это комната Розалиты, и призрак играет на пианино прелюдию Шопена». Так одиноко в тишине ночи звучала музыка, что Ивейн не решалась заглянуть в комнату.

Наконец она набралась мужества и сделала несколько шагов вперед. Ее сердце колотилось в груди, когда она заглянула в комнату и увидела, кто сидит за пианино. В подсвечниках пылали высокие свечи, отражаясь в черной крышке фортепиано и освещая лицо ее опекуна.

Дон Хуан продолжал играть, словно не видел ее, но девушка знала, что у него слишком сильная интуиция, чтобы он не почувствовал ее присутствия. Ивейн сразу поняла, что он недоволен ею. Сердце подсказывало ей, что маркиз ждет ее возвращения. Хотя он был одет в черный шелковый халат и черное кашне, по гладко причесанным волосам она догадалась, что дон Хуан еще не ложился.

Когда прелюдия подошла к концу, пульс Ивейн разбушевался так, что она была близка к обмороку. Она хотела выйти из комнаты, но не могла сдвинуться с места, хотела что-то сказать, но язык не слушался ее. Она бы что-нибудь сделала, бросилась к его ногам, если бы он не относился к ней как к ребенку, который слишком поздно вернулся домой с прогулки, и которого теперь следует отругать и наказать.

В комнате стояла тишина. Дон Хуан медленно повернулся и посмотрел на Ивейн, смуглый, строгий, суровый. Черный халат и кашне делали его странно бледным. Его взгляд подчинял себе, Ивейн не могла отвести глаз в сторону. Она чувствовала, как бурлит в нем гнев.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени? — едко спросил дон Хуан.

— Я… да, я знаю, что уже поздно. — Она с трудом сдерживала дрожь в голосе. — Меня пригласили на свадьбу… сначала было венчание, а потом праздник, и мы уехали только после полуночи…

— Мы? — Теперь голос стал опасно мягким. — То есть, если я правильно понял, ты имеешь в виду себя и Манрике Кортеса?

— Да, сеньор.

— Свадьба была такой веселой, что тебе никак не хотелось уезжать, да? Там было вино и музыка, танцы. По тебе видно, что ты натанцевалась вволю.

— А мне нравится танцевать. — Ивейн поднесла руку к губам, словно хотела унять дрожь в голосе. — А почему мне нельзя, дон Хуан, потанцевать на свадьбе? Неужели я настолько молода и глупа, что меня нельзя отпускать одну никуда, кроме уроков?

Он бросил быстрый взгляд на девушку, ее платье, на кружевную накидку у нее на голове.

— Ты слишком молода, чтобы возвращаться домой так поздно. А теперь зайди и закрой за собой дверь. Я хочу знать, Ивейн, на чьей свадьбе ты была. У кого-то из друзей Кортеса?

— Они такие милые ребята! — Щеки ее слегка порозовели, она послушно закрыла дверь и, настороженная, стояла перед ним. — А праздник проходил на дворе старого дома в предгорьях — он принадлежит отцу Альвареса, сеньору Веларде.

— Ах вот как, это человек с добрым именем. Я доволен, что Кортес повел тебя к людям, которых я уважаю. Я слышал, что он не всегда так разборчив.

— Вам не следует быть таким напыщенным! — воскликнула Ивейн. — Я не юная девушка, которая воспитывалась в монастырской школе, чтобы так тщательно оберегать меня от жизни! Вы забываете, сеньор, что я работала служанкой и жила в чулане за лестницей, что я обслуживала гостей, которые приходили в Санделл-Холл! И мне, знаете, было приятно поменяться с ними местами и самой оказаться гостьей на пиру!

— Приятно слышать, что ты получила удовольствие, но, как твой опекун, я не могу не беспокоиться, когда ты возвращаешься домой за полночь.

Ивейн всмотрелась в его лицо, освещенное пламенем свечей, но не увидела в нем особой заботы, только злость и раздражение.

— Вам вовсе не нужно было дожидаться меня, — скованно произнесла она, — если только вы не собирались меня побранить.

— Я не браню тебя, дитя.

— Однако впечатление именно такое. — Она позволила себе горькую усмешку. — У вас сейчас такой хмурый вид, что у меня ноги подгибаются. Если вы будете продолжать так смотреть на меня, я свалюсь на ковер к вашим ногам от страха!

Губы дона Хуана дрогнули — знак, что он смягчается.

— Видимо, я уже забыл, каково это быть молодым и веселиться с друзьями так, что забываешь про время. Я забыл, что ты никогда раньше не бывала на испанской свадьбе, и что наверняка она показалась тебе захватывающе интересной. Скажи, — он передвинул ногу и взял свою эбонитовую трость, которая всегда стояла рядом с ним, — что на празднике понравилось тебе больше всего?

Перед глазами Ивейн снова пролетели мгновения только что прошедшего пестрого вечера, она вспомнила алтарные свечи, кружевную белую накидку, наброшенную на плечо жениха, обмен обручальными кольцами.

— Венчание, дон Хуан. — Внезапно, с юной грациозностью, она опустилась на колени и подставила под его левую ногу низкую скамеечку. Он с удивлением посмотрел на девушку, и она увидела свое отражение в темных глубинах его глаз.

— Зачем ты это сделала? — спросил он.

— Мне показалось, что у вас ноет нога, — ответила Ивейн. Она стояла перед ним на коленях, зеленая юбка платья окружала ее, как озеро, волосы падали прямыми, как дождь, прядями Ивейн на шею, бледное в свете свечей лицо было поднято к нему, она смотрела на дона Хуана с робостью. Ивейн впервые осмелилась сказать ему про его боль.

— Ты чутка, — задумчиво произнес он.

— А вы слишком заносчивы, чтобы признаться в том, что вас мучает боль, сеньор.

— Представь, как было бы скучно, Ивейн, если бы я каждый раз, когда меня беспокоит нога, жаловался. Я уже привык жить с этим, и ты тоже не должна меня баловать.

— Ах, нам всем нужно, чтобы время от времени нас кто-нибудь баловал, — улыбнулась она. — Налить вам бокал вина?

— Ивейн. — Он наклонился вперед и длинными пальцами сжал ее запястье… она вздрогнула и испугалась своей невольной реакции — словно молния пронзила ее с ног до головы. — Больше никогда не пытайся быть услужливой, забудь, что ты была служанкой. Ты мне ничем не обязана, и менее всего — сочувствием. Ты меня поняла?

— Да, поняла. — Она глубоко вздохнула. — Я могу принять от вас помощь, потому что у вас много денег, но вы отказываетесь от тех маленьких услуг, которыми единственно я и могу отблагодарить вас за вашу доброту. Это так мало, но это все, что у меня есть.

При этих словах дон Хуан странно улыбнулся.

— Знаешь, когда у тебя так вспыхивают глаза, тебя можно принять за испанку. Там в шкафчике, у окошка, стоит графин с бледно-золотистым вином. Король не откажется выпить бокал вина со своей нищенкой-служанкой!

Ивейн широко раскрыла глаза, уставившись на узкое, с хитрой усмешкой лицо.

— О… с удовольствием! — И вскочив, подбежала к шкафчику на подоконнике, скрытому длинными шелковыми занавесками. Распахнув дверцы, на которых были изображены позолоченные драконы, девушка увидела внутри целый строй старинных кувшинчиков и длинноносых кубков и, найдя нужный, начала наливать вино в бокалы, стараясь привести в порядок свои чувства.

Вдруг, как вспышка, у нее в голове мелькнула внезапная мысль: дон Хуан де Леон может быть очень опасным, если безумно, безоглядно полюбит женщину. Но Ивейн не могла поверить, что он любит Ракель Фонеску именно так. Даже если это и правда, Ракель не станет переживать от этого, ей намного приятнее собирать сплетни и наслаждаться комплиментами поклонников на террасе клуба «Идальго». Она будет довольна, будет наслаждаться любовью Льва — повелителя этого острова.

Ивейн взяла бокалы и подошла к своему опекуну. Она чувствовала устремленный на нее взгляд темных глаз и боялась, что прольет вино или опрокинет бокалы, или споткнется. Он был живым, реальным, он волновал ее, и одновременно он был только мечтой, которую она увезет с собой. Таким Ивейн запомнит его: в этой, так подходящей ему комнате с золотыми зеркалами, резными панелями, старинным фортепьяно.

— Прошу вас, сеньор. — Она протянула дону Хуану бокал вина и смотрела, как длинные пальцы легли на тонкий хрусталь. Эти руки умели прикасаться к красоте, любили ее и сами были способны творить прекрасное. Ивейн захотелось услышать еще, как играет дон Хуан.

— Как мне хочется, чтобы вы еще что-нибудь сыграли, прежде чем мне отправляться спать, — словно про себя прошептала она.

— Разве сегодня ты мало наслушалась музыки? — Потягивая вино, дон Хуан не отрывал от нее взгляда. — Наверняка Кортес играл тебе на гитаре, а гитара, как никакой другой инструмент, умеет передавать минутные настроения и темперамент нашей Испании.

Ивейн перевела взгляд на гитару, висевшую на темно-красной ленте возле портрета Розалиты, и внезапно представила его мальчиком, увидела, как он сидит у ног у матери, слушая, как та играет и поет ему о стране, откуда они убежали навсегда…

— А что ты хотела бы послушать?

Она снова посмотрела на дона Хуана и поняла, что это должно быть что-то такое, что она не сможет никогда забыть.

— Сыграйте мне что-нибудь свое любимое, сеньор.

— Прекрасно, Ивейн. — Он отставил в сторону бокал, и девушка подошла и села в кресло, свернувшись в нем калачиком. Ее сердце быстро билось от вина и от странного неизвестного доселе счастья — быть наедине с доном Хуаном. Ивейн закрыла глаза, когда тот начал играть, и это была музыка, которую она и сама выбрала бы, красивая и печальная, и в ней звучала грусть двух любящих сердец, которые вынуждены расстаться.

