Перья [Реймонд Карвер] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Реймонд Карвер Перья
Этот мой друг с работы, Бад, пригласил нас с Фрэн к себе в гости. С его женой я знаком не был, а он не был знаком с Фрэн. В этом смысле мы были на равных. Но мькго с Бадом дружили. Еще я знал, что у Бада ребенок. Ребенку было, наверное, месяцев восемь, когда Бад нас пригласил. И куда улетели эти восемь месяцев? Куда, черт возьми, вообще уходит время? Я прекрасно помню тот день, когда Бад явился на работу с коробкой сигар. И раздавал их всем в кафетерии. Сигары были неважнецкие, марки «Голландские Мастера». Зато на каждой была красная наклейка и обертка с надписью: «У НАС МАЛЬЧИК!» Я сигары не курю, но одну все равно взял. — Возьми парочку, — сказал Бад и тряхнул коробку. — Я тоже не люблю сигар. Это она придумала. Он имел в виду свою жену. Оллу. Мы с женой Бада никогда не виделись, хотя однажды я говорил с ней по телефону. Дело было в субботу, в середине дня, и я не знал, чем заняться. Тогда я позвонил Баду спросить, придумал ли он, чем заняться. Трубку сняла женщина, она сказала: «Алло?». Меня заклинило, я не мог вспомнить, как ее зовут. Жена Бада. Бад тысячу раз называл при мне ее имя. Но оно влетало в одно ухо и вылетало в другое. «Алло!» — повторила женщина. У них там был включен телевизор. Потом женщина спросила: «Кто это?». И я услышал, как закричал ребенок. «Бад!» — позвала женщина. «Что?» — сказал ей Бад. А я все не мог вспомнить ее имя. И просто повесил трубку. Когда мы увиделись с Бадом на работе, черта с два я признался ему, что звонил. Зато я так повернул разговор, чтобы он упомянул ее имя. «Олла» — сказал он. «Олла», — сказал я себе. Олла. — Ничего особенного мы не планируем, — сказал Бад. Мы сидели в кафетерии и пили кофе. — Нас будет всего четверо. Ты с твоей и мы с Оллой. Всё по-простому. Приезжайте часам к семи. В шесть она кормит. Потом уложит ребенка, и мы спокойно поужинаем. Найти нас довольно сложно. Вот карта. Он протянул мне листок бумаги, где были нарисованы все крупные и мелкие дороги, проселки и все прочее, и стрелки с указаниями сторон горизонта. Его дом был отмечен большим крестом. Я сказал: — Мы с удовольствием. Но Фрэн не очень обрадовалась. Вечером, у телевизора, я спросил, стоит ли нам взять что-нибудь с собой к Баду. — Например, что? — осведомилась Фрэн. — Он просил что-нибудь привезти? Мне-то откуда знать? — Понятия не имею. Она пожала плечами и соответствующе на меня посмотрела. Она и раньше слышала от меня про Бада. Но знакома с ним не была и не очень-то рвалась знакомиться. — Можем взять вина, — сказала она. — Как знаешь. Наверное, стоит взять бутылку вина. Она покачала головой. Длинные волосы разлетелись по плечам. «Зачем нам кто-то еще? — казалось, говорила она. — Нам и вдвоем хорошо». — Иди ко мне, — позвал я. Она придвинулась поближе, чтобы я мог обнять ее. Фрэн — как большой высокий бокал с водой. Эти ее светлые волосы, струящиеся по спине. Я взял прядку и понюхал. Я запустил руку в ее волосы. Фрэн не отодвинулась. Я уткнулся лицом в ее волосы и еще крепче прижал к себе. Иногда, когда волосы ей мешают, она собирает их и перебрасывает за плечо. Они ее раздражают. — Чертова грива, — говорит она. — Одна с ней морока. Фрэн работает в молочном магазине и на работе волосы подбирает. Каждый вечер ей приходится их мыть и долго потом расчесывать, пока мы сидим у телевизора. Время от времени она грозится, что отрежет их. Но я думаю, что это вряд ли. Она знает, как они мне нравятся. Знает, как я над ними трясусь. Я ей часто говорю, что из-за волос в нее и влюбился. Я говорю, что, если она их отрежет, я могу ее разлюбить. Иногда я называю ее «шведкой». Она могла бы сойти за шведку. Эти наши вечера вдвоем, когда она расчесывала волосы и мы вместе вслух загадывали желания. Что у нас будет новая машина, такое вот было желание. Что мы сможем на пару недель съездить в Канаду. Чего мы никогда не загадывали — чтобы у нас были дети. Детей у нас не было, потому что мы не хотели детей. Может, когда-нибудь потом, говорили мы друг дружке. Но тогда мы с этим не спешили. Считали, что нам некуда спешить. Иногда по вечерам мы ходили в кино. Чаще проводили вечера дома у телевизора. Бывало, что Фрэн что-нибудь для меня пекла, и потом мы всё съедали в один присест. — Может, они не пьют вина, — сказал я. — Всё равно, давай возьмем вина, — настаивала Фрэн. — Если они не пьют, сами выпьем. — Белого или красного? — спросил я. — И чего-нибудь сладкого, — продолжала она, будто не слыша. — Хотя мне, в принципе, все равно. Это твоя затея. И давай только без всякой суеты, а то я вообще не пойду. Я могу испечь малиновый рулет. Или кексы. — У них будет что-нибудь на сладкое, — сказал я. — Кто ж зовет друзей на ужин, не позаботившись о сладком. — Подадут какой-нибудь рисовый пудинг. Или желе из пакетиков. Что-нибудь такое, что мы не едим. Я ж его жену в глаза не видела. Откуда нам знать, что она приготовит? Вдруг желе из пакетиков? Фрэн покачала головой. Я пожал плечами. Но вообще-то она была права. — Эти сигары, которые он тебе подарил сто лет назад. Возьми их, — предложила она. — Тогда, как поедим, вы с ним пойдете в гостиную курить сигары и пить портвейн, или что там пьют те, кого в кино показывают. — Ладно, поедем так, — согласился я. Фрэн сказала: — Давай возьмем с собой моего хлеба.