Дождливые дни [Андрей Ханжин] (fb2) читать постранично

Андрей Ханжин (Литтл) Дождливые дни

И если это жизнь — то не найдётся на земле ни одного человека, который в тайниках души своей, где-то там, глубоко внутри, не желал бы скорейшей собственной смерти. Это желание, эта тайная тёмная страсть проявляется, конечно, не сразу, иначе мы удавили бы себя еще в сладком младенчестве. Но в детстве смерти нет. Ненависть жизни блокируется жаждой познаний. Капкан ещё защёлкнут. Но вот повороты тяжёлого ключа знаний — и всё, что мы постигаем, с каждым мгновением, с каждым забитым в подкорку байтом опыта приближает нас к разочарованию. А ещё позже — и это неизбежно — к чудовищному внутреннему опустошению.

Некоторые, особенно чувствующие эту свистящую пустоту, пытаются совершить побег из или от собственного погибающего Я. Смешно и печально. Одновременно и смешно и печально. Горькая улыбка королевского шута.

Люди бросаются на поиски иррациональных доктрин, люди ищут бога. Бога в себе, бога вне себя, в эмоциях, в чувствах, в стихах, в инстинктах, заложенных дикой природой в нервной системе, раздражённой до приступов сентиментального слезотечения… или спиваются как индейцы — по русской традиции. Или кайфуют — нарушая и традицию, и уголовный кодекс. Замешиваешь в ложке щепочку коричневого афганского порошка в комочках, подносишь зажигалку, чиркаешь, и вот он — пузырящийся парадиз для уличных героев новостроек. И героинь. И героин. Первый укол — и ты счастлив, потрясён и бесконечно счастлив. Но дьявол в том, что счастье живёт только в первом уколе. Все последующие инъекции — не более чем тщательная попытка вернуться в то первое, ослепительное мгновение, когда от пяток к сердцу поднималась волна несвойственного человеку состояния, иллюзорность блаженства. Но так бывает только первый раз. Один раз. И жаль, если не умер сразу.

Похоже на любовь. На первую любовь. На первую и на, увы, последнюю любовь, потому что любовь ослепляет человека лишь однажды. Потом — иммунитет и пошлость. И всё, что происходит после расставания, все дальнейшие попытки отыскать объект нежного вдохновения — это тщетная надежда на возвращение или хотя бы на отголосок того первого, обжигающего сердце чувства. Флэшбэк возможен. Да, возможен. Короткая искра. Но это уже не любовь. Это стопка тёплой водки на утро после бешеной попойки — сначала окрыляет и начинает казаться, что эйфория завернула обратную петлю, что прозрение равно ослеплению… Но вместо откровения наваливается мутное, вялое, жирное и тяжёлое бессилие. Красивая, допустим, красивая мягкая игрушка спит на твоём плече. От неё пахнет ребёнком. Так пахнут только те женщины, в которых влюблён. Но, поверьте, трудно быть оптимистом там, где все ожидают конца света. И выживший Ромео отдан на растерзание. И может быть француз, ну почему же, способен легкомысленно увлечься случайной мадмуазель и дожить с нею до конца дней своих в романтической радости… Может быть. Но русский — вряд ли. Скоро гибель. Разумеется, не так скоро, чтобы застать врасплох отдельно взятую человеческую душу, но всё равно ведь — будущего нет.

No future.

Это не создатель «Sex pistols» провозгласил, и не Бодлер продекламировал. Улыбающиеся конопатые славяне так живут, с таким мироощущением. Только миг. Потому наши средства всегда оправдывают цель. Только миг. Вечное сейчас. И по-другому здесь никогда не было и никогда не будет. Хоть помазанник ты божий, хоть художник в федеральном розыске, пытающийся продать девять пистолетов «CZ — 75» по три штуки баксов за каждый.

Я перестал быть рабом жизни в тот момент, когда в меня впервые выстрелили. Произошло это в Киеве, в подземном переходе под площадью Льва Толстого. Стреляли в спину. Из «Макарова». Длинная, выложенная черным кафелем труба с колоннами посередине. Сзади выход из метро, впереди ряд подземных магазинов и кафетерий. Пульсирующая — как в кибердансинге — трубка лампы дневного освещения. Не страшно. Когда не знаешь, не страшно. Наполненное выстрелами пространство, единожды услышав этот звук, уже ни с чем его не перепутаешь, даже в акустическом преломлении подземки, и — тепло в спине. Всё. Пуля прошла навылет, чуть зацепив ребро, две дырочки — входная и выходная. Смерть постучалась по правой лопатке, наглядно разъясняя всю иллюзорность и надуманность ценности человеческой жизни.

И снова стал рабом, когда впервые выстрелил сам, потому что свобода — это открытая возможность быть убитым. Путь воина. А рабство всегда подразумевает продолжение жизни любым путем. Теперь не осталось ничего, кроме пустоты, всё сожравшей пустоты. Почти Луцилий до писем Сенеки.

Хорошая машина «CZ — 75». Калибр 9мм, начальная скорость полёта пули 420 м/сек, обойма на 15 зарядов. Патроны НАТОвские — «пробеллум» или «лугер». Тяжёлый, правда, пистолет, но с очень удобной рукояткой. Ещё из минусов — магазин фиксируется кнопкой и, бывает, выпадает от случайного нажатия: рукой задел или ещё как зацепил. Но, в общем — вещь! У этого «чезета» есть ещё автоматическая