Дон Хуан играл любовную тему Тристана и Изольды, и все это время Ивейн чувствовала незримое присутствие в комнате его матери. Одинокая и загнанная, здесь Розалита нашла убежище от холодной ненависти своих новых родственников, здесь она ждала возвращения мужа из Испании и, наконец, сбежала отсюда, чтобы найти его в предгорьях Испании и сражаться бок о бок с ним в партизанском отряде. А когда он умер, Розалита увезла своего сына далеко-далеко отсюда. Она научила мальчика любить музыку… но еще она научила его осторожно относиться к любви.

Ивейн подняла голову, и ей показалось, что страстные черные глаза смотрят с портрета прямо на нее. Живые, внимательные, они словно хотели предупредить ее, что слишком сильная любовь только разбивает сердце и что Ивейн лучше поостеречься, чтобы ее собственная жизнь не превратилась в руины из-за любви к человеку, любить которого не позволяет ей ее происхождение.

Музыка стихла, последняя нота растаяла в воздухе, и Ивейн почувствовала, что в глазах у нее стоят слезы. Она быстро сморгнула их, когда дон Хуан повернулся к ней. Сейчас его глаза были поразительно похожи на глаза матери. Он играл мелодию забытой любви. Может быть, он хотел сказать Ивейн, что она должна оставить его, так же как и пришла к нему тогда, ночным подкидышем?

— Тебе понравилась музыка, которую я для тебя выбрал? — спросил дон Хуан.

Она кивнула:

— Прекрасная музыка, сеньор, как в церкви, когда часть покрывала невесты набрасывают на плечо жениху. Очень, очень трогательный обряд.

— А ты знаешь, какую часть венчания это означает? — Голову и плечи дона Хуана скрывала темнота, и она не могла понять выражения его лица.

— По-моему, это означает, что невеста подчиняет себя воле своего мужа. Мне так показалось, и это было очень красиво — белое кружево на темном костюме и на ее темных волосах, оно соединяет их.

— Католические обеты связывают людей на всю жизнь, Ивейн. На земле и на небе, вместе или врозь. И потому каждый мужчина должен сознавать, что он делает, и девушка тоже не должна быть ослеплена любовным очарованием. Она должна испытывать нечто большее, чем восхищение или нежность к этому мужчине, чем благодарность из-за того, что он добр к ней. Любовь приносит больше боли, чем радости… вначале.

Ивейн не могла разгадать выражения его глаз. Внезапно одна из свеч погасла, словно бы кто-то задул ее. Но раз он говорил о любви как о мучительной радости, значит, так он ее и ощущал, был пленен ею, и, значит, он женится не только для того, чтобы передать сыну титул и наследство. Он женится для самого себя, потому что ему нужна женщина, которая будет для него дороже всего на свете.

В комнате вдруг стало холодно, и Ивейн вздрогнула. Несколько капель вина остались на запотевших стенках бокала, роза перед портретом Розалиты облетела, свечи догорали.

Она выпрямилась и поднялась с кресла.

— Должно быть, уже очень поздно, сеньор! Завтра я буду весь урок клевать носом!

— Да, пожалуй, нам обоим давно пора в постель. — Он протянул руку за своей тростью, но та, как живая, выскользнула из его руки и со стуком упала на пол. В ту же секунду Ивейн оказалась рядом и подняла ее. Она с улыбкой протянула дону Хуану трость, но улыбка застыла унее на губах от взгляда, который он бросил на нее, беря трость из ее рук. Мрачный, бешеный взгляд, как будто он готов был ударить Ивейн этой тростью.

Она попятилась, сбитая с толку и напуганная.

— Иди спать! — Дон Хуан сжал трость, тяжело поднимаясь на ноги.

— А разве вы не пожелаете мне доброй ночи? — спросила Ивейн дрожащими губами.

Дон Хуан выглядел таким разозленным, словно он не мог вынести того, что девушка кинулась ему на помощь.

— Доброй ночи. — Он отвернулся от нее. — В будущем держи свою жалость при себе и не бросайся поднимать вещи, которые я роняю, словно я какой-то беспомощный инвалид в инвалидной коляске.

— Простите. — Ивейн больно ранили его слова, ее душили слезы, она выскочила из комнаты и бегом кинулась к себе наверх.

И вовсе он не добрый! Он гордый и жестокий, и она будет только рада уехать из этого дома! Сейчас она хотела убежать отсюда за тысячи миль. Завтра же она попросит сеньора Фонеску договориться, чтобы она могла поехать в Мадрид в ближайшие же дни! Там она найдет себе работу. Она станет независимой. Во всяком случае, Ивейн попытается забыть своего дьявольского опекуна, когда будет далеко от него. Навсегда забыть!

Она спала беспокойно и была рада, когда наконец наступило утро. К ее облегчению, дон Хуан не вышел к завтраку в патио, и в девять часов Ивейн уже ехала в машине на виллу Фонески.

Когда ее впустили в дом, по прохладным плиткам пола к ней подошла Ракель. Вид у нее был необычно возбужденный.

— Папе нехорошо, у него сейчас доктор, — сказала она. — Ивейн, вам придется вернуться в замок. Я не хочу, чтобы вы болтались у меня под ногами, пока я буду ухаживать за отцом.

Ивейн искренне встревожилась за своего учителя.

— Простите, Ракель! Мне тоже показалось вчера, что у него усталый вид, но день был жаркий, и я приписала это жаре.

— Он время от времени жаловался на боль в боку. — Ракель выразительно развела руками. — Доктор уже не раз предупреждал его, что ему нельзя поднимать тяжелые книги, которые стоят у него в библиотеке, и вот теперь он надорвал себе сердце, слег и должен оставаться в постели неделю.

— Бедный сеньор Фонеска. — Ивейн была готова ухаживать за ним вместо Ракели. — А я могу вам чем-нибудь помочь? Я так хорошо к нему отношусь…

— Милочка, — вдруг хитро сказала Ракель, — вы на самом деле можете оказать мне одну услугу. Отнесите, пожалуйста, записку от меня сеньоре Крейсон, американке, она пригласила меня сегодня на обед на борту ее яхты. Я так не люблю подводить людей, и она такая милая!

Ракель повернулась к элегантному бюро, и Ивейн смотрела, как она пишет записку с извинениями. Тем, что ей придется нарушить обещание прийти на обед, она была озабочена не меньше, чем здоровьем отца, и Ивейн хотелось напомнить ей, что ее отец необыкновенный, уникальный человек и что никто никогда не заменит его. Еще никогда в жизни она не встречала такого сердечного и понимающего друга. Ничья любовь не была такой надежной и нетребовательной.

— Вот, возьмите. — Ракель протянула ей запечатанный конверт. — Яхта сеньоры Крейсон называется «Синий дельфин». Она стоит в миле от острова, кто-нибудь из рыбаков вас довезет туда. Ах, такое элегантное судно, и мне так хотелось побывать там. Сеньора даже намекнула мне насчет круиза…

— О, морское путешествие было бы очень полезно для вашего отца, — пробормотала Ивейн.

— Да… конечно. — Ракель слегка нахмурилась и посмотрела в сторону лестницы. — Мне надо идти к нему.

— Пожалуйста, Ракель, передайте, что я желаю ему скорейшего выздоровления. И скажите, что мне будет очень не хватать наших уроков.

— Ему сейчас нельзя давать уроки. — Голос Ракель стал резким. — Из-за того что он поднимал тяжелые книги, он и слег.

Ивейн закусила губу.

— Не думаю, что я долго еще буду брать уроки у сеньора. Я как раз сегодня хотела поговорить с ним насчет моей работы в Мадриде. Мне кажется, скоро я уже буду готова приняться за нее.

— Вы хотите сказать, что намерены уехать с острова? — Взгляд Ракель сделался задумчивым. — Разве вам не нравится жить в замке? Хуан был с вами так щедр, однако, видимо, это не так много значит для девушки, когда она понимает, что доброта мужчины не продиктована личными чувствами. Хуан просто от природы склонен к благотворительности.

Ивейн опустила ресницы. Именно благотворительности она меньше всего хотела от дона Хуана. Она сунула записку Ракель в боковой карман кремовых брюк и постаралась выглядеть такой же жизнерадостной, как ее оранжевая спортивная рубашка. — Если позволите, я загляну к вам завтра, узнать, как здоровье сеньора?

— Как вам будет угодно, — холодно ответила Ракель. — Прошу вас убедить сеньору Крейсон, что мне искренне жаль нарушить данное мной обещание, но я должна выполнить свой дочерний долг и остаться с отцом.

— Не у каждой девушки есть такой замечательный отец, — с выражением сказала Ивейн. — Желаю ему скорейшего выздоровления, сеньорита. До свидания.

Она снова вышла под яркое солнце и направилась по неровной мощеной улице вниз к гавани. В это утро на всем вокруг лежал персиковый отблеск, и Ивейн очень жалела, что сегодня сеньор Фонеска прикован к постели. Он любил прекрасную природу этого острова, спрятавшегося вдали от всего мира, где еще верили в старые мифы и предания. Она шла через площадь с барочными фонтанами и лепившимися друг к другу домиками с нарядными, утопающими в цветах балконами. Горячее солнце золотило ее руки. Возле церкви с прилавков торговали дынями, Ивейн остановилась и купила одну дольку, она была прохладной и сочной. Скоро Ивейн шла по берегу мимо раскинутых сетей и леса мачт.

Она искала лодочника, который был бы не у дел и не прочь немного заработать. Хорошо, что у нее оказалось несколько монет, Ракель не подумала о том, что ей понадобятся деньги.

Наконец Ивейн заметила юношу, который сидел, привалившись к стволу пальмы, возле пляжного каноэ. Загорелый и обветренный, он был по-своему привлекателен. Ивейн подошла к нему и спросила, не может ли он отвезти ее на яхту «Синий дельфин», элегантный сине-белый корпус которой виднелся в миле от берега.

Он кинул взгляд на ее простую одежду и волну волос, рассыпавшихся по плечам.

— А у сеньориты есть друзья на яхте? — спросил он.

— У меня письмо для сеньоры — владелицы яхты, — объяснила Ивейн. — Я его передам, и меня надо будет отвезти обратно на берег.