Бад и Олла жили милях в двадцати от города. Мы уж три года здесь, но ведь ни разу, черт побери, ни Фрэн, ни я не выбирались за город. Здорово было ехать по извилистым проселкам. Спускался вечер, тихий и теплый, а вокруг поля, железные изгороди, коровы чинно шагали к старым сараям. Мы видели на заборах дроздов с красными метинами на крыльях, а еще голубей, которые кружили над амбарами. Были там сады и прочая зелень, цвели полевые цветы, маленькие домики стояли в некотором отдалении от дороги. Я сказал: — Вот бы и нам пожить в таком домике. Я это сказал не всерьез, так, еще одно ничего не значащее желание. Фрэн не ответила. Она изучала карту, которую дал мне Бад. Мы добрались до обозначенного на карте перекрестка. Повернули, как и было велено, направо и проехали в точности три и три десятых мили. Слева от дороги я увидел кукурузное поле, почтовый ящик и посыпанную гравием подъездную дорожку. В конце дорожки, за деревьями, стоял дом с верандочкой. На доме была труба. Но, поскольку было лето, никакого дыма из нее не шло. И все равно все выглядело очень даже мило, и я сказал об этом Фрэн. — Глушь страшная, — отозвалась она. Я свернул на подъездную дорожку. С обеих сторон стеной стояла кукуруза. Она вымахала выше машины. Я слышал, как хрустит под колесами гравий. Ближе к дому мы увидели садик, а в нем ползучие стебли, с которых свисали зеленые штуковины размером с бейсбольный мяч. — Это что такое? — удивился я. — Мне почем знать? — огрызнулась Фрэн. — Может, тыквы, а вообще понятия не имею. — Слушай, Фрэн, — сказал я, — не заводись. Она не ответила, только поджала нижнюю губу. Когда подъезжали к дому, выключила радио. Перед домом стояли детские качели, на веранд очке валялись игрушки. Я подъехал вплотную и заглушил двигатель. И вдруг мы услышали этот жуткий вопль. Понятное дело, в доме был ребенок, но вряд ли ребенок мог кричать так громко. — Что это? — спросила Фрэн. И тут какая-то птица, здоровенная, размером с грифа, тяжело снялась с дерева и плюхнулась прямо перед машиной. Встряхнулась. Потом, выгнув длинную шею уставилась на нас. — Чертовщина какая-то, — сказал я. Сидел, вцепившись в руль, и таращился на эту тварь. — Ничего себе! — сказала Фрэн. — Никогда не видела живьем. Мы, конечно же, оба сообразили, что это павлин, но вслух его так не назвали. Сидели и смотрели. Птица повертела головой и снова издала тот же резкий звук. Встопорщив перья, она стала чуть не в два раза больше. — Чертовщина какая-то, — повторил я. Мы всё сидели как сидели — на переднем сидении. Птица подобралась поближе. Потом наклонила голову вбок и нахохлилась. Яркий и злобный глаз всё таращился на нас. Птица задрала хвост, он был как огромный веер, который то раскрывался, то закрывался. Хвост сиял всеми цветами радуги. — Боже мой, — прошептала Фрэн. Руку она положила мне на колено. — Чертовщина какая-то, — снова повторил я. Больше тут сказать было нечего. Птица опять издала все тот же странный, похожий на плач крик: «Мо-о-ау!». Если б я такое вдруг услышал ночью, решил бы, что кто-то умирает, или что-то такое творится, какая-то жуть. Входная дверь открылась, и на веранду вышел Бад. Он застегивал рубашку. Волосы у него были мокрые. Похоже, он только что вылез из душа. — Да заткнись ты, Джоуи! — прикрикнул он на павлина. Потом хлопнул в ладоши, и птица немного попятилась. — Хватит уже. Вот так-то, заткнись. Заткнись, тварь паршивая! Бад спустился по ступенькам. По дороге к машине заправил рубашку в штаны. Одет он был так, как одевался на работе — в джинсы и хлопковую рубаху. Я же напялил летние брюки и тенниску. Хорошие туфли. Увидев в чем Бад, я разозлился на себя — и чего вырядился... — Молодцы, что все-таки выбрались к нам, — сказал Бад, подходя к машине. — Давайте, входите. — Бад, привет, — сказал я. Мы с Фрэн вылезли из машины. Павлин немножко отошел и стоял, наклоняя свою противную башку то в одну, то в другую сторону. Мы старались не подходить к нему слишком близко. —Ну как, сразу нас нашли? — спросил у меня Бад. Он не смотрел на Фрэн. Ждал, когда я их познакомлю. — Карту ты нам дал толковую, — сказал я. — Да, Бад, это Фрэн. Фрэн, Бад. Она о тебе