Казна Херсонесского кургана [Сергей Николаевич Белан] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Сергей Белан, Николай Киселев КАЗНА ХЕРСОНЕССКОГО КУРГАНА
I
— Боренька, куда же ты, хоть чайку попей, я блинчиков напекла. Только встал и куда-то бежишь. — Мамочка, некогда, — Боб на ходу проглотил теплый блинчик. — Джексон звонил, просит срочно зайти к нему, да и Мироныч, наверное, уже заждался на улице. Мать тяжело вздохнула: — Молодые, образованные люди, а все Боб, Мироныч… Что он, старик какой, что по отчеству?.. И, еще раз вздохнув, пошла на кухню. Боб на секунду задержался у зеркала, поправил прическу и выскользнул за дверь. Константин Миронович Колесников — Мироныч, действительно уже поджидал его на улице у кафе «Сниедзиньш». — Привет, Боб! — Мироныч протянул ему руку. — Что за экстренный сбор, ты не в курсе? Боб недоуменно пожал плечами: — Без понятия, но видать, у Джексона важное дело — по мелочам бы спозаранку тревожить не стал. — Да чего гадать, пойдем, там и узнаем. И давай в булочную заскочим — у Джексона кроме заварки наверняка ничего нет, а я даже перекусить не успел, торопился… И друзья, а их дружба была проверена и закалена годами (одна парта в школе, институтская скамья, совместная работа после вуза на одном заводе), свернули на улицу Кришьяна Барона и быстрым шагом направились к дому Джексона. Дом, в котором проживал их приятель, добротный, пятиэтажный, был отстроен еще в царские времена, но до сих пор являлся украшением центра Риги. Над окнами фасада — лепные человеческие головы, небольшие, но массивные балконы подпирали каменные статуи. Неразлучные друзья нырнули в темный подъезд, который дыхнул на них плесенью и резким ароматцем мочи разной степени свежести. Тусклый лучик дневного света, пробивавшийся сквозь закопченное оконце над входной дверью, слабо высвечивал слизкие, источенные башмаками нескольких поколений жильцов, ступеньки, обильные россыпи флакончиков дешевых одеколонов и лосьонов, естественно пустых, грязные, обшарпанные стены, испещренные неприличными рисунками, выполненными карандашом или гвоздем со скабрезными комментариями сексуально-политического толка. — Одного не могу понять, — сказал Боб, зажимая пальцами нос, — здесь пьют одеколон, а воняет-то мочой. — Да ну тебя с твоим черным юмором, — поморщился Мироныч, последовав примеру приятеля. — Лучше быстрей рвем наверх, пока не задохнулись. И он резво помчался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, Боб припустил за ним. Дверь открыла мать Джексона: — Проходите, мальчики, подождите немного в комнате, Женечка сейчас освободится — никак соседа выловить не можем. Друзья прошли в квартиру и остановились в нерешительности — Джексон стоял у туалета со сжатыми кулаками, чуть согнувшись, и напоминал кота, поджидающего в засаде смертельно досадившую ему мышь. Посредине кухни торчала патлатая, седая, тощая, как фанера, ведьма — соседка с огромным фонарем под глазом. Жутко воя, она пялилась уцелевшим глазом на Джексона, при этом казалось, что она прицеливается. С визгом и гамом на кухню залетела стайка детей и кинулась к своим мамкам, что-то стряпающим, пекущим к завтраку. На орущую кикимору никто не обращал внимания. Друзья попытались сосчитать молодую поросль, мельтешащую перед глазами, но постоянно сбивались со счета. — И не пытайтесь, — произнес Джексон, читая их мысли, — я и сам не знаю, сколько их, соседей хлебом не корми — дай поплодиться. — Кого это ты у сортира караулишь? — недоуменно спросил Боб. — Да так, — как бы нехотя промолвил Джексон. — Считай, гражданская война в масштабах коммуналки, коммунальные войны, одним словом. Брюхатый козел, мужик этой бабы-яги (он указал взглядом на вопящую старуху) повадился молотить по нашей двери. Проходит мимо — ногой бах! Предупредил раз, предупредил два — видать не понимает, ущербный, сейчас снова бахнул. Опостылело вконец… Ну вот, он бахнул — я за ним… Закрылся, гад, в туалете! Боб с Миронычем недоуменно переглянулись. Они собрались было