Он кивнул, начал отвязывать каноэ и спустил свое маленькое судно на воду. Когда оно перестало качаться слишком сильно, Ивейн шагнула в него и села на скамейку. Внезапный приступ страха захлестнул ее, когда весла шлепнулись в воду, и лодка начала удаляться от берега. Но очень скоро она и думать о нем забыла, поглощенная красотой залива. Прохладный морской бриз овевал ей лицо и плечи, а вода была такой голубой, что Ивейн казалось, если она окунет руку в воду, с пальцев будут стекать капли голубого цвета. В небе носились и кричали чайки. Загорелое лицо молодого рыбака, смотревшего на нее, обрамляли мелкие колечки густых темных волос.

— У нас на острове редко бывают туристы, — сказал он. — Маркиз этого не одобряет, он хочет, чтобы остров остался не испорчен современной цивилизацией.

— Надеюсь, маркиз не считает, что я испорчу ему остров, — возразила Ивейн с довольно горькой усмешкой.

— Ах, что вы! — Дерзкие молодые глаза оценивающе рассматривали ее. — Если бы все туристы выглядели так, как сеньорита, думаю, маркиз был бы даже доволен.

— Да? — Она коротко рассмеялась, но ее смех был невеселым. И тут Ивейн увидела, что они уже приближаются к «Синему дельфину». Матрос подошел к борту яхты и следил за их приближением.

— Эй, там, на лодке! — крикнул им матрос американским гнусавым голосом. Он был в белых парусиновых брюках, темно-синей куртке и капитанской фуражке, сдвинутой на белокурый затылок.

Когда каноэ подошло близко к судну, он перегнулся через борт, и Ивейн помахала письмом, показывая, что ей нужно его передать.

— Поднимайтесь на борт!

Ивейн поколебалась, потому что от волн яхта слегка покачивалась, а каноэ просто плясало на воде. Она, с трудом сохраняя равновесие, ступила с каноэ на железные ступени, ведущие на палубу, ей казалось, что она сейчас свалится в море.

— Карабкайтесь наверх и не смотрите вниз, — послышался крик со сходней.

Ивейн, решив, что ей пора уже избавиться от своего страха перед морем, схватилась за стальные поручни и, подтянувшись, забралась на палубу. Это оказалось легче, чем она думала: соленый морской бриз не раздувал ее узкие брюки. Когда девушка добралась до палубы, ее подхватили сильные руки и помогли подняться. Она чуть слышно рассмеялась и встретила взгляд ярко-голубых глаз.

— Ого-го, вот так сюрприз! — Матрос оглядел ее с головы до ног. — Только не говорите, что на этом острове почту доставляют местные красотки?

Ивейн с изумлением посмотрела на него: он, по-видимому, не догадался, что перед ним англичанка, и протянула ему конверт, сказав несколько слов по-испански.

— От доньи Ракель? — Он взглянул на конверт, словно хотел немедленно вскрыть его. — Это моей матери, да?

— Сеньор Фонеска плохо себя чувствует, и Ракель сочла за лучшее остаться с ним. Она очень сожалеет, что не сможет приехать на яхту.

— Как? — Он уставился на Ивейн, а потом расхохотался. — Так вы не сеньорита! Вы тоже туристка, как мы?

Это слово как острым ножом поразило ее до глубины души, но ведь это была правда… она была всего лишь туристкой, которая влюбилась в остров. Она не могла остаться на нем, как этот юный рыбак, как женщины, собирающие на берегу морские водоросли, как ученики монастырской школы, которые гуляют с монахинями в своих огромных апостольниках. Здесь был их дом, а она…

— Этот Исла дель Леон — очень красивое место, — перебил ее мысли блондин. Сын миссис Крейсон стоял у поручней и смотрел на остров с его лепившимися по склону белыми домиками, высокими пальмами и колокольнями над причалами. — А вы живете в доме у Фонески? Ракель не говорила, что у них кто-то гостит…

К облегчению Ивейн, ей не пришлось объяснять, где она живет, потому что в этот момент на палубе появилась женщина, довольно полная, с седыми волосами, чрезвычайно милая в своем светло-розовом костюме. Она шла к ним с вопросительной улыбкой, и ее голубые глаза расширились, когда она увидела Ивейн.

— Ах, Боже мой, какая честь! Я видела вас вот только на днях, и мне сказали, что вы воспитанница самого маркиза Леонского. Маленькая девочка со сказочным именем! — Ивейн опустила ресницы. Ей захотелось кинуться с палубы в воду. — Ивейн и Лев! — торжественно провозгласила миссис Крейсон. — Но, Боже мой, как странно и как чудесно познакомиться с вами, дорогая моя. Я правильно поняла, что вы с Кентом уже подружились?

Кента это чрезвычайно развеселило. Он протянул матери письмо Ракель.

— Гостья привезла тебе вот это.

Беттина Крейсон вскрыла конверт, прочла послание, выразила свое сожаление по поводу нездоровья мистера Фонески, а потом провозгласила, что раз Ракель не смогла присоединиться к ним за ленчем, то это непременно должна сделать за нее Ивейн.

— Но я никак не могу… — Ивейн хотелось избежать всех расспросов касательно Хуана Леонского, а в голубых глазах миссис Крейсон она отчетливо видела азартный блеск любопытства.

— Дорогая моя, я настаиваю. — Беттина Крейсон была женщиной, не привыкшей к отказам. — Я отпущу вас только в том случае, если вы обедаете с самим маркизом.

Ах, как хотелось Ивейн немножечко солгать, эта ложь была бы совсем невинной, но честность была сильнее ее желаний. Ивейн призналась, что дома ее не ждут к обеду.

— Все равно, мне надо идти на занятия.

— Занятия? — Миссис Крейсон приподняла брови. — Ах, уроки испанского, да, дорогая?

— Да.

— О, они подождут, я уверена. Мы с Кентом настойчиво просим вас остаться к обеду, и я не хочу слышать никаких отказов. — Миссис Крейсон весьма выразительно посмотрела на сына. — Сначала выпьем чего-нибудь на прогулочной палубе, возле бассейна, Кент. Мне хочется поближе познакомиться с нашей сказочной гостьей.

— Меня сюда привез мальчик на лодке. — Ивейн избегала смотреть в глаза Кенту, который едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Он ждет меня, чтобы отвезти обратно на остров.

— Пойду скажу ему, что вы не поедете обратно — пока, во всяком случае, — сказал Кент улыбаясь.

Глава 9

Получилось так, что следующие несколько дней Ивейн часто виделась с Кентом Крейсоном. С ним было легко и приятно, и, пока сеньор Фонеска болел, она могла свободно бродить с Кентом по острову. У него был современный фотоаппарат, он умел и очень любил фотографировать, так что они вместе отыскивали старые красивые места, чтобы запечатлеть их на пленке.

Он, естественно, очень интересовался замком, но Ивейн под разными предлогами отказывалась повести его туда и познакомить со своим опекуном.

— Дон Хуан не считает свой дом местом паломничества туристов, — объясняла она.

— Но ведь я твой друг, — льстиво обхаживал ее Кент, — а ты его воспитанница. Я ведь могу вместе с тобой прийти в замок и быть ему представленным?

— Он не любит, когда нарушают его покой.

— Ты его боишься? — Кент щелкнул фотоаппаратом, сняв ее сидящей на стене возле золотого алламандового дерева.

— Нет, конечно!

— А вид у тебя именно такой, крошка. Он классически строг, чернобров и правит делами железной рукой?

Она засмеялась и сорвала цветок.

— Он самый красивый мужчина на свете, и, хотя темперамент у него непредсказуемый, это потому, что ему пришлось многое пережить в жизни, он чуть не потерял ногу, когда ездил верхом, и она у него до сих пор сильно болит. Он очень любил ездить верхом, он был гаучо в молодости.

— А сколько ему сейчас? — Кент привалился к стене и закурил сигарету. Выдохнув дым, он прищурился, и глаза его превратились в две узкие голубые щелочки.

— Ему приблизительно тридцать пять. — Она отодвинула золотистую веточку, касавшуюся ее щеки. Ивейн выглядела такой молодой, такой неуверенной в своем будущем. Пока ее учитель болеет, она не может поговорить с ним насчет работы в Мадриде, которую он для нее наметил.

— Я почему-то думал, что он старше. — Кент улыбнулся одним уголком рта. — Значит, он хорош собой, да? Тогда странно, что ты в него не влюбилась по уши. Я слышал, что испанцы славятся особым шармом!

— Особый испанский шарм?

— Вы знаете, о чем я говорю, мисс Пилгрим. — Кент наклонился вперед и дернул ее за прядку волос, сразу напомнив Рике и заставив тут же увернуться от его прикосновения. Кент усмехнулся. — Вы стесняетесь мужчин, Ивейн?

— Я предпочитаю оставаться с ними друзьями, — возразила она.

— Потому что так удобнее?

— Я не считаю необходимым флиртовать с каждым мужчиной, которого встречаю.

— Вы полагаете, что отношения между мужчиной и женщиной должны оставаться неоскверненными? Для одного-единственного? — Голубые глаза Кента вспыхнули любопытством. — Неужели я наконец встретил щепетильную девушку, которая может полюбить парня не только за то, что он обеспечивает ее?

— Кент, не все женщины расчетливы!

— Те, которых я до сих пор встречал, скорее хотели распустить хвост веером, чем свить любовное гнездышко.

— Надеюсь, ты избежал когтей этих хищниц, потому что, полагаю, ты и сам довольно коварная птичка. Ты точно знаешь, что тебе нужно.

— А может быть, мне нужен кто-то вроде тебя? — Кент говорил легко, но глаза его при этих словах блеснули. — Твое сердце свободно, Ивейн?

— Да, и надеюсь сохранить его таким. — Она спрыгнула со стены, и они направились к таверне на пляже, столики которой прятались от солнца под парусиновыми тентами.

От долгой прогулки под палящим солнцем обоим захотелось пить. Кент заказал пару больших фруктовых коктейлей со льдом и попросил официанта принести им меню через четверть часа. В нескольких ярдах от них ослепительно сверкало море, стайка чаек кричала и носилась над гребнями волн.

Приятно было потягивать ледяной напиток в обществе симпатичного молодого человека. Ивейн в тот момент еще не понимала, что она постепенно втягивается в отношения, которые могли дать ей больше, чем страсть Рике, гораздо больше — но меньше, чем верная влюбленность, о которой она мечтала.