наслышана. Бад рассмеялся и протянул ей руку. Фрэн была его выше. Бад смотрел на нее снизу вверх. — Он о тебе часто говорит, — сказала Фрэн, отнимая у него руку. — Бад то, Бад сё. Если о ком с работы и поминает, так только о тебе. Мне кажется, что я тебя уже давно знаю. Она не выпускала из виду павлина. Тот подобрался ближе к веранде. — Так мы ж с ним друзья, — ответил Бад. — Еще б ему обо мне не говорить. Сказав это, Бад ухмыльнулся и ткнул меня кулаком. Фрэн так и держала свой каравай. Она не знала, что с ним делать. Протянула Баду. — Вот, мы вам привезли. Бад взял каравай. Повертел так и сяк, осмотрел, будто впервые в жизни видел буханку хлеба. — Вот спасибо, — сказал он. Поднес каравай к лицу и понюхал. — Фрэн сама пекла, — объяснил я. Бад кивнул. — Пошли в дом, познакомлю вас с женой и матерью. Он, ясное дело, имел в виду Оллу. Какая тут еще могла быть мать, кроме нее. Бад мне говорил, что его мамаша давно померла, а папаша отвалил, когда Бад был еще парнишкой. Павлин был тут как тут — семенил перед нами, а когда Бад открыл дверь, взгромоздился на крыльцо. И все пытался проскочить в дом. — Джоуи, дрянь ты такая, — сказал Бад и хорошенько врезал ему по башке. Павлин отскочил и встряхнулся. Перья у него в хвосте погромыхивали, когда он встряхивался. Бад сделал вид, что хочет его пнуть, и павлин отскочил еще дальше. Тогда Бад приоткрыл дверь, чтобы мы смогли пройти. — Она пускает этого паршивца в дом. Скоро его усадят за стол и уложат в кровать. Чертова птица. Фрэн остановилась на пороге. Посмотрела на кукурузное поле. — Славный у вас домик, — заметила она. А Бад все придерживал дверь. — Правда, Джек? — А то, — сказал я. Меня ее слова удивили. — Это только на первый взгляд не дом, а картинка, — сказал Бад, продолжая держать дверь. Еще раз шуганул павлина. — С ним хлопот не оберешься. То одно, то другое. — Потом он добавил: — Ну, давайте, входите. Я спросил: — Бад, а что это там за шутковины растут? — Да помидоры! — ответил Бад. — Тоже мне фермер, — сказала мне Фрэн и покачала головой. Бад рассмеялся. Мы вошли в дом. В гостиной нас ждала маленькая пухленькая женщина с пучком на голове. Руки были спрятаны под завернувшийся край передника. Щеки ее пылали. Я поначалу решил, что она запыхалась или рассердилась. Она глянула на меня, а потом стала разглядывать Фрэн. Без всякой враждебности, так, с интересом. Она смотрела на Фрэн и была все такая же красная. Бад сказал: — Олла, это Фрэн. А это мой друг Джек. Ну, про Джека-то ты знаешь. А, это Олла, ребята. Он передал Олле каравай. — Что это? — спросила Олла. — А, хлеб, домашний. Вот спасибо. Садитесь куда хотите. Располагайтесь. Бад, давай, спроси, что они будут пить. Мне надо посмотреть, что там на кухне. Она ушла, захватив с собой хлеб. — Садитесь, — предложил Бад. Мы с Фрэн примостились на диване. Я полез за сигаретами. — Вот пепельница. — Бад снял с телевизора какую-то тяжеленную штуковину. — На, держи, — сказал он и поставил штуковину передо мной на столик. Это была такая стеклянная пепельница, сделанная в форме лебедя. Я зажег сигарету и бросил спичку в дырку у лебедя в спине. Из лебедя выполз завиток дыма. Был включен цветной телевизор, и мы немножко посмотрели. На экране по кольцу с ревом мчались машины, — обычные модели, переделанные для гонок. Комментатор вещал мрачным голосом. Но чувствовалось, что он приберегает что-то очень захватывающее на потом. — Мы пока дожидаемся официального подтверждения, — сказал комментатор. — Будете это смотреть? — спросил Бад. Сам он так и не сел. Я сказал, что мне без разницы. Так оно и было. Фрэн пожала плечами. Будто хотела сказать: а мне-то что? В смысле: день все равно угроблен. — Им осталось кругов двадцать, — сказал Бад. — Скоро закончится. Чуть раньше у них была такая свалка. Штук пять машин в кучу. Некоторые водители травму получили. Насколько все серьезно, пока не сказали. — Не выключай, — сказал я. — Давай посмотрим. — Может, какая-нибудь из этих чертовых железок взорвется прямо у нас на глазах, — сказала Фрэн. — Или, врежется в прилавок и размажет по нему продавца этих кошмарных сосисок в тесте. Она пропустила между пальцами прядку волос и уставилась на экран. Бад посмотрел на Фрэн, — не понимая, шутит она или нет. — Что тут творилось, ну, свалка, такая, просто ой-ой-ой. Сперва одно, потом дальше пошло-поехало по цепочке. Машины, детали, люди так и летели во все стороны. Ну, чего вам налить? Есть эль, есть виски, бутылка «Олд кроу». — А ты что будешь? — спросил я Бада. — Эль, -—ответил он. — Холодненький, самое то. — Мне тоже эля, — сказал я. — А мне, пожалуй, «Олд кроу», с водой, — сказала Фрэн. — Если можно, в стакане. Со льдом. Спасибо, Бад. — Запросто, — сказал Бад. Глянул на экран и пошел на кухню.