отговорить приятеля от активных действий, но тот уже решительно направился к дверям кабинки общественного пользования. — Пора брать штурмом, а то разговор у нас серьезный, да и Аркаша, наверное, нас заждался. Старуха, услыхав эту угрозу, стала голосить пуще прежнего, и тут страшный удар ноги сорвал дверь клозета с крючка, и она хряснула, судя по всему, по пузу в грязной майке. Жирная туша не удержалась на коротких кривоватеньких ножках и с грохотом полетела на унитаз. И так славно там пристроилась, что могло показаться, что «брюхатый козел» не искал там политического убежища, а сел справить нужду, по причине прогрессирующего склероза забыв снять трусы. Поверженный шкодливый сосед грустно замычал, его тощая подруга жизни, наоборот, выть перестала. Джексон заканчивал операцию по обучению нерадивого товарища правилам советского общежития: последовавший мощный удар кулака заставил лязгнуть слегка отвисшую челюсть. Из глаз несчастного посыпались искры, которые едва не подожгли туалетную бумагу, и всем почудилось, что запахло гарью. Последний, не менее сокрушающий удар в живот, проник в дряблую плоть аж до позвоночника, раздался странный звук — казалось, позвоночник ссыпался в трусы. Но это был не позвоночник, в чем присутствовавшие при инциденте быстро убедились и недовольно заводили носами, — специфический запашок не оставлял сомнений в природе своего происхождения. Оппонент Джексона слегка подергался в конвульсиях и затих — он находился в тяжелом нокауте. Джексон, посчитав компенсацию за затянувшийся моральный террор вполне достаточной, повернулся к поддатой ведьме, которая в оцепенении наблюдала за скорой расправой: — Когда очухается, передашь своему благоверному, что еще раз бахнет — поставлю на костыли. А теперь можешь обмывать тело. Старуха вновь заскулила, но уже жалобно и тихо. — А вы не стойте, — обратился Джексон к друзьям, — берите с плитки чайник и шагайте в комнату, готовьте чаек. Я мою руки и иду. Поприветствовав Аркашу, друзья проворно исполнили несложное поручение хозяина, и все трое поджидали его на старом продавленном диване. Джексон, усевшись напротив, взял с журнального столика свою кружку со свежезаваренным чаем и с видимым наслаждением отхлебнул. Помолчал. — Вот свяжешься с такой мразью, потом и с мыслями не собраться, — пожаловался он и, сделав еще глоток, продолжил: — Итак, я созвал вас в столь ранний час, чтобы предложить одно интересное, на мой взгляд, дело. Троица молчаливо внимала ему. — Так вот, как вы отнесетесь к тому, чтобы в скором времени под моим руководством отправиться в один из южных городов на поиски сокровищ. (Реакция у всех троих была идентичной — глаза медленно полезли на лоб.) Я понимаю ваше недоумение, яхонтовые мои, — предложение действительно из разряда необычных, но все на полном серьезе, поэтому закройте варежки, прикиньте свои возможности и дайте ответ. Не стану скрывать, первоначально реализация моего плана мыслилась в другом составе — с Ники и Сержем у нас было все обдумано и оговорено до последних мелочей. Увы, человек — существо слабое и бессилен изменить сценарий судьбы, человек только предполагает… В последний момент, так случилось, что оба моих напарника оказались вне игры. Сержу, как вы знаете, пришел долгожданный вызов от родни из Штатов и он теперь весь в хлопотах, оформляет бумаги, а у Ники тяжело заболела мать, паралич разбил, сейчас ему не до вояжей. В общем я сказал все, решайте… — Женя, — после продолжительного молчания заговорил Мироныч. — Все-таки объясни сначала, куда ехать, когда ехать, и кто там положил для нас упомянутые тобой сокровища? Джексон поднялся с кресла, несколько раз прошелся по комнате и снова сел на место. — Вопрос правомерен, поясняю. Выезжать надо будет через две недели, точнее, семнадцатого числа, билеты уже заказаны, а куда и какие к этому есть основания — после принципиального согласия каждого из вас. Предполагаю закончить все дела за три-четыре недели, так что пейте чаек, думайте… Ответ мне нужно знать