Ей нравился Кент, и ей было приятно с ним. Его мать оказалась очаровательной, добрейшей, наивно любопытной женщиной. Только вчера вечером, когда они сидели под звездами на палубе яхты, миссис Крейсон намекнула, что с Ивейн, наверное, было бы приятно путешествовать вместе. Они скоро отплывают к берегам Испании, потом в Португалию, а потом домой, в Америку. Ивейн может поехать с ними… если пожелает.

— Вернись из своего далека. — Кент взял ее за руку и сжал тонкие пальчики. — Мне вдруг стало так грустно, как будто для меня нет места в твоих мыслях.

— Но я как раз думала о тебе. — Она задумчиво улыбнулась ему. — Я буду скучать по тебе, Кент, когда ты уплывешь отсюда.

— Тогда поплывем вместе, — стал ласково упрашивать он ее. — Маме ты нравишься. Она уже довольно открыто намекала, что ты можешь работать в ее фирме, и мы с тобой спокойно и постепенно будем развивать наши отношения. А если у нас ничего не получится — причем имей в виду, не по моей вине, — то, что ты тогда теряешь? Ты говорила мне, что все равно уезжаешь с острова Леон, чтобы отправиться работать в Мадрид. Совсем одна? — Он еще крепче сжал ее пальцы. — Такая девушка, как ты? Нежный котенок с таким одиночеством в глазах! Это странно, Ивейн! Не могу понять, кто причина твоей постоянной тоски!

— Это у меня просто от голода, я умираю, хочу больших королевских креветок! — Ивейн засмеялась. — Щелкни пальцами, как заправский испанец, и давай посмотрим на меню.

— Но я не испанец, детка.

Она посмотрела на его короткие светлые волосы, бирюзовые глаза, на то, как он вдруг поджал губы.

— Нет, в тебе нет и тени испанца, Кент.

— А для тебя это важно?

— Наоборот, мне это даже… придает уверенности.

— Да, более надежная почва, никаких пожаров и взрывов внутри, да? Никаких скрытых вулканов?

Она засмеялась, подавляя убийственные воспоминания о том, какой вулкан разбудила в доне Хуане. Как он взорвался, когда она подняла и подала ему трость! В каком бешенстве он велел ей оставить при себе свою жалость. Жалость? Она никогда не испытывала ничего подобного к этому сильному, такому мужественному, такому независимому человеку. Она просто хотела передать ему хоть искорку своего сердечного тепла.

Кент откинулся на стуле, держа в руке стакан.

— Солидные, обеспеченные люди, в конце концов, могут дать больше, чем загадочные персоны, с которыми невозможно по-настоящему сблизиться. Думаю, если ты поедешь с нами, если ты без оглядки покинешь этот остров, ты найдешь свое счастье.

Она уставилась сначала на Кента, потом на отдаленные отроги испанских гор, на фиолетовые пики над сине-золотым горизонтом.

— До нашего знакомства я уже так настроилась ехать в Мадрид… — Она перевела взгляд на Кента. — Отец Ракель давал мне уроки по искусству и предметам старины. Я хотела начать карьеру в этой области.

— В Калифорнии тоже есть картинные галереи, и я буду там с тобой, Ивейн.

— Вы, американцы, очень настойчиво рекламируете свой товар.

— Там апельсиновые рощи и дома из белого камня. Тебе там понравится.

— А вы с мамой тоже живете в доме из белого камня, Кент?

— Да. — Он задумчиво улыбнулся. — У нас два внутренних дворика, и есть деревья камелии. Они цветут ярко-розовыми цветами. Знаешь, очень красиво на фоне белых стен.

— Я, — Ивейн нерешительно вздохнула, — ничего не могу решить, не обговорив этого прежде с моим опекуном.

— Ведь он только временно твой опекун, Ивейн. Ты же не его собственность!

— Нет, но он был очень добр ко мне. Когда меня выловили из моря и привезли сюда на лодке, у меня не было ничего. Он уладил с испанскими властями вопрос, чтобы я могла остаться пожить здесь в качестве его личной гостьи. Он послал в Мадрид за самой лучшей одеждой для меня. Он уговорил сеньора Фонеску обучать меня. Я… я ведь была всего лишь служанкой-компаньонкой. А он всегда обращался со мной почти как… как со своей племянницей.

— Но не дочерью?

— Ну, он для этого слишком молод. — Она чуть улыбнулась. — Если только молодой гаучо не был слишком безрассуден!

— Я хотел бы с ним познакомиться, Ивейн. Мне даже кажется, в наших обстоятельствах я должен это сделать. — Кент говорил серьезно. — Мне кажется, ты уже наполовину согласна принять предложение моей мамы, я имею в виду работу, и если я поговорю с маркизом, у него, во всяком случае, не останется никаких сомнений по поводу того, что мы за люди. Потому что, как я понял, та, другая женщина, у которой ты работала, была немного тиранка?

— Жуткая тиранка. — Ивейн улыбнулась и пожала плечами. — Может быть, я просто позволяла так с собой обращаться, а теперь общение с испанцами научило меня, что гордость не обязательно должна быть подавляющей и что все на самом деле равны. Ни разу за то время, что я живу в замке, я не видела и не слышала, чтобы дон Хуан дурно или грубо обходился со своими слугами. Он надменный, потому что он таков по природе, но он не самодур.

— Отведешь меня к нему, чтобы я сам в этом убедился?

— Кент, давай подождем пару дней…

— Но мы отплываем в субботу! И то только потому, что хотим принять участие в праздничной фиесте в пятницу. — Кент нахмурился. — Тебе нужно решать, Ивейн. У меня сложилось такое впечатление, что, если сеньор маркиз говорит «нет», ты безоговорочно принимаешь его решение.

— Не всегда, — запротестовала она.

— И когда же был случай, что ты его не послушалась?

— С Рике. Мой опекун не очень одобрял мою дружбу с ним, и потом я убедилась, что дон Хуан намного лучше разбирается в людях, чем я. Ведь у него больше опыта.

— А кто этот Рике? — В голубых глазах Кента появилась ревность.

— Он гитарист в клубе «Идальго».

— Он такой смазливый, что наверняка большой сердцеед, — проворчал Кент.

— Да. — Ивейн засмеялась чуть нервно и вдруг с замиранием сердца вспомнила, как они встретились с Рике в последний раз и как расстались. Она посмотрела на Кента, с которым почти не разлучалась в последние дни, и вдруг ей стало страшно. Ведь о них уже могли пойти слухи по острову. Могут начать болтать, что Кент и был тем мужчиной, с которым воспитанница маркиза провела ночь наедине. И если эта сплетня дойдет до ушей Кента, то как он отреагирует — так же, как Рике, или нет?

— Проголодалась? — Он улыбнулся ей через стол. — Закажем королевские креветки? Они здесь такие вкусные.

Ивейн кивнула, и Кент подозвал к столику официанта. Кент был очень милым, ей было легко с ним, и Калифорния была так далеко от этого острова… За тысячу миль отсюда память о доне Хуане сотрется, и когда-нибудь она сможет вспоминать о нем как о человеке, удачно женившемся на Ракель и больше не одиноком.

Креветки были крупные, сочные, розовые, их подали с плетеными испанскими булочками и графином белого вина. Кент заказал себе еще телячьи котлеты, а Ивейн вяло ковыряла салат с ветчиной. Ей почему-то расхотелось есть и казалось, что море сверкает уже не так радостно, а крики чаек звучат чуть ли не трагично. Но ведь так всегда бывает, когда ты думаешь, что видишь все это, быть может, в последний раз. Если в субботу она уедет с Кентом и его мамой, тогда даже эта минута и это место превратятся для нее в воспоминания.

После обеда они сидели на пляже в тени пальмового дерева. Они почти не разговаривали. Кент как будто понимал, что безмолвно и печально Ивейн отпускала остров из своего сердца. Она готовила себя к тому моменту, когда попрощается с ним навсегда, и ее испанский покровитель скажет ей: «Vaya con Dios^[26]».

Кент пригласил Ивейн провести вечер пятницы на борту яхты, которую уже украшали праздничными гирляндами.

— Как вы думаете, сеньор маркиз согласится посетить нашу прощальную вечеринку? — с надеждой спросила миссис Крейсон. — Утром я видела донью Ракель — ее отцу гораздо лучше, и она сможет прийти к нам сегодня вечером. Судя по всему, ее присутствие вполне может послужить приманкой для дона Хуана.

Ивейн встретила игривый взгляд голубых глаз и поняла, что больше не может откладывать знакомство Крейсонов со своим опекуном.

— Он не откажется, — ответила она. — Если Ракель придет.

— Тогда я пошлю ему официальное приглашение прямо сию минуту. — Беттина Крейсон, счастливая, удалилась в свою каюту писать приглашение, а Ивейн перегнулась через борт яхты и смотрела в воду, которая могла быть такой спокойной, ручной и в то же время таила в себе безвозвратные глубины.

— А это правда, что люди говорят? — раздался над ее золотистыми волосами тихий голос Кента. — У элегантной Ракель есть виды на то, чтобы стать маркизой?

— А разве она не идеально подходит для этой роли? — Ивейн не отрывала взгляда от волн. — Она красивая и очень грациозная. Она станет прекрасной владелицей замка, очаровательной и остроумной хозяйкой балов.

— Уж наверное, мужчина имеет право на нечто большее, чем это, а? — Кент дотронулся рукой до волос Ивейн. — Наверняка даже самый надменный идальго хочет быть любимым, и любимым страстно?

— А ты думаешь, Ракель страстная?

— Да, как мраморная статуя.

— Кент, ты ее совсем не знаешь!

— Зато знаю других таких же. Я думаю, на испанских островах они точно такие же, как везде.

— Кент, а ты знаком со многими девушками?

— Да, довольно-таки, — признался он со смехом. — В Америке это своего рода игра, но, как и большинство мужчин, я твердо знаю, какая девушка нужна мне для длительных отношений. Ты слышала, что говорили о Елене Троянской? «Стоит ли ей завладеть? Да она жемчугов драгоценней». Мужчина всегда может отличить настоящий жемчуг от искусственно выращенного, а Ракель как раз из второй категории, ей не хватает природного очарования, которое согревает сердце мужчины. — Кент повернулся лицом к Ивейн — близкий, светловолосый, с синими, как море, глазами. — Я хочу тебе кое-что подарить. Я нашел это в маленькой лавчонке на площади рядом с каменным распятием. Испанские распятия до ужаса реалистичны! В испанцах есть какая-то страсть к мученичеству. — Он сунул руку глубоко в карман и вытащил сверток в оберточной бумаге. — Ты заработала приз за то, что была моим гидом и моделью всю неделю.

Ивейн беспомощно смотрела, как он разворачивает бумагу и показывает ей браслет с брелками-талисманами. Лесенка, подкова, кот, яблоко, сердечко… их там было не меньше дюжины, красивые маленькие штучки, золотистые, прохладные на ее руке.

— О, Кент!

— Красиво, да?

— Ну зачем ты так тратился!

— А почему бы и нет? — В ярком свете, падавшем на палубу, была видна его озадаченная улыбка. — В Америке девушки любят, когда им дарят маленькие подарки, которые показывают состоятельность их парня.

— Мы же не в Америке. — Ивейн потрогала пальцами талисманчики и улыбнулась, потому что на самом деле невозможно было отказаться от такого подарка. Глаза Кента были такими добрыми, смешно выжидательными. Она порывисто поцеловала его в щеку. — Прими мою самую глубокую благодарность, Кент! Твой браслет всегда будет со мной.

— Пожалуй, мне хотелось бы услышать то же самое и про дарителя. — Он вдруг обнял Ивейн, голова девушки запрокинулась, его губы, теплые, ласковые, прикоснулись к ее губам, и она с готовностью ответила на поцелуй в надежде найти в нем забвение того, другого… чтобы забыть обо всем, кроме этого мгновения.

— Ивейн?..

Она спрятала лицо у него на плече, потрясенная тем, что он не вызвал у нее никаких ответных чувств, и ее мечта о страстной, завораживающей любви оказалась всего лишь ребяческой выдумкой. Наверное, каждая девушка должна столкнуться с реальностью, которая развенчивает ее мечты.

Они добрались до берега на маленькой шлюпке, и Кент проводил ее до замка. Несколько окон светились, но морская башня на фоне звездного неба была погружена во тьму.

— Довольно мрачное место, — заметил Кент и взял Ивейн за руку, как будто не хотел отпускать девушку в замок ее странного опекуна.

— Это просто потому, что сейчас ночь, — сказала она. — Днем стены гораздо светлее, а в патио есть яркие цветы. Морская башня так романтична на голубом небе! Кажется, что оттуда вот-вот выглянет Рапунцель, ждущая своего возлюбленного!

— А ты выглядывала из окна башни дона Хуана? — Голос Кента посуровел, словно он заподозрил ее в чувствах, которые воспитаннице не положено испытывать к своему красивому опекуну.

— Он там работает и не любит, когда тревожат его покой. Я никогда не прихожу к нему без приглашения, Кент, только если он сам позовет.

— Но ты ведь была там одна с ним, в этой его башне? — настаивал Кент.

— Да, один или два раза. Там так интересно, и из окна очень красивый вид на весь остров!

— Он ведь хозяин здешних мест, да? Тот самый лев Львиного острова?

— Но он не рычит и не ходит охотиться, — рассмеялась Ивейн. — И вообще, он больше похож на человека, который очень одинок. Иногда у него страшные боли в ноге, но он очень горд и никогда никому об этом не говорит. Ведь сильные мужчины ни за что не признаются в своей слабости, правда? Они такие глупые. Ведь слабости женщины как раз и не терпят.

— А тебе он тоже очень нравится? — Пальцы Кента сжали золотой талисман на ее тонком запястье так, что Ивейн стало даже больно. — Байронический тип, который живет в замке, хромает на левую ногу, и у него такое смуглое красивое лицо? Ивейн, дурочка, ты же знаешь не хуже остальных, что человеку благородному обязательно придется подумать о женитьбе!

— Ты что, считаешь меня за романтическую идиотку? — Она вырвала руку. — Только в дешевом бульварном романе благородный маркиз может влюбиться в бедную девочку-служанку!

— Мы же сейчас говорим о твоих чувствах к нему.

— Я благодарна ему, Кент. Разве так уж важно, что у него нет седых волос и бороды?

— Ивейн, — застонал Кент, но потом расхохотался. — Боюсь, что это я оказался идиотом. Просто ты так не похожа на остальных девушек, которых я до этого знал. Мне хочется, чтобы ты всегда оставалась такой, хотя в то же время мне хочется уже прикоснуться к тебе и разбудить. Мне ненавистна мысль, что кто-то другой, не я… ну, ты меня понимаешь?

— Мужчинам достается сладкое, а девушка всегда должна оставаться холодной, да?

— Конечно, это очень эгоистично со стороны мужчин, но, тем не менее, это так, и когда встречаешь девушку…

— И тебе нужны доказательства, что мое ледяное сердце еще не растаяло?

— Судя по твоему голосу, нет, Ивейн.

— Что же в этом удивительного? — Она взялась за ручку дверцы, ведущей в патио. — Прошу тебя, Кент, отпусти меня. Завтра будет фиеста, и все твои печали рассеются.

— Пригласишь меня выпить что-нибудь на прощанье? — Кент наклонил голову и умоляюще зашептал ей в ухо: — Обещаю быть хорошим мальчиком.

— Я… знаешь, я устала. — Это было правдой. Ивейн вдруг почувствовала, что все сумбурные эмоции совсем лишили ее сил.

— Бедная детка, — пробормотал Кент. — Ты так запуталась, правда ведь? Но, милая моя, тебе нужно все решить до субботы. Ты должна прийти к какому-то решению.

— Давай отложим это до завтра, — взмолилась Ивейн. — Я обещаю, что завтра все будет решено.

— Тебе ведь нужно обсудить это с твоим испанским опекуном, да?

— Я… думаю, да, Кент.

— Только не позволяй ему убедить тебя не ездить с нами. В конце концов, он ведь собирался отослать тебя в Мадрид.

— Да. — По спине Ивейн вдруг прошла холодная дрожь. — А теперь спокойной ночи, Кент.

— Спокойной ночи, Ивейн. — Он поднес ее руку к губам и целовал кончики пальцев. Талисманы зазвенели у нее на запястье. — Так делают испанцы?

— Наверное. Не знаю.

— А дон Хуан целовал тебе когда-нибудь руку?

— С какой стати?

— Ну, хотя бы потому, что у него одно имя с человеком, который очень любил дам.

— Уверяю тебя, Кент, что мой опекун любит только одну даму, и он придет на прием к твоей маме только потому, что там будет Ракель.

— На мой вкус, ты гораздо соблазнительней.

— Грасиас, сеньор, и, наконец, спокойной ночи! — Ивейн вырвалась от него с веселым смехом и убежала в замок через дверь в стене патио.

— Спокойной ночи. — В голосе Кента слышались недовольные нотки. — Девочка из сказки!

Глава 10

Со странной улыбкой на губах Ивейн прошла через холл и положила на поднос на старинном столике приглашение на прием для дона Хуана от Беттины Крейсон.

Он увидит конверт, как только войдет. Он, должно быть, провел весь вечер с Ракель и ее отцом, и, значит, она ему сказала, что идет на прощальный прием к Крейсонам, который они устраивают на борту яхты в честь субботнего отплытия с острова. Он пойдет на прием, чтобы побыть с Ракель, и там познакомится с Кентом.

Сердце ее забилось сильнее, когда она по дороге к себе проходила мимо золотой комнаты. Ивейн вспомнила, как опекун играл для нее, вспомнила его бешеную вспышку гнева, когда он приказал ей не сметь обращаться с ним как с беспомощным инвалидом.

Сегодня в золотой комнате было темно, и пианино молчало. Дон Хуан был сейчас с женщиной, которой вскоре будет принадлежать право оставить здесь все как есть или же переделать замок в соответствии со своими вкусами. И Лев не станет ей мешать. Он будет снисходителен к женщине, которая скрасит его одиночество.

Ивейн бегом поднялась по лестнице в свою комнату в башне, надеясь, что, пока она жила здесь, дону Хуану было не так одиноко. Она уже знала, что сегодня вечером она примет предложение Кента уплыть вместе с ним и его мамой. В Мадриде она может увидеть когда-нибудь дона Хуана вместе с его женой. А в далекой Америке такого не случится.

Прежде чем лечь спать, Ивейн открыла гардероб и еще раз взглянула на костюм, который она взяла напрокат для завтрашнего праздника — бархатная темно-сиреневая юбка, отделанная по подолу черной лентой, короткий черный жакет, тоже из бархата, с пуговицами из филигранного серебра, и рукава с прорезями, из которых выглядывали пышные кружева кремовой блузки. Несколько нитей серебряно-коралловых бус дополняли костюм. А еще была мантилья, отделанная тонким кружевом, и Ивейн примерила ее перед зеркалом.

В нем отразились задумчивое бледное лицо, густорыжие волосы. Лампочка у трельяжа бросала всюду золотистые блики, в ее свете блестели брелоки браслета, который подарил ей Кент.

Она коснулась пальцем маленькой подковки, которая приносит удачу. Потом потрогала крошечное яблоко, символ соблазна, засмотрелась на маленькое золотое сердечко. Любовь… Большинство людей на свете хотят, чтобы их любили, и для каждого любовь означает что-то свое. Для одних это страсть, для других — надежное убежище. Товарищество вместо одиночества. Понимание, рука, которая поддержит в хорошие времена и в ненастье.

Ивейн посмотрела в глаза собственному отражению в зеркале. «Любви ищу, но не такой, как все, ищу любви неслыханной, прекрасной». Эти чудесные строки написал Йейтс, и они как раз выражали то, что в глубине сердца ощущала сама Ивейн. Любовь небывалая. Любовь, в которой есть неистощимая романтика, от которой сердце бьется в удивлении, страхе и счастье. Любовь, от которой вырастают крылья и уносят в облака.

— Какая же ты романтическая дурочка, Ивейн! — Она рассмеялась, произнеся эти слова вслух, и быстро отвернулась от зеркала.

Ивейн клубочком свернулась в постели. Было уже поздно, когда она услышала шум подъезжающей к дому машины. Хлопнула дверь. Она представила себе, как опекун, прихрамывая, поднимается по лестнице, входит в холл замка, останавливается перед маленьким столиком. Он берет конверт, который она туда положила, и держит его какое-то время в длинных пальцах, прежде чем вскрыть. Он всегда был намеренно нетороплив с такими вещами, словно предвкушал какой-нибудь сюрприз и смаковал момент неизвестности. Слегка опираясь на эбонитовую трость, дон Хуан читает письмо, медленно поднимает глаза, его взгляд задумчиво скользит по узорам старинных гобеленов… Несколько минут он раздумывает над приглашением незнакомых ему Крейсонов. Он пойдет на прием, так как там будет Ракель, он пойдет также затем, чтобы удовлетворить свое любопытство и составить впечатление о туристке-американке и ее сыне. Он наверняка уже знает, ему не могли не рассказать, что его воспитанницу повсюду видят в обществе этого молодого человека.

Утро праздничной пятницы выдалось ярким и солнечным.

Ивейн проснулась под звон колоколов в монастыре и в церкви возле гавани. Радостные звуки, казалось, сливались с лучами яркого солнца, ослепительно сиявшего над морем. Ее сердце томили одновременно счастливые и тяжелые предчувствия, в смятении она надела свой костюм для фиесты, заплела волосы в косы и уложила их в венец. Спустившись вниз, она задержалась перед зеркалом в холле и изучила себя в этом наряде местной жительницы.

В старинном зеркале с тяжелой золотой рамой Ивейн увидела незнакомку — сеньориту, которая словно явилась сюда из давнего-давнего века… она, потрясенная, прижала ладонь к шее, под ее пальцами нервно билась жилка. В этот момент за ее спиной в зеркале отразилась фигура высокого смуглого человека.

— Доброе утро, Ивейн. — Сегодня голос его звучал еще глубже, чем обычно. Она почувствовала на себе пристальный взгляд. Дон Хуан осматривал ее костюм, отмечая кремовые кружева блузки, бархатный лиф, глубокие переливающиеся складки длинной сиреневой юбки. — Ты выглядишь прелестно, nina. Почти как сеньорита с острова! Пойдем сорвем тебе гвоздику, и ты воткнешь ее в волосы.

Он протянул руку, худощавые пальцы переплелись с ее — тонкими, дрожащими. Волна незнакомого возбуждения, одновременно теплого и холодного, словно пробежала по ней от этого прикосновения. Пока дон Хуан вел ее в сад, она украдкой, искоса, взглянула на него.

— А вы будете на фиесте, сеньор? — спросила она.

— Конечно. — Он встретился с ней глазами и улыбнулся. — Эта фиеста мне особенно нравится, она называется «процессия Адама и Евы». Этот праздник давным-давно привезла на остров галицийская невеста одного из моих предков. Она очень скучала по дому и по обычаям родины и упросила своего снисходительного мужа устраивать на острове эту церемонию, которая каждый год проходит в горах Галиции, а с тех пор — и на Isla del Leon.

— Это восхитительно.

Они вышли в сад на мокрые каменные плиты, и Ивейн приподняла подол длинной бархатной юбки. Воздух был напоен ароматом гвоздик, которые росли здесь в таком изобилии, что оплетали всю стену зеленым покрывалом, усыпанным светло-розовыми и малиновыми звездами цветов.

Дон Хуан вынул из кармана перламутровый перочинный ножик и срезал стебель. С легким поклоном он протянул Ивейн цветок, на лепестках которого еще трепетала роса. Девушку охватила робость, и ее рука слегка дрожала, когда она укрепляла цветок в волосах.

— Какой сегодня прекрасный день для фиесты. — Ивейн спрятала вспыхнувшее лицо в гвоздики будто для того, чтобы остудить его. Что с ней такое? Он же не отрежет ей голову, если она скажет, что намерена провести весь день с Кентом Крейсоном!

— Мы будем смотреть на праздничную процессию с балкона дома мэра, там уже все приготовлено. Дом стоит прямо на площади, на которой остановится процессия, и будут исполняться танцы под музыку оркестра. — Дон Хуан указал ей на стул у круглого стола в патио, за которым они обычно завтракали. Ивейн с радостью села, потому что ноги едва держали ее.

— Дон Хуан…

— Да, nina? — Он налил из кувшина апельсинового сока и поставил стакан перед ней.

— Я… — Она отпила немного и пожалела, что дон Хуан сегодня утром так добр с ней, что он так потрясающе выглядит в темно-сером костюме, что он так уверен в ее послушании планам, которые он задумал для них на сегодня.

— Ты хочешь мне что-то рассказать, Ивейн? — Дон Хуан приподнял черную бровь, что всегда было опасным сигналом.

— Какие яркие сегодня гвоздики, и как приятно они пахнут. — Ивейн нервно улыбнулась Луису, который поставил на стол яйца «фламенко» и блюдо с хрустящими почками.

Слуга молча ушел, солнце отражалось в поверхности кофейника, в ушах девушки звон колоколов смешивался с жужжанием пчел в саду. Она положила себе жареное яйцо и почки и намазала булочку маслом, не в силах поднять глаза на своего опекуна. Почему она не может больше разговаривать с ним так просто, как раньше? Откуда у нее такая скованность? Дело было не только в ней. Дон Хуан был довольно деликатен, но необычно отстранен. Сердце Ивейн упало. Все было так, как будто он уже знал, что она договорилась провести фиесту с Кентом Крейсоном.

— Ивейн. — Он поднес салфетку к губам, девушка проследила за этим движением, а потом встретила его взгляд. — Мне кажется, ты нервничаешь. Если ты хочешь мне сказать, что у тебя другие планы на фиесту, так и скажи. Я же не отрежу тебе за это голову и не запру тебя в башне на целый день.

Она посмотрела на него с восхищением, почти обожанием. Когда он так улыбался ей, Ивейн хотелось только одного — угодить ему, но когда они приедут на фиесту, там будет Ракель, обворожительная в одном из своих костюмов, настоящая сеньорита, и все глаза будут устремлены только на нее.

— Я… у меня действительно другие планы, — через силу призналась она. — Я обещала другому человеку провести весь сегодняшний день с ним.

— Молодому человеку?

— Да. — Она нервно отпила кофе. — Вы, наверное, слышали о Крейсонах от Ракель. Они американцы, очень милые люди, и я с ними подружилась — надеюсь, вы не возражаете?

— А, это те самые люди, которые устраивают сегодня прием на своей яхте, да? По-моему, они отплывают завтра в полдень?

Она кивнула:

— Сеньор, вы не будете возражать, если я проведу весь день с Кентом?

— Насколько мне известно, nina, ты и так провела с ним всю последнюю неделю. Конечно, я не могу лишить его твоего общества сегодня, раз завтра они уезжают.

Ивейн уловила язвительную усмешку, игравшую на губах дона Хуана, и ей страстно, мучительно захотелось немедленно сказать ему, крикнуть прямо в лицо, что она тоже уезжает с ними, уезжает навсегда. Она все равно должна ему это сказать, так почему не сейчас? Тогда он уже не будет усмехаться. Может быть, его даже немного заденет, что воспитанница решила отправиться так далеко и что они, возможно, никогда больше не увидятся.

Ивейн почти собралась с духом, чтобы заговорить, как вдруг поймала его взгляд — дон Хуан смотрел на браслет, подарок Кента. Она решила надеть его к костюму — ведь именно сегодня ей понадобятся все талисманы, которые могут принести удачу и мужество.

— Этого я раньше у тебя невидел! — Он быстро протянул руку через стол и схватил ее за руку. — Ты сама купила себе эту безделушку?

— Нет, это Кент мне подарил…

— Понятно. — Его пальцы сжались на запястье Ивейн так, что ей захотелось вскрикнуть; она видела, как в глазах дона Хуана вспыхнули злые огоньки. — Ты знакома с этим молодым человеком всего неделю и уже принимаешь от него подарки! А ты знаешь, что у испанцев это считается знаком обручения?

— Кент американец, сеньор. — Брелки-талисманы блестели на солнце, маленькое яблочко и сердечко дрожали. — Думаю, он даже ничего и не слышал про обычаи здешних коренных жителей.

— А ты знаешь, Ивейн, что здесь, на острове, испанец до сих пор дарит девушке, которую полюбил, символическую цепочку на руку, чтобы всем было известно, что он претендует на нее?

— Да, я слышала о «браслетах рабства», если вы говорите об этом. — Ивейн, обиженная, злая и испуганная, больше не заботилась о своих словах. Теперь она может убежать к Кенту. Он увезет ее отсюда, он будет добр с ней.

— Думаю, что в каком-то смысле эта цепочка действительно означает, что двое молодых людей подчинены друг другу. — Длинные пальцы хотя и не так крепко, но все еще держали ее руку, взгляд темных глаз не отпускал ее. — Ах, в этом и есть смысл любви, романтик ты мой. Любовник говорит: тэ куйэро, я тебя хочу. Руки любовника не всегда бывают нежны, и женщина, которая к этому не готова, все еще ребенок.

Дон Хуан внимательно рассмотрел все брелоки по очереди.

— Смотри-ка, у этого молодого американца есть нюх на вещи оригинальные и по-настоящему чарующие. Тут есть и яблоко Евы, и лестница на небо. А значит, это прощальный подарок, а не залог любви, как я сначала подумал.

— Американец дарит девушке кольцо, если он ее любит. — Ивейн осторожно высвободила руку и вскочила. — Мне пора идти, сеньор. Кент меня ждет.

— А где он тебя ждет, Ивейн? — намеренно медлительными движениями изящных рук, сильными с женщиной и ласковыми над клавишами фортепиано, дон Хуан налил себе еще чашку кофе.

— У дерева катальпа над пляжем. Там он причаливает свою шлюпку.

— Вижу, вы выбрали удачное место для встречи. — Дон Хуан посмотрел на нее с улыбкой, которая смягчила его взгляд так, что сейчас он казался совсем бархатным. — У нас это дерево прозвали небесным деревом. Повеселись на празднике, nina. Я так понимаю, что ты тоже будешь на прощальном вечере на борту яхты этого молодого человека?

— Да, сеньор. — Она опустила голову. — А вы там будете?

— Миссис Крейсон очень любезно пригласила меня. Да, Ивейн, я приду. Думаю, мне нужно познакомиться с твоими друзьями.

— Надеюсь, вы с Ракель приятно проведете фиесту.

Ивейн торопилась. Солнце нагрело ее волосы, она чувствовала в воздухе запах гвоздики, которую дон Хуан срезал для нее. Утром она хотела надеть мантилью, но та осталась в ее комнате, а ей хотелось как можно скорее выбраться из замка, ей хотелось быть с Кентом, таким простым и совсем не похожим на испанца… хотелось закружиться с ним в вихре фиесты, смеяться, веселиться и не думать о том, что ее ждет завтра.

Она увидела его, курящего сигарету, под деревом катальпа, развесившего ветви над дорожкой, ведущей к пляжу. Ветер нес запахи моря, и Ивейн твердила себе, что это от слишком яркого солнца ей так сильно жжет глаза.

Она бегом, почти летя, спустилась к нему по тропинке, и он раскинул руки, чтобы поймать ее в объятия.

— Ох… — Ивейн задыхалась от быстрого бега и смеха почти на грани слез. — Давно уже ждешь?

— Я бы ждал весь день, — заявил он. — Ты сейчас еще больше похожа на сказочную девушку, чем всегда… Рапунцель, которая умудрилась сбежать из высокой башни к своему возлюбленному. — Он обнимал ее и заглядывал в ее глаза. — Ивейн, у нас только сегодняшний день или завтра тоже принадлежит нам и все последующие дни?

— Пойдем скорее на фиесту и повеселимся от души. — Она все еще не могла решиться произнести последние слова, хотя в сердце она уже все решила. — Мы ведь не хотим ничего пропустить.

В городе все балконы были уставлены цветами в горшках, украшены разноцветными веселыми испанскими ковриками и шелковыми шалями, на них толпились целые семьи в праздничной одежде, везде слышался смех, бренчали струны гитар, отовсюду в нарядную толпу на мостовую летели гвоздики.

Лодки в гавани тоже были украшены, дети и жены рыбаков одеты в очаровательные костюмы голубого и темно-красного цвета, ожерелья и длинные серьги блестели на солнце, порхающие веера из кружева и шелка походили на крылья экзотических птиц, а сами женщины напоминали бабочек рядом со стройными испанцами в строгих черных костюмах, кружевных рубашках и черных широкополых шляпах, и их белозубые улыбки могли соперничать яркостью разве что с белизной рубашек их обладателей.

Церковные колокола заглушали смех и оживленный гомон праздничной толпы, тут и там носились стайки ребятишек с венками цветов в руках. Позже эти венки они будут стараться набросить на самых симпатичных девушек, которых выбрали для сопровождения процессии Адама и Евы, уличные торговцы бойко продавали хрустящие марципановые булки и ледяное молодое вино.

Ивейн и ее спутник остановились возле прилавка и, чокнувшись, смотрели, как танцуют традиционную джигу под барабаны, тамбурины и причудливого вида трубы. В другом углу площади кружились цыганки, а со стороны холмов въезжали на площадь украшенные цветами повозки, набитые людьми в праздничных костюмах. На спинах осликов были привязаны бутылки вина в плетеных флягах. Следом за красивыми парнями-наездниками ехали верхом девушки, украшенные цветами и пышными накрахмаленными кружевами.

Ивейн была зачарована похожей на карнавальное шествие былых времен процессией, ей страстно хотелось ничего не пропустить. Кент помог ей забраться на высокий каменный подоконник одного из домов на площади, оттуда она могла рассмотреть все как следует. Они вдвоем стояли на карнизе, Ивейн прижалась к его теплому плечу, но ее мучила непреодолимая потребность поднять глаза и взглянуть на украшенный цветами балкон высокого паласио в центре площади.

Там был дон Хуан, высокий и смуглый, рядом с Ракелью и ее отцом. Ракель надела милое платье из бледно-голубого кружева, ее блестящие черные волосы покрывала белая кружевная мантилья, в которой сверкали на солнце крупные бриллианты. Сердце Ивейн словно застыло. В лацкане пиджака ее опекуна она увидела маленькую гвоздичку, а Ракель в своем наряде была так похожа на невесту!

— Это он? — Она, не видя, посмотрела в голубые глаза Кента. — Это и есть твой опекун, тот высокий магнифико, который стоит рядом с ослепительной доньей Ракель?

Она кивнула.

Кент обернулся и стал разглядывать дона Хуана.

— Да, он намного моложе, чем я думал. Они с Ракель потрясающе смотрятся вместе… скажи, а кто тот, другой испанец, который стоит чуть позади нее? В костюме матадора!

Ивейн всмотрелась в красивого испанца, который смеялся и махал толпе, собравшейся под балконом, и тут вспомнила, как однажды Ракель говорила, что у нее есть родственник, знаменитый матадор, и он время от времени приезжает погостить на остров. Ракель еще тогда так улыбнулась, что стало понятно: матадор приезжает на остров исключительно затем, чтобы в очередной раз сделать ей предложение.

Пока Ивейн разглядывала группу на балконе паласио, дон Хуан наклонился и сказал что-то Ракель на ухо. Та улыбнулась, посмотрела на матадора и положила узкую ладошку на рукав пиджака дона Хуана. Солнце ослепительно сияло, отражаясь в бриллиантовом браслете на ее руке, и эти огоньки казались пожаром на фоне черной строгой ткани костюма.

Ивейн отвела взгляд. Только сегодня утром, за завтраком, опекун говорил ей, что мужчина этого острова дарит возлюбленной браслет в виде цепочки, чтобы все знали, кто она для него. И Ракель выбрала бриллианты, потому что они ей идут, а дон Хуан не поскупился для женщины, которой сказал: «Те quiero».

Послышались звуки оркестра, нетерпеливый шум голосов на площади нарастал с каждой минутой, процессия должна была пройти здесь, и отцы стали поднимать детей и сажать себе на плечи, чтобы те могли бросить в шествующих свои венки. Девушки танцевали вокруг молодых людей… вечные Евы, соблазняющие мужчин.

Ивейн почувствовала, как пальцы сжались на ее браслете, но она не смела поднять глаза на Кента. Ведь фиеста — праздник любви! В воздухе все пахло искушением, и кто-то словно нашептывал ей в ухо, что сейчас она может поддаться этому искушению и сию же минуту, прямо здесь, сказать ему, что она принадлежит…

— Йууууххууу! — От возгласа Беттины Крейсон, появившейся в сопровождении нескольких друзей, Ивейн чуть не упала. — Деточки, а мы вас повсюду ищем! Ну разве не отличный праздник? Говорят, скоро мы увидим Адама и Еву!

Подошла процессия, и цветочный дождь посыпался на Адама и Еву, на сопровождающих их ангелов и танцоров. Ивейн глубоко поразило то, что на роль Адама выбрали зрелого мужчину, а не молодого человека. Юная Ева держала в руках белый букет и корзину с апельсинами (в южных странах многие верили, что именно этим фруктом она соблазнила Адама). Длинное белое платье, совсем простое, было украшено лишь золотым пояском в виде змейки, волосы перехватывала белая шелковая лента. Она улыбнулась Адаму и протянула ему апельсин из корзинки. Тот выразительно покачал головой в знак отрицания, и толпа разразилась одобрительными криками. Все засмеялись.

Когда Ивейн снова осмелилась посмотреть на балкон паласио, мэр и его гости уже скрылись внутри. Процессия двинулась дальше, и толпа начала разбиваться на отдельные группки. Крейсоны и их компания увлекли Ивейн за собой, и весь остаток праздника прошел для нее как во сне.

Она смеялась вместе со всеми и танцевала, ела дыню, запивала ее вином и надеялась, что бурное веселье захлестнет ее волной забвения. Час за часом летели незаметно, и, когда в бухте зажглись разноцветные фонарики, Крейсоны объявили, что всем пора отправляться на яхту, и шумная гурьба стала спускаться по каменным ступеням гавани.

— Вон там наш «Синий дельфин»! — Кент схватил Ивейн за руку и указал на яхту. На ней горели пестрые цепочки нарядных огней, и судно качалось на темных волнах как сказочный корабль. Несколько мгновений Ивейн зачарованно смотрела на это волшебное зрелище и вдруг поняла, что она не может оказаться сейчас на борту этой яхты, она не может больше терпеть эту толпу, громкую музыку, вино, а больше всего — собственное насквозь фальшивое веселье.

— Прости меня, Кент! — Ивейн выдернула свою руку, почувствовав, как расстегнулся на ней браслет, и бросилась по ступенькам вверх, пробираясь сквозь плотную толпу — все собрались на берегу посмотреть на фейерверк.

Она слышала, как Кент звал ее, но бежала вперед, не оглядываясь, не останавливаясь, даже когда поняла, что на руке больше нет браслета. Теперь она уже не слышала голоса Кента и надеялась, что он простит ее нелепое поведение. Она должна, должна сейчас остаться одна! Мысль о том, что ей придется снова улыбаться, веселиться, танцевать под громкую музыку еще в течение трех или четырех часов, была для нее невыносима. Она хотела ощутить на лице свежий ветер с моря, но только не на переполненной гостями палубе яхты. Сейчас она хотела слушать только шепот прилива и найти хоть немного покоя для своего исстрадавшегося за целый день под маской беззаботного веселья сердца.

Наконец Ивейн остановилась. Она была одна на пляже. Огни города остались далеко позади и казались отсюда гирляндой разноцветных бриллиантов. Скоро зажгутся фейерверки, и она сможет увидеть их отсюда.

Морской бриз развевал ее волосы, освежал виски долгожданной прохладой. Яркие звезды сияли в небе и отбрасывали на море серебряные блики. Красота и величие ночи потрясли измученную девушку. Ивейн подошла к самой кромке воды. Мелкие волны набегали на песок, шурша галькой и ракушками, и доверчиво ложились к ее ногам.

Внезапно Ивейн захотелось ощутить на своей коже ласкающую прохладу воды. Она сняла туфли и чулки и вступила в светящуюся под звездами воду.

Скоро ее нервы начали понемногу успокаиваться.

Может, она сошла с ума, что предпочла одиночество веселью, танцам и вину?

Сидеть совсем одной здесь, на берегу, вместо того чтобы развлекаться на борту ярко освещенной яхты и принимать ухаживания голубоглазого молодого человека! Кент будет недоволен, что она сбежала от него, дон Хуан тоже рассердится, когда не увидит ее на приеме, на котором все поднимут бокалы в честь него и Ракель.

Ивейн потрогала синяк на плече. Волны лениво плескались у щиколоток погруженной в свои мысли девушки. Она стояла спиной к скалистому берегу, уходившему вдаль к шоссе, и не слышала, как неподалеку остановилась машина. Фары погасли, водитель выбрался из автомобиля, перешел через дорогу и с высоты шоссе осмотрел берег. На фоне освещенного луной моря была отчетливо видна одинокая, словно потерянная, фигурка с развевающимися на ветру длинными волосами.

В тишине глубокий голос позвал ее по имени:

— Ивейн… это ты там, дитя?

На мгновение ей, как во сне, показалось, что это море зовет ее. Медленно-медленно Ивейн повернулась и увидела наверху, над пляжем, высокую темную фигуру. Никто другой не мог заставить ее сердце биться так сильно, никто другой не мог овладевать ее волей одним взглядом, звать ее без единого слова, чувствовать, что ей нужно раньше, чем она поймет это сама.

— Дон Хуан!

Ивейн услышала скрип трости по песку. Берег был очень неровным, он мог повредить ногу, и Ивейн вдруг поняла, что бежит ему навстречу, а через мгновение он уже крепко схватил ее за талию, а она обняла его плечи.

— Это ты!

— Да. — Беглянка хрипло рассмеялась. — Кто же еще, как не твоя сумасшедшая воспитанница?

— Я так и думал! Кто, кроме Ивейн, может плескаться в воде, здесь, в совершенном одиночестве, на ветру, совершенно забыв о приеме и о том, что ее опекун волнуется, куда она пропала?

— Я надеялась, что ты не станешь за меня волноваться. — Она заглянула в темные глаза. — Я думала, ты будешь слишком занят другими вещами, особенно сегодня. С какой стати тебе обо мне думать?

— Действительно, с какой? — насмешливо протянул дон Хуан. Он пригладил ее волосы, отвел челку с ее лба, и Ивейн вздрогнула от непривычной ласки. — Ты озябла, дитя? Ну конечно, босая, в холодной воде!

Она не расслышала его вопроса.

— Разве Ракель не рассердится, что ты оставил ее одну на вечеринке, а сам отправился искать сбежавшую воспитанницу?

— А почему Ракель должна сердиться? — Он положил руку ей на шею, под волосами, и мягко заставил посмотреть себе в лицо.

— Сегодня я видела у нее на руке обручальный браслет, видела вас вместе на празднике. Она была так похожа на невесту…

— Да, она скоро и будет невестой.

Ивейн вздрогнула всем телом. Она попыталась вырваться, но дон Хуан крепко держал ее, и его лицо с прядью волос, упавших на лоб, при свете звезд казалось выточенным из камня.

— А что, тебе завидно, что Ракель скоро выйдет замуж? Ты тоже хочешь оказаться на ее месте?

— Нет…

— Нет, наяда моя маленькая. — И вдруг в его глазах заискрился озорной смех. — Потому что Ракель выходит замуж за молодого матадора, который так неустанно преследовал ее, что в конце концов ей пришлось согласиться. Разве я не рассказывал тебе, что испанец, как только полюбит женщину, сразу говорит ей: «Те quiero». А какая женщина не хочет быть желанной? Ты, например, разве не хочешь?

— Смотря кому я нужна. — Ивейн чувствовала, что слабеет и словно тает в этих руках. Так, значит, Ракель выходит замуж за матадора! А не за дона Хуана! Он здесь, он дразнит ее… если бы он только знал о ее чувствах! Ивейн вспыхнула от его насмешки. — Я убежала от Кента на глазах у его друзей, а Рике… Ну, в общем, он узнал, что мы тогда вместе провели ночь… он не знает с кем, но знает, что я была с мужчиной.

— Ты ему сказала, что это был я?

— Нет, конечно. Как же я могла сказать? Тогда весь остров… Тогда все считали бы, что вы должны на мне… жениться.

— А тебе этого не хочется… чтобы я на тебе женился?

— Дон Хуан… — И вдруг Ивейн не выдержала: — Мне надо идти — прошу вас, пустите меня!

— А куда ты собираешься?

— В Мадрид. Или в Америку — компаньонкой миссис Крейсон.

— Да, она приятная женщина, но очень быстро ты окажешься у нее на побегушках, и каждый раз, когда ее сын взглянет на тебя, она станет его ревновать, а в конце концов, ты согласишься снова забрать эти прекрасные волосы в пучок и спрятать эти чудесные медовые глаза за уродливыми очками. Ну уж нет! — Он крепко схватил ее за талию. — Этого не случится, пока я жив и дышу! Ты останешься со мной, Ивейн. Ты знаешь, я человек чести и теперь обязан сохранить твое доброе имя, не забывай.

— Но никто не знает… что это вы были со мной тогда в домике старухи.

— Если ты немедленно не согласишься выйти за меня замуж, я уж постараюсь сделать так, что весь остров завтра же узнает об этом.

— Но зачем?.. — Она не могла продолжать, так сильно билось ее сердце.

— Ты такая невинная. — Дон Хуан рассмеялся. — Потому что я хочу тебя. Потому что для меня ты чудо из чудес. Я люблю твое детское лицо, все твои маленькие маневры, когда ты то подходишь ко мне совсем близко, то снова убегаешь. Сначала я говорил себе, что не имею права на тебя, потому что намного старше, потому что у меня нога хромая, но если я тебя не оставлю у себя, ты снова, рано или поздно, сделаешься служанкой какой-нибудь самодурки! Nina, поверь, гораздо лучше подчиняться мужчине, особенно такому, который любит тебя до безумия.

— Меня? — прошептала она, земля уходила у нее из-под ног.

— Тебя, Ивейн. Я не рассчитываю, что ты сразу же ответишь на мои чувства. Я даже готов терпеть и ждать, но я серьезно намерен сделать все, чтобы ты тоже полюбила меня. — Дон Хуан прижал ее к себе, и его первым уроком любви стал нежный, долгий поцелуй. — Те quiero queida. Я хочу тебя как спутницу моей жизни. Чтобы нежить тебя, ласкать и баловать — всегда. И для испанца эти слова нерушимы.

— Но ведь маркизы не женятся на бедных служанках!

— Тот, кто перед тобой, — делает то, что ему заблагорассудится. — Прежние высокомерные нотки зазвучали в глубоком голосе. — Ты создана для того, чтобы жить в старинном замке, моя Рапунцель, и мы с замком уже заждались, когда же ты появишься и украсишь и освежишь его своей юностью, своим смехом! Ивейн, ты ведь не приговоришь Льва к вечному одиночеству?

— О нет! — Она обхватила руками его шею и спрятала лицо у него на груди. — Если ты меня хочешь, тогда я твоя. Тебе не нужно, дон Хуан, учить меня любви. Если и были времена, когда я старалась ускользнуть от тебя, так это только потому, что я слишком сильно хотела быть рядом с тобой.

Он погладил ее волосы тонкими сильными пальцами.

— А ты думала, что Ракель станет моей невестой?

— Мне казалось, что вас многое связывает.

— Да, многое, но не любовь, nina. — Дон Хуан приподнял ее подбородок и улыбнулся ей так, что у Ивейн растаяло сердце. — Пойдем домой, в наш с тобой замок, nina mia?

Она молча кивнула, она не могла говорить, потому что сердце ее было переполнено. Завтра яхта «Голубой дельфин» отплывет без нее. Ивейн останется здесь, на острове, которому принадлежит ее сердце, навсегда. Пилигрим наконец пришел домой, в замок своего любимого, дона Хуана.

КОНЕЦ

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

que tаl, nina? — Как ты, красавица? (исп.)

(обратно)

2

Еl gran senor — Важный господин (исп.)

(обратно)

3

senorita Inglesa — сотргende? — сеньориту англичанку — понимаете? (исп.)

(обратно)

4

«Рilgrim» по-английски означает «пилигрим».

(обратно)

5

Мuchas flores! — Сколько цветов! (исп.)

(обратно)

6

un grand edificio — Настоящий дворец (исп.)

(обратно)

7

el senor hidalgo es un hombre muy rico — Сеньор идальго очень богатый человек (исп.)

(обратно)

8

mi саsа es tu саsа — Мой дом — твой дом (исп.)

(обратно)

9

nobleza — Дворянин (исп.)

(обратно)

10

vaquero — Ковбой (исп.)

(обратно)

11

nino — Ребенок (исп.)

(обратно)

12

hasta la vista — До скорой встречи (исп.)

(обратно)

13

nina — Девушка, девочка (исп.)

(обратно)

14

vaya con dios — Идите с Богом (исп.)

(обратно)

15

que gracia tiene — Как она мила (исп.)

(обратно)

16

salud, amor y tempo — Здоровье, любовь и время (исп.)

(обратно)

17

el flechazo — Любовь с первого взгляда (исп.)

(обратно)

18

Сагina — Любовь моя (исп.)

(обратно)

19

buenos noches — Спокойной ночи (исп.)

(обратно)

20

la que tu quieras — Как пожелаешь (исп.)

(обратно)

21

Еl destino — Судьба (исп.)

(обратно)

22

gracias — Спасибо (исп.)

(обратно)

23

Наsta la vista — До свидания (исп.)

(обратно)

24

С'est la vie — Такова жизнь (фр.)

(обратно)

25

pеquena — Малышка (исп.)

(обратно)

26

vaya con Dios — Ступай с Богом (исп.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

*** Примечания ***