Фрэн толкнула меня в бок и кивнула в сторону телевизора. — Смотри, что там наверху, — прошептала она. — Ты тоже видишь? Я посмотрел, куда и она. Там была узкая красная вазочка, в которую кто-то засунул несколько маргариток. Рядом с вазочкой, на салфетке, стоял старый гипсовый слепок с чьих-то зубов, кривых и неровных до невозможности. Губ на этой жуткой штуковине не было, челюстей тоже, только гипсовые зубы, воткнутые в какую-то подставку, напоминавшую желтые десны. Тут вернулась Олла с банкой ореховой смеси и бутылкой шипучки. Фартук она сняла. Орехи поставила на столик, рядом с лебедем. — Угощайтесь, — сказала она. — Бад сейчас принесет выпить. Когда она заговорила, лицо у нее опять стало красным. Она села в старое бамбуковое кресло-качалку и начала покачиваться. Отпила шипучки и посмотрела на экран. Пришел Бад с деревянным под-носиком, на котором стояли стакан с виски для Фрэн и бутылка эля для меня. Была еще одна бутылка, для него. — Тебе стакан дать? — спросил он. Я покачал головой. Он хлопнул меня по колену и повернулся к Фрэн. Она взяла, у Бада. стакан и сказала «спасибо». Взгляд ее снова приклеился к гипсовым зубам. Бад заметил, куда она смотрит. Визжали машины на кольце. Я взял свой стакан и сосредоточился на экране. Очень мне нужны эти зубы. — Это как выглядели у Оллы зубы, пока ей не надели брекеты, — пояснил Бад. — Я к ним привык. Но, наверное, смотреть на это противно. Понятия не имею, какого черта она их там держит. Он посмотрел на Оллу. Потом на меня. Сел в шезлонг и закинул ногу на ногу. Отхлебнул эля и снова уставился на Оллу. Та опять покраснела. Она держала в руке бутылку с шипучкой. Немного отпив, сказала: — Чтобы все время помнить, как много Бад для меня сделал. — Как-как? — переспросила Фрэн. Она копалась в банке с орехами, выбирала кэшью. А тут остановилась и взглянула на Оллу. — Прости, я не расслышала. Теперь Фрэн внимательно смотрела на Оллу, дожидаясь, что та скажет. Олла еще больше покраснела. — Я ему много за что благодарна, — сказала она. — И за это тоже. Я держу этот слепок на виду, чтобы помнить, как много Бад для меня сделал. Она снова отхлебнула шипучки. Потом поставила бутылку и продолжала: — У тебя красивые зубы, Фрэн. Я сразу заметила. А у меня они с детства были враскоряку. — Она постучала ногтем по передним зубам. — Выпрямлять их моей семье было не по карману. Вот они и росли в разные стороны. Первому моему мужу было плевать, как я выгляжу. Какое там! Ему на всё было плевать, главное — было бы где взять денег на очередную бутылку. Только с ней он и дружил. — Она покачала головой. — А потом появился Бад и вытащил меня из этой дыры. И, когда мы сошлись, Бад мне сразу сказал: «Мы тебе зубы приведем в порядок». Этот слепок сделали сразу после того, как мы с Бадом познакомились, когда я второй раз пришла к ортодонту. Перед тем как мне надели брекеты. Ее лицо продолжало полыхать. Она поглядела на экран. Глотнула еще шипучки — похоже, больше ей сказать было нечего. — Ортодонт вам попался что надо, — сказала Фрэн и посмотрела на страшную штуковину на телевизоре. — Просто отличный, — согласилась Олла.— Вот, глядите. — Развернувшись в кресле, она открыла рот и снова продемонстрировала нам свои нынешние зубы, теперь уже совсем не стесняясь. Бад шагнул к телевизору и снял с него зубы. Подошел к Олле и поднес их к ее щеке. — До и после, — сказал Бад. Олла протянула руку и забрала у него слепок. — А знаете, что? Ортодонт хотел оставить его себе. — Она положила слепок себе на колени. — А я сказала: фигушки. Напомнила ему, что это мои зубы. Тогда он его сфотографировал. Сказал, что напечатает фотографии в журнале. — Представляю, что это за журнал, — сказал Бад. — Вряд ли он пользуется большим спросом, — добавил он, и мы все засмеялись. — Мне как сняли брекеты, я все прикрывала рот рукой, когда смеялась. Вот так, — показала Олла. — Иногда и сейчас прикрываю. Привычка. Бад однажды сказал: «Прекрати, наконец, это делать. Нечего прятать такие красивые зубы. У тебя теперь отличные зубы». Олла посмотрела на Бада. Бад ей подмигнул. Она улыбнулась и опустила глаза. Фрэн отпила немного виски. Я хлебнул эля. Не знал, что на все это сказать. Фрэн тоже не знала. Но точно знал, что у Фрэн много чего найдется сказать потом. Я завел речь о другом: — Олла, а я ведь вам однажды звонил. Ты подошла. А я повесил трубку. Сам не знаю, почему. Сказанул и быстренько отхлебнул эля. Не понимаю, с чего это у меня вдруг вылетело. — А я и не помню, — сказала Олла. — Это когда было? — Давненько уже. — Нет, не помню, — повторила она и покачала головой. Потрогала слепок, лежащий у нее на коленях. Посмотрела, как там гонки, и снова принялась качаться. Фрэн глянула на меня. Поджала нижнюю губу. Но ничего не сказала. Бад спросил: — Ну, а чего у вас новенького? — Возьмите еще орешков, — сказала Олла. — Ужин чуть позже. Из какой-то дальней комнаты долетел крик. — Только не это, — сказала Олла Баду и страдальчески скривилась. — Старина карапуз, — сказал Бад. Он откинулся в кресле; мы досмотрели гонку до конца, три или четыре круга, без звука. Раз-другой из дальней комнаты донесся плач малыша, отрывистый и требовательный. — Прямо не знаю, — сказала Олла, поднимаясь. — Всё почти готово, можно за стол. Осталось соус перелить. Но я лучше сначала зайду к нему. Вы пока перебирайтесь на, кухню и садитесь. Я быстро. — Я бы посмотрела на маленького, — сказала Фрэн. Олла все еще держала в руках свои зубы. Она подошла к телевизору и поставила их на место. — Он может раскапризничаться, — сказала она. — Не привык к чужим. Давайте-ка я попробую его угомонить. Потом можешь зайти и посмотреть. Как уснет. Сказав это, она пошла по коридору, открыла там какую-то дверь. Проскользнула в комнату, закрыла дверь за собой. Ребенок замолк.
Бад вырубил телевизор, и мы пошли за стол. Мы с Бадом поговорили о работе. Фрэн слушала. Иногда даже задавала вопросы. Но я видел, что ей скучно, и она, кажется, обиделась, что Олла не позволила ей взглянуть на ребенка. Она изучала кухню Оллы. Наматывала прядь волос на палец и придирчиво рассматривала каждую вещь. Вернулась Олла и доложила: — Я его переодела и дала соску. Может, теперь он даст нам поесть. Хотя, кто знает. — Она подняла крышку с кастрюли и сняла ее с плиты. Налила красный мясной соус в мисочку и поставила ее на стол. Сняла крышки с каких-то еще посудин и посмотрела, все ли как надо. На столе стояли окорок, картофельное пюре, тушеная фасоль, кукурузные початки, сладкий картофель, зеленый салат. Каравай Фрэн занимал почетное место рядом с окороком. — Салфетки забыла, — спохватилась Олла. — Вы начинайте. Кто что будет пить? Бад всегда за едой пьет молоко. — Мне тоже молока, — сказал я. — А мне воды, — сказала Фрэн. — Я сама могу налить. Что ты будешь за мной ухаживать? Тебе и так дел хватает. — И встала было со стула. Олла воспротивилась: — Что ты. Вы же гости. Сиди. Я принесу. — Она опять покраснела. Мы сидели, сложив руки на коленях, и ждали. Я все думал про гипсовые зубы. Олла принесла салфетки, большие стаканы с молоком для нас с Бадом и стакан воды со льдом для Фрэн. Фрэн поблагодарила. — Не за что, — сказала Олла, усаживаясь. Бад прокашлялся. Опустил голову, коротко помолился. Так тихо, что я едва мог разобрать слова. Я понял только общий смысл — он благодарил Всевышнего за пищу, которую мы сейчас будем есть. — Аминь, — сказала Олла, когда он закончил. Бад передал мне окорок и положил себе пюре. Мы принялись за еду. Говорили мало, разве что иногда Бад или я замечали: «Отличный окорок» или: «Кукуруза отменная, в жизни не ел вкуснее». — Главное тут сегодня — хлеб, — сказала Олла. — Можно мне еще салата, Олла? — спросила Фрэн, вроде как немножко оттаяв. — Бери еще, — говорил Бад, передавая мне окорок или миску с соусом. Время от времени мы слышали ребенка. Олла поворачивала голову и прислушивалась и, убедившись, что он просто попискивает, снова принималась за еду. — Чего-то он сегодня беспокойный, — сказала Олла Балу. — Я все равно хотела бы на него взглянуть, — сказала Фрэн. — У моей сестры тоже ребенок. Но они живут в Денвере. Когда я еще выберусь в Денвер. Вот, есть племянница, а я ее никогда не видела. Фрэн минутку об этом поразмышляла, потом снова стала есть. Олла подцепила вилкой кусок окорока и отправила в рот. — Будем надеяться, что он скоро заснет, — сказала она. Бад посетовал: — Вон сколько всего осталось. Положить кому-нибудь еще свинины с картошкой? — В меня больше не влезет, — сказала Фрэн и опустила вилку на тарелку. — Очень вкусно, но я больше не могу. — Ты оставь местечко, — сказал Бад. — Олла испекла пирог с ревенем. Фрэн сказала: — Ну, кусочек я, конечно, съем. Только вместе со всеми. — И я тоже, — сказал я. Правда, исключительно из вежливости. Я терпеть не могу пирог с ревенем, с тринадцати лет, когда объелся им до рвоты — ел тогда с клубничным мороженым. Мы подчистили тарелки. Чертов павлин опять подал голос. Теперь он взгромоздился на крышу. Кричал прямо у нас над головами. И расхаживал по дранке, звук был такой, будто тикают часы. Бад помотал головой. — Джоуи скоро заткнется. Устанет и завалится спать. Он спит на каком из деревьев. Павлин снова закричал: «Мо-о-ау!». Все промолчали. Да и что тут было говорить? Потом Олла сказала: — Бад, он хочет в дом. — Не пойдет он в дом, — отрезал Бад. — Ты что, забыла, что у нас гости? Им только не хватало, чтобы по дому шлялась эта птица. Вонючая птица, да еще этот твой слепок! Что люди о нас подумают, а? Он снова помотал головой и засмеялся. Мы все засмеялись. И Фрэн тоже. — Он не вонючий, Бад, — сказала Олла. — Что с тобой сегодня? Ты же любишь Джоуи. С каких это пор он стал вонючим? — С тех пор, как насрал на ковер, — ответил Бад. — Извиняюсь за выражение, — добавил он, обращаясь к Фрэн. — Но, если честно, иногда мне хочется свернуть этой паскуде шею. Его и убить-то много чести, верно, Олла? Иногда как заорет среди ночи, так и подпрыгнешь на кровати. А пользы от него никакой, — правда, Олла? Олла покачала головой: — Бад нес чепуху. Повозила по тарелке лежащие на ней фасолины. — Откуда у вас вообще взялся павлин? — поинтересовалась Фрэн. Олла подняла глаза от тарелки. — Я всегда мечтала завести павлина. Еще девчонкой, даже картинку нашла в журнале. Мне казалось, что красивее ничего на свете не бывает. Вырезала картинку и повесила у себя над кроватью. Ох как долго она у меня там провисела. И, когда мы с Бадом купили этот дом, вдруг появилась возможность. Я говорю: «Бад, я хочу павлина». Он только посмеялся. — Я потом тут поспрашивал, — сказал Бад, — и мне рассказали про этого старичка из соседнего округа, который их выращивает. Называет их райскими птицами. Нам эта райская птичка обошлась в стольник. — Он хлопнул себя по лбу. — Бог ты мой! Женушка мне досталась с большими запросами. Он ухмылыгулся и посмотрел на Оллу. — Бад, — сказала Олла, — ты же знаешь, что это не так. И к тому же, Джоуи хороший сторож, — сказала она, обращаясь к Фрэн. — С ним никакой собаки не надо. Слышит каждый шорох. — Если придут тяжелые времена — а все к тому идет — я Джоуи засуну в кастрюлю, — пообещал Бад. — Только пух и перья полетят. — Бад! Не смешно, — сказала Олла, но сама же рассмеялась, снова дав нам возможность полюбоваться ее зубами. Ребенок опять подал голос. На сей раз раскричался не на шутку. Олла положила на стол салфетку и встала. Бад сказал: — Не одно, так другое. Неси его сюда, Олла. — Я так и хотела, — Олла пошла за малышом.
Снова завопил павлин, да так, что у меня на загривке зашевелились волосы. Я посмотрел на Фрэн. Она взяла салфетку, потом снова положила. Я взглянул на кухонное окно. Оказывается, уже стемнело. Окно было открыто, но затянуто сеткой. Кажется, птица копошилась на веранде. Фрэн смотрела в сторону коридора. Ждала Оллу с ребенком. И вот она вошла. Я посмотрел на младенца и чуть не ахнул. Олла села с ребенком к столу. Она держала его под мышками, чтобы он встал ножками ей на колени, лицом к нам. Она посмотрела на Фрэн, потом на меня. На этот раз она не покраснела. Она сосредоточенно ждала, чего мы скажем. — Ах! — вырвалось у Фрэн. — Что такое? — быстро спросила Олла. — Ничего, — сказала Фрэн. — Мне показалось, там что-то за окном. Вроде как летучая мышь. — У нас тут нет летучих мышей, — сказала Олла. — Может, просто бабочка, — сказала Фрэн. — Не разобрала, что. Да, — продолжила она, — вот это малыш так малыш. Бад смотрел на ребенка. Потом посмотрел на Фрэн. Откинулся вместе со стулом, оторвав от пола его передние ножки, и кивнул. Кивнул еще раз и сказал: — Да ладно, чего уж там. Мы и сами знаем, пока его на конкурс красоты не возьмут. Не Кларк Гейбл. Но делать выводы рановато. Если повезет, вырастет — будет как папа. Ребенок стоял у Оллы на коленях и таращился на нас через стол. Она теперь держала его поперек туловища, и он раскачивался на своих толстых ножках. Честное слово, я в жизни не видел младенца уродливее. Такой уродец, что мне и сказать-то было нечего. Слов не находилось. Не то чтобы он был больной или недоразвитый. Ничего такого. Просто уродливый. Огромное красное лицо, глаза навыкате, широкий лоб и еще большие толстые губы. Шеи будто не было и вовсе, зато три или четыре подбородка. Подбородки подползали под самые уши, а уши стояли торчком на лысой голове. На запястьях висели складки. Руки и ноги заплыли жиром. Назвать его уродом — значит не сказать ничего.
Уродливый младенец немного похныкал и запрыгал на коленях у матери. Потом перестал прыгать, свесился вперед и потянулся жирной ручкой в ее тарелку. Младенцев я перевидал много. Пока я рос, две мои сестры успели нарожать шестерых. Еще пацаном когда был, на них насмотрелся и в магазинах, да мало ли где. Но такой мне еще не попадался. Фрэн тоже уставилась на него. По-моему, и она не знала, что сказать. — Крупный он у вас, правда? — наконец изрек я. — Он скоро станет, как футбольный мяч, — пробурчал Бад. — Уж где-где, а в этом доме его кормят как на убой. Будто в подтверждение его слов, Олла наколола на вилку ломтик сладкого картофеля и поднесла ко рту сына. — Ты моя цыпочка, — сказала она маленькому жирдяю, не обращая на нас никакого внимания. Ребенок потянулся к картофелю и распахнул рот. Попытался ухватить вилку, которой Олла запихивала в него картофель, потом рот захлопнул. Он жевал и раскачивался у Оллы на коленях. И так таращил глаза, будто был подключен к какому-то моторчику. Фрэн сказала: — Да, Олла, вот это малыш. Малыш скривился. Он снова начинал капризничать. — Пусти сюда Джоуи, — сказала Олла Баду. Бад стукнул ножками стула об пол. — Мне кажется, сначала нужно спросить гостей, не против ли они. Олла посмотрела на Фрэн, а потом на меня. Лицо ее опять стало красным. Малыш топтался у нее на коленях и рвался на пол. — Мы же свои люди, — сказал я. — Делайте, как знаете. Бад не желал уступать: — А может, люди не хотят, чтобы тут ошивалась здоровенная птица, вроде нашего Джоуи. Ты об этом подумала, Олла? — Вы как, ничего? — спросила Олла. — Можно, Джоуи войдет? Что-то с ним не то нынче вечером. Да и с малышом тоже. Он привык, что по вечерам Джоуи запускают в дом и перед сном дают им вдвоем поиграть. А так оба они никак не угомонятся. — Ну что ты нас спрашиваешь? — сказала Фрэн. — Мне лично все равно, пускай заходит. Я никогда еще с ними так запросто не общалась. Но мне все равно. Олла посмотрела на меня. По-моему, она хотела, чтобы я тоже что-нибудь сказал. — Да конечно, чего там, — сказал я. — Запускайте. Я взял стакан с молоком и допил. Бад встал со стула. Подошел к входной двери, открыл ее. Включил наружный свет. — А как зовут малыша? — поинтересовалась Фрэн. — Гарольд, — ответила Олла. Она дала ему еще картофеля со своей тарелки. — Он очень умненький. Всё схватывает на лету. Всё понимает, что ему говорят. Правда, Гарольд? Вот подожди, Фрэн, пока у тебя будет свой ребенок. Тогда увидишь. Фрэн молча смотрела на нее. Я услышал, как открылась и закрылась входная дверь. — Еще какой умненький, — сказал Бад, снова входяв кухню. — Весь в папу Оллы. Вот уж башковитый был старик, это точно.
Я посмотрел Баду за спину и увидел, что павлин стоит в гостиной, поворачивая голову во все стороны, как поворачивают ручное зеркальце. Он встряхнулся, звук был такой, будто в соседней комнате перетасовали колоду карт. Он сделал шаг в нашу сторону. Потом еще один. — Можно подержать малыша? — спросила Фрэн. Спросила так, будто это было невероятное одолжение. Олла через стол передала ей ребенка. Фрэн стала усаживать его к себе на колени. Но тот стал вырываться и пищать. — Гарольд, — позвала Фрэн. Олла смотрела, как Фрэн пытается угомонить ребенка. Потом сообщила вот что: — Когда дедушке Гарольда было шестнадцать лет, он задумал прочитать энциклопедию от корки до корки. И ведь прочитал. Закончил в двадцать. Как раз перед тем, как познакомился с мамой. — А где он теперь? — поинтересовался я. — Чем занимается? Интересно было узнать, что стало с человеком, поставившим себе такую цель. — Умер, — сказала Олла, продолжая смотреть на Фрэн, которая наконец уложила Гарольда на спинку поперек своих коленей. Фрэн пощекотала его под одним из подбородков. Чего-то залепетала и засюсюкала. — Он работал на лесоповале, — пояснил Бад. — На него упало дерево. — Мама получила деньги по страховке, — сказала Олла. — Но всё потратила. Бад ей посылает кое-что каждый месяц. — Не так уж много, — уточнил Бад. — Больше у нас просто нет. Но она как-никак мать моей жены. Тем временем павлин набрался храбрости и начал потихоньку, подпрыгивая и раскачиваясь, пробираться к кухне. Голову он держал неподвижно, слегка ее наклонив, и сверлил нас красным глазом. Над головой торчал хохолок, эдакий пучочек из небольших перьев, в несколько дюймов. Зато хвост украшали роскошные длинные перья. Он остановился, не дойдя до стола, и стал нас разглядывать. — Не зря их называют райскими птицами, — заметил Бад. Фрэн даже на него не посмотрела. Она была занята младенцем. Она играла с ним в «ладушки», и тому это нравилось. Ну, по крайней мере, он перестал пищать. Она подняла его и что-то шепнула ему на ухо. — Только, — сказала она, — никому об этом ни гу-гу. Ребенок уставился на нее своими выпученными глазами. Потом протянул руку и ухватил в кулачок прядку ее светлых волос. Павлин подошел ближе к столу. Все мы молчали. Маленький Гарольд увидел птицу. Он выпустил волосы Фрэн и встал у нее на коленях. Ткнул жирным пальчиком в птицу. Потом запрыгал и залепетал. Павлин быстро обошел вокруг стола и двинулся к ребенку. Потерся длинной шеей об его ноги. Засунул клюв под рубашонку и помотал своей твердой башкой. Гарольд засмеялся и задрыгал ногами. Выгнувшись, он сполз с колен Фрэн на пол. Павлин продолжал его подпихивать, словно это у них была такая игра. Фрэн придерживала ребенка у своих ног, а он вырывался. — Ну ничего себе! — воскликнула она. — Чокнутый у нас этот павлин, честное слово, — сказал Бад. — Чертова птица не знает, что она птица, вот в чем беда. Олла усмехнулась и опять показала зубы. Посмотрела на Бада. Бад отодвинулся от стола и кивнул. Да, ребенок был урод уродом. Но, наверное, для Бада и Оллы это не имело значения. А если имело, они, наверное, просто сказали себе: ну, ладно, он урод. Но это же наш ребенок. И вообще, это у него такой период. А потом будет следующий. Сейчас один период, за ним будет другой. А как пройдем все периоды, всё станет хорошо. Наверное, что-нибудь такое они себе и сказали. Бад подхватил Гарольда и стал подбрасывать его над головой, пока тот не завизжал. Павлин встопорщился, не сводя с него глаз. Фрэн снова покачала головой. Разгладила платье там, где лежал ребенок. Олла взяла вилку и стала доедать фасоль. Бад перекинул Гарольда на бедро и крикнул: — Впереди еще кофе с пирогом! Этот вечер у Бада и Оллы был особенным. Я знал, что он особенный. В этот вечер я был практически полностью доволен своей жизнью. И мне хотелось поскорее остаться с Фрэн вдвоем и поговорить о том, что я чувствую. В этот вечер я загадал желание. Сидя за столом, я зажмурил глаза и напряг мозги. Вот что я загадал — пусть этот вечер запомнится навсегда. И это мое желание сбылось. Правда, мне на горе. Но, конечно, тогда я не мог об этом знать. — Ты о чем думаешь, Джек? — спросил Бад. — Да так, просто думаю, — ответил я. — Ну, поделись, — сказала Олла. Но я только усмехнулся и покачал головой.
Когда в тот вечер мы вернулись от Бада с Оллой и забрались в постель, Фрэн сказала: — Милый, наполни меня своим семенем! Эти слова отозвались во всем моем теле, в каждой жилке, и я взревел и — сорвался. Потом, когда все у нас изменилось, появился ребенок и все что за этим следует, Фрэн почему-то придумала, что именно этот вечер у Бада и стал началом перемен. Только она не права. Меняться все начало позднее, и когда начало, это будто бы происходило с другими, потому что с нами такого быть не могло. — Черт бы побрал эту парочку с их уродливым младенцем, — бывает, говорит Фрэн ни с того, ни с сего, когда поздно вечером мы сидим у телевизора. — И эту их вонючую птицу, — добавляет она. — Надо же, завести себе такое! — говорит Фрэн. Она часто говорит что-то в таком роде, хотя с тех пор ни разу не видела Бада и Оллу. Фрэн больше не работает в молочном магазине, и волосы она давно остригла. И еще она растолстела. Мы об этом не говорим. Что тут скажешь? Я по-прежнему встречаюсь с Бадом в цеху. Мы вместе работаем и вместе разворачиваем бутерброды в перерыв. Если я спрашиваю, он рассказывает про Оллу и Гарольда. С Джоуи всё. Однажды вечером он взлетел на дерево — и с концами. Больше не вернулся. Состарился небось, говорит Бад. А дальше совы разобрались. Бад пожимает плечами. Он жует бутерброд и мечтает, что Гарольд когда-нибудь станет полузащитником. — Ты бы посмотрел на этого парня, — говорит Бад. Я киваю. Мы, как прежде, друзья. Тут ничего не изменилось. Но я теперь думаю, что ему говорить, а что нет. И знаю, что он чувствует это, и хотел бы, чтоб все стало по-старому. Я и сам бы хотел. Раз в год Бад вдруг спрашивает о моем семействе. И тогда я говорю, что всё ничего. «Всё ничего», — говорю я. Убираю бутерброды и достаю сигареты. Бад кивает и потягивает кофе. На самом деле, сын у меня растет шалопаем. Но я ни с кем об этом не говорю. Даже с его матерью. С ней — особенно. Мы с ней вообще говорим все меньше и меньше. В основном, сидим у телевизора. Но я не забыл тот вечер. Я помню, как павлин высоко задирал свои серые лапы, шагая вокруг стола. А потом мой друг с женой попрощались с нами на веранде. Олла дала Фрэн павлиньих перьев, взять с собой. Помню, как мы пожали друг другу руки, обнялись, сказали все слова, какие положены. В машине, по дороге домой, Фрэн сидела совсем рядом. И не снимала ладони с моего бедра. Так мы и ехали домой от моего друга.
Последние комментарии
11 часов 57 минут назад
11 часов 57 минут назад
17 часов 16 минут назад
20 часов 58 минут назад
21 часов 18 минут назад
22 часов 13 минут назад