сегодня, а желательно сейчас… От неожиданного удара в дверь все вздрогнули. — Неужели этому козлу урок не впрок, и уж больно быстро очухался… Джексон стрелой метнулся к двери и рывком распахнул ее, исполненный готовности наконец поставить последнюю точку в междуусобной заварухе. За дверями с четверенек поднимался все тот же неугомонный соседушка. — Женечка, не бей, — жалобно попросил он. — Я нечаянно упал головой на твою дверь. Словно в подтверждение сказанного, на лбу пострадавшего прямо на глазах стал расти большущий шишак. Джексон, как все великие, был краток: — Верю! Он плотно затворил дверь и, удовлетворенно потирая руки, объявил: — Все, конфликт исчерпан — мы победили. Я только что принял акт о безоговорочной капитуляции, но пора вернуться к нашим баранам. Кто надумал — высказывайтесь. Аркаша, ты?.. — Я, может быть, и поехал бы с вами, — растягивая слова, лениво протянул тот, — но завтра я улетаю в Сочи… — Что, бабы затрахали, решил на курорте здоровьичко поправить? Грязевые ванны, солярий… Ироничный тон Джексона задел Аркашу. — Я знаю, что ты меня считаешь министром лентяев Латвии, но тут ты промахнулся, я еду в Сочи не балдеть на пляжах, а работать. Это заявление было несколько неожиданным. На лицах присутствующих запечатлелись вопросительные выражения. — Да-да, представьте себе, работать, — вдохновенно продолжал Аркаша, наслаждаясь произведенным эффектом. — Одна моя знакомая, скажу больше, чем знакомая, крупный комсомольский работник, давно подыскивала мне местечко в этом славном городе и вот нашла, так что уже завтра, я получу место бармена в одном шикарном заведении. А там, кто знает, говорят, что Сочи меняется на Чикаго. Да и если откровенно — синица в руках лучше журавля в небе. А синица-то у меня будет жирная, а твой журавль, Джексон, мне кажется так, детская мечта, его и нету и не было никогда. Намаетесь, да злые ни с чем и вернетесь. — Аркаша ехидно ухмыльнулся и добавил: — А впрочем, будет очень грустно — милости прошу в мой бар — поставлю от щедрот своих… — Так, с одним все ясно, — произнес Джексон, потирая подбородок. — Ты, Боб? — А что, не догоню, как говорится, так хоть согреюсь, — Боб решительно кивнул. — По большому счету, что делать в Риге, дожди да скука, лето на исходе, а его как и не было. А там хоть позагораю и фруктов пожру. Я согласен. — А я как Боб, — присоединился Мироныч. — Святое дело — отпуск вместе провести, мы ведь и в школе все время за одной партой, и на институтской скамье рядом… — Для комплекта еще не хватает скамьи подсудимых, — вклинился Аркаша, но под жестким взглядом Джексона тут же прикусил язык. — Юноша, ваши гнусные пророчества неуместны. Я, как говорил классик, чту уголовный кодекс. При всем его несовершенстве… Скажу больше, такие шуточки из уст бармена чреваты непредсказуемыми последствиями, иной клиент может выплеснуть коктейль вам на униформу, а то и побить… Я, кстати, нисколько не сомневался, что ты не поедешь. В принципе, ты мне там и не нужен. — А зачем тогда предлагал? — недоверчиво хмыкнул Аркаша. Джексон сложил руки на груди и голосом, преисполненным важности, произнес: — А для того, дорогой, чтобы потом, когда стану миллионером, не слушать от тебя упреков, что втихаря капитал сделал, а дружка-приятеля в долю не взял. — Упаси бог, дружок-приятель в претензии не будет, — съязвил Аркаша с лукавой гримасой на физиономии. — Тогда пардон, но единомышленники должны остаться наедине, остальные свободны. Аркаша с деланным равнодушием встал и направился к выходу. — Напоследок, одна настоятельная просьба, — напутствовал его Джексон. — О том, что слышал, — помалкивай. Договорились? Тот пробубнил что-то невнятное и удалился, хозяин комнаты тем временем раскинул на столе карту Крымского полуострова. — Так вот, яхонтовые мои, срочно оформляйте отпуска, собирайте манатки и семнадцатого поездом выезжайте в Симферополь. Билеты передам накануне отъезда. Теперь внимательно слушайте и кое-что записывайте. — Джексон выдержал паузу и продолжил. — По прибытии в Симферополь не мешкая садитесь в троллейбус до Ялты, не вздумайте брать такси, обдерут как липку, без плавок останетесь. Троллейбус довезет вас до автовокзала, а оттуда на автобусе доберетесь до Симеиза. Это чуть больше часа, если на экспрессе — то быстрей. Итак… Джексон взял линейку, карандаш и соединил жирной красной линией Симферополь с Ялтой, а Ялту с Симеизом, блаженно прищурился. — Симеиз… Симеиз… дыра моих мечтаний, самый милый закуток Крыма. Когда заделаюсь миллионером, зиму буду проводить в Майами, лето — в Симеизе. По прибытии на место снимите жилье; квартиру ищите не у моря, а повыше, ближе к Севастопольскому шоссе. Во-первых, больше шансов на удачу, во-вторых, с этого базового лагеря удобней будет проводить дальнейшие действия, понятно? — Ну, в общем… — неуверенно отозвался Мироныч. — Как устроитесь с жильем, отстучите телеграммой точный адрес. Через неделю после этого я прибуду и мы производим десантирование на Севастополь… У Боба удивленно поползли вверх брови. — Я слышал, что Севастополь закрытый город и нам билетов даже туда не продадут без ихней прописки. — Боб, все твои вопросы от того, что ты не знаешь четырех заповедей Джексона, а первая из них гласит: «Не торопись с выводами». — Джексон закурил сигарету и глубоко, с наслаждением затянулся. — Я же просил быть повнимательней, чуть выше упомянул о десантировании, а это в наших условиях означает полулегальное проникновение в закрытую зону. Естественно, я знаю, что Севастополь закрыт, и поэтому мной разработан детальный план решения этой проблемы. Джексон снова склонился к карте, сделал на ней пометку. — Смотрите, здесь в Симеизе мы садимся на попутку и доезжаем досюда. В двух километрах от этого места находится пост, проверяющий документы. Мы дожидаемся темноты и, как пишут в приключенческих романах, под ее покровом обходим это место по горам, по долам. Всего за ночь нам надо осилить километров двенадцать. Конечная цель — западный берег Карантинной бухты. Мы должны выйти к кургану, условно обозначенному на карте как высота 271, и на его юго-восточном склоне разбить свой лагерь. После этого короткий отдых и принимаемся за работу. Максимум через три недели дело должно быть закончено при любом, даже отрицательном результате. Мироныч, как прилежный ученик в школе, поднял руку. — Женя, у меня есть вопросы, можно? — Конечно, можно. Это соответствует моей второй заповеди: «Все вопросы до свадьбы». — Тогда вопрос первый. Что нам надлежит делать в Симеизе без тебя, и вопрос второй: с чего ты решил, что в том кургане что-то есть, а если есть, то почему не взяли до нас. — Отвечаю по порядку. Неделю я вам даю на подготовку к десантированию. В Симеиз вы, естественно, поедете налегке, каждый возьмет по палатке, по этому вопросу всякие случайности надо исключить. Уже там, на месте вы должны раздобыть инвентарь для раскопок: лопаты; кирки, ломики, кисточки… Даю наводку: там уже лет надцать строится какая-то грандиозная точка общепита, этакая стройка века провинциального масштаба, вот на этом объекте и запасетесь всем необходимым. Я думаю, пару годков на этом долгострое орудий труда не хватятся. За недельку слегка акклиматизируетесь, позагораете, покупаетесь. Разомнитесь с девочками, только сюрприз Венеры на кончик не словите, заниматься вашим лечением не будет возможности, работать придется с протекающей сантехникой. Ну что еще, поглядите на местные достопримечательности, сходите на танцульки, можете ознакомиться с останками генуэзской крепости, хотя кроме сушеных фекалий, там ничего нет. Что еще брать с собой, не мне вас учить — в походы ходили, в армии служили. И последнее… Джексон открыл старый комод и вытащил оттуда два прибора, смахивающих на настенные телефонные аппараты с маленькими хвостиками антенн. — За это будете отвечать головой, взял на время и вернуть нужно их в полной исправности. Эти штуковины помогут нам поддерживать связь на расстоянии до десяти километров и, в принципе, выходить на любого абонента. Там не пользоваться, батареи впустую сажать нечего. Далее Джексон достал из того же комода пухлую синюю папку и, раскрыв ее, стал раскладывать на столе перед собой какие-то бумаги, газетные вырезки, фотографии. — Ну, с первым вопросом будем считать покончено, переходим ко второму. — Он поднял голову и, увидев на лицах приятелей предельную сосредоточенность, продолжил: — Чтобы проще было понять, я прочитаю выдержку из одного научно-исторического труда и это, надо сказать, солидный научный труд. Итак, в середине второго века до нашей эры, захватив Ольвию, там сейчас находится Одесса, скифы пытались захватить Херсонес, который заключает договор о дружбе и взаимопомощи с царем Понтийским. Царство Понт находилось на территории нынешней Турции. В сто десятом году до нашей эры скифы вновь напали на Херсонес. Армия царя Понтийского Митридата Эвпатора под командованием Диофанта разбила скифов. В сто восьмом году до нашей эры скифы вновь напали на Боспор и Херсонес, и вновь Диофант разбивает их. А за это Херсонес и Боспор признают власть Митридата, и он оставляет там наместником бывшего царя Перисада. Джексон сделал паузу. Выпустив густой клуб дыма, он погасил окурок и заговорил снова: — Это все предыстория, поехали дальше. В сто седьмом году, естественно, до нашей эры, в Херсонесе вспыхивает восстание рабов во главе с Савмаком. Кто он, свободный или раб, неизвестно, но ученые предполагают, что скорей всего, царский раб. На подавление восстания Митридат послал большую армию и флот во главе со все тем же Диофантом. Восстание было сурово подавлено. Савмак был взят в плен и отправлен в Понт, где, вероятно, повторяю, вероятно, был казнен. Пока все понятно? Мироныч наморщил лоб: — Понятно-то понятно, однако в толк не возьму: какое отношение к нашему делу имеет какой-то Херсонес и все эти страсти, что ты рассказал? — Самое прямое. Даю справку: город Херсонес находился в черте нынешнего Севастополя на западном берегу Карантинной бухты. Основан в четыреста двадцать первом году до нашей эры, в тысяча триста девяносто девятом году разрушен и сожжен татарским набегом. — Да, но кто нам там деньжат оставил? — не вытерпел Боб. — А если оставил, то когда тебе об этом сообщил? Джексон уставился в потолок: — Что ж, отвечу и на этот вопрос. Весь мой проект — это дитя трех родителей: интуиции, начного предвидения и математического анализа. То, что я поведал вам о восстании Савмака, это практически все, что об этом известно науке. Теперь пофантазируйте со мной. Вспыхивает восстание рабов, к нему присоединяется чернь. Восстание победоносное и, что важно, практически молниеносное, ведь бежать удалось только Диофанту. Из этого вытекает, что восстание было не стихийное, к нему готовились, значит, был план. Ну, а какие мы знаем планы из истории: захват правительства плюс почтамт, телефон, телеграф, вокзалы, банки… Начнем по порядку, Захват правительства — это случилось. В летописях сказано, что взят дворец наместника Митридата — Перисада, последний убит. Телефон, телеграф отсутствуют, так… Далее — вокзалы, вокзалов нет, есть порт, и он был взят. Документы утверждают, что Диофант успел бежать на последнем Херсонесском корабле. Что у нас там еще? Ах, да, банки. Про них нигде и ничего не сказано. Но если все шло по такому сценарию, в чем я не сомневаюсь, значит, в руки восставших попала и казна, которая, по всей видимости, хранилась во дворце. Пока все логично, не правда ли? Боб и Мироныч молча кивнули. — Тогда идем дальше. Итак, нам известно, что восстание было жестоко подавлено. Савмак взят в плен и отправлен в Понт, где, вероятно, его казнили. Так? Так! У меня напрашивается вопрос: «Зачем какого-то несчастного раба везти через Черное море из Крыма в Турцию, когда всех остальных бунтарей казнили на месте?» Даю мою версию: Диофант город взял, всех порезали, а казны-то не нашли. Вот потому и отправили Савмака к Митридату. Диофант его даже пытать там, в Херсонесе, не решился, побоялся ответственности, а вдруг самозванец помрет и ничего не скажет. — Ну привезли его, куда ты сказал, и раскололи, — негромко вымолвил Боб, от волнения покусывавший собственный кулак. — Турки на это большие мастаки: на кол посадят, все что надо и не надо выложишь… — Имею основания думать иначе, — перебил его Джексон. — В первоисточниках сказано, вероятно, его казнили. Если бы он сказал, где казна, ему б сохранили жизнь, в те времена, насколько мне известно, слово держать умели. Но это не главное, — Джексон жестом остановил готового возразить ему Мироныча, — главное, что нигде не сказано о том, что Диофант после этого вновь посетил Херсонес. Он там больше никогда не был. А если бы Савмак раскололся, то логично было бы направить Диофанта с Савмаком назад в Херсонес, отрыть казну и уже после этого бунтаря в расход или в кандалы, и на галеру. — Предположим, ты убедил, что была казна, что ее не нашли и она где-то там, — Мироныч выразительно посмотрел на Боба, словно ища поддержки, — но как ты определил место, где она находится? Мы же не можем перерыть весь Севастополь… Джексон встал и подошел к окну. В комнате стало так тихо, что было слышно, как жужжит невидимая муха. — В Севастополе рыть и не придется. Высота 271 — вот та печка, от которой мы должны танцевать. — Джексон вынул из папки и развернул сложенный вчетверо ватманский лист бумаги, рядом с ним положил несколько фотографий. — Это план Херсонеса по данным археологических раскопок, это снимки окрестностей… Теперь давайте прикинем, поразмышляем вместе, куда могли спрятать казну. В самом городе, чтоб никто об этом не пронюхал, это сделать невозможно. Значит, за городом. Ну, а где за городом? По идее, это должен быть ближайший к городу курган. Объясняю почему. Во-первых, прятали наверняка ночью и, во-вторых, делали это безусловно в спешке. Нужно учесть, что кроме Диофанта, городу постоянно угрожали скифы, поэтому далеко от города отойти было опасно — казна могла попасть в руки скифов. Кроме того, казна должна быть спрятана на стороне, обращенной к городу, и не на самой вершине. Еще раз повторяю, скифы вели постоянное наблюдение за ненавистным им Херсонесом, и если казну спрятали без соблюдения условий, которые я вам назвал, они бы видели все работы, связанные с захоронением сокровищ и — исход ясен… И те, кто прятал, прекрасно это понимали. Я заканчиваю. Итак, на основании долгих расчетов и прикидок я вычислил только одно место, соответствующее всем условиям версии — высота 271. В прошлом году я был там, взгляните на фотографии… Видите вот здесь небольшой валун? От него метров через сорок начинается район поисков, тут я исходил из такого критерия, где бы зарыл сам, если бы пришлось прятать мне. Еще вопросы будут? Боб и Мироныч переглянулись. — Знаешь, убедил, — откликнулся Боб за двоих. — А не убедил бы, все равно поехали бы, — задолбали серые будни, давно хотелось чего-то такого… — Типа острова сокровищ с россыпями пиастров, — подхватил Мироныч. — Кстати, сколько ты надеешься там взять и как потом делить? Джексон рассмеялся: — Все правильно, вы освоили мою вторую заповедь, но если бы вам была известна третья, этого вопроса не последовало бы. А третья заповедь гласит: «Не будь жадным!», из чего вытекает, что в случае успеха — всем поровну! Ну, а относительно сколько и чего, так, яхонтовые мои, ведь не банк брать идем, это там можно что-то прогнозировать, а нам и дырка от бублика достаться может. И все же, при удачном исходе, думаю, по лимону минимум… Теперь, надеюсь, все? Друзья утвердительно кивнули. — Тогда аудиенция закончена, вперед на баррикады. Идите готовьтесь, собирайте вещички. Каждый день буду звонить и держать вас на контроле. Билеты и последние инструкции — перед выездом… Друзья встали и направились к выходу. У самой двери Мироныч остановился и повернулся к Джексону: — Все хотел тебя спросить: а какая твоя четвертая заповедь? — Четвертая? — роскошно улыбнулся Джексон, обнажив два ряда ровных крепких зубов. — Четвертая, она самая главная. Ну, слушайте и мотайте на ус, пока я жив: «Деньги должны даваться легко, если они даются тяжело, от них нужно отказываться». Вот потому-то я вас и беру, что надо кому-то землю копать, а земелька-то там тяжелая, я пробовал… Но вы уже не обессудьте — идея ведь должна чего-то стоить, а я над этой идеей потратил много здоровья и энергии. Чуть инвалидом умственного труда не стал… Верно рассуждаю? — Вообще-то… — замялись новоявленные кладоискатели. — Но-но, не вешать носа! — бодро потрепал их за плечи Джексон. — Побольше оптимизма, я уже вижу блеск наших бриллиантов, малахитовые мои…II
Аркаша валялся в койке дешевого номера самой захудалой сочинской гостиницы. Вот уже два дня он пребывал в состоянии жуткого пессимизма, вызванного кошмарным крушением планов. Все складывалось как нельзя хуже: на работу не устроился, с Лидуней рассорился вдрызг, и наличие наличных приближалось к абсолютному нулю. Препаршивейшее настроение усугублялось полным отсутствием видимых перспектив изменить ситуацию к лучшему. Сюда, на курорт, он приехал практически без денег — они должны были его ждать здесь, здесь он должен был их скирдовать. Мечта его детства, казалось, вот-вот воплотится в сладостную реальность, когда Лидуня срочной телеграммой сообщила, что место бармена в лучшем ресторане города забронировано и ждет только его. Правда, для получения пропуска на эльдорадо нужно было пожертвовать личной свободой, точнее, жениться на Лидуне. Таково было условие. И, тщательно взвесив все за и против, Аркаша решил, что игра стоит свеч: главное — достичь желанной цели, а с Лидуней он как-нибудь потом разберется. Может быть, выкупит свободу дивидендами. Щедрыми дивидендами, чтоб ей мало не показалось. Любая женщина деньги любит, а большие деньги особенно, будь она хоть дворником, хоть комсомольским вождем. Такой любви ни ранг, ни чин — не помеха. И вот, заплатив тройную цену за авиабилет, он примчался на брег черноморский устраивать свое светлое будущее, а тут… За сутки до его прибытия заведение с чьей-то легкой руки сгорает дотла. Начато следствие, хотя и дураку понятно — заметали следы… Ну вот он здесь, а теперь что? О другом баре не может быть и речи — Лидуня, сволочь, сказала, что даже погорельцев некуда пристроить, не то, что чужака. А потом эта дура на полном серьезе предложила место докера в порту — туда, куда и без прописки принимают, а через полгодика обещала чего-нибудь подыскать соответствующее его профилю и аппетитам. Совсем ополоумела от любви: будет он полгода ждать, как же! Плевал он на ее затею оформить отношения — такого уговора не было. Стал бы барменом — тогда пожалуйста, а то возомнила, что ради ее прыщавой рожи он согласится таскать в порту ящики и мешки, как какой-то биндюжник. Жаль, конечно, что он ей все это сгоряча высказал. Послать подальше и хлопнуть дверью много ума не надо, а вот деньжат немного одолжить не догадался. И из дому тоже уехал со скандалом — предкам лишнего наговорил. Конечно, старики стали просто невыносимы со своим бесконечным «бездельник, когда устроишься на работу?», задолбали вусмерть, но супа все-таки наливали. Прощание с ними получилось не в меру бурным, но называть их старыми ослами было совершенно необязательно. Как теперь домой заявиться, скоро и ни с чем? Блудного сына они примут, никуда не денутся, но придется по новой каждодневно выслушивать муторные нравоучения. Вернуться… вернуться?! А на какие шиши, денег — трояк в кармане. Не-е-е-т, домой хода нет. Замкнутый круг… Грустные размышления Аркаши прервал непонятный шум в коридоре. Он сел на койке и стал прислушиваться. В это же время откуда-то из-за тумбочки вылез крупный таракан, зловеще поводил усами и припустил по своим делам в угол комнаты. Аркаша поднял с пола кроссовку и расчетливым ударом припечатал гоношистое насекомое на веки вечные к линялым обоям. Пусть не попадает под горячую руку, а то высунулся — просили… Взбудораживший его шум не затихал, а, казалось, наоборот усиливался, Аркаша встал с койки и, как был в трусах, подошел к двери, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило за ней. Судя по голосам, сыр-бор разгорелся из-за того, что женщина, по всей видимости, хотела сдать свой чемодан в камеру хранения, находившуюся как раз напротив дверей Аркашиного номера, но ввиду того, что она не проживала в гостинице, вещи не брали. Аркаша осторожно приоткрыл дверь. Он не ошибся — в происходящем инциденте действительно была замешана женщина. Лица ее он разглядеть не мог, но со спины это была сказка, уж в этом-то Аркаша толк разумел. Ножки на высоких каблучках и фигурка, скрытая легким платьем, были такие, что их не могло бы испортить никакое лицо. В коридоре было душно, но тем не менее чуткое обоняние Аркаши уловило изысканный аромат французских духов, исходивший от незнакомки. Он всегда дурел от запаха дорогих духов, а от сочетания этого запаха с запахом женского пота просто сходил с ума, шалел и становился сексуально дерзок. Это был как раз тот случай, и реакция Аркаши была мгновенной. «А не затащить ли ее в номер? — приходя в состояние трепетного возбуждения, подумал он. В этот миг он чувствовал себя охотником, вышедшим на отстрел обреченной на истребление дичи. — Начнет кричать или вырываться с ором — отпущу, риска никакого: ну обзовет, ну, влепит пощечину, мелочи, переживем…» Тем временем перебранка завершилась, старый хрыч из камеры хранения что-то вякнул напоследок и зло захлопнул двери. Дама с чемоданом немного постояла в нерешительности, чертыхнулась и собралась уходить. Медлить уже было нельзя, Аркаша схватил красотку за запястье и мягко, но решительно потянул в номер. Та от неожиданности вздрогнула, но на удивление Аркаши, даже не глядя на него, попятилась за ним в его апартаменты. Последний рывок — и жертва у него в руках, дверь закрыта на ключ! Наконец-то Аркаша увидел ее лицо, оно было под стать фигуре — безупречно. Удачливый налетчик даже невольно залюбовался этой строгой красотой, но его похотливый оскал мгновенно сошел на нет; взгляд умных серых глаз пронзил его, будто рентген. В нем не было ни испуга, ни смятения, ни даже чисто женского любопытства, его изучал взгляд холодного аналитика. Аркаша не любил таких женщин. Ему нравилось, когда жертва трепетала, смущенно дергалась, вырывалась не на самом деле, а так, оттягивала момент «сдачи», а он невзирая на все охи и ахи, неспеша расстегивал пуговицы на блузке, полуобнажая грудь. Причем ему особенно полюбилось не снимать лифчик, а задирать его кверху. Тут он получал первый эмоциональный заряд. Потом начиналась вторая стадия. Аркаша еще крепче стискивал жертву и властной рукой задирал юбку и запускал под трусики, умело и уверенно обрабатывая пальцами эрогенные зоны. Далее следовала третья стадия, самая увлекательная и сладостная. Аркаша валил даму на спину, попутно сбрасывая давно расстегнутые брюки, и прижимал ее сверху своим телом. Слова «нет», «не надо», «не сейчас», прерывистое дыхание обреченной ласкали ему слух, все больше распаляя его агрессивность и он овладевал ею, становясь полным хозяином положения. Входя в раж, он тем не менее всегда чутко улавливал момент, когда с «его женщиной» происходила разительная перемена: протестующие возгласы вдруг затихали, переходя в сладострастное посапывание, и она из жертвы превращалась в партнершу, сообщницу. Это был триумф опыта и напора, апофеоз всего действа! Ну, а завершалось все неизменно нудной четвертой стадией, которая всегда очень тяготила Аркашу. Партнерша превращалась в надоедливую телку, которая липла, хныкала и обычно уверяла, что после всего этого она уже не сможет жить без Аркаши. Он же думал лишь об одном — быстрее смыться. Выслушивай теперь клятвы верности до гроба и сказки, что он — второй и последний мужчина в ее судьбе, как же!.. И он со всем соглашался, кивал, сам убедительно говорил нечто похожее, прощался до завтра, чтобы исчезнуть навсегда. Так было обычно, но сегодня у Аркаши складывался совсем другой пасьянс. Дама неспеша осмотрела комнату, цепким, придирчивым взглядом с ног до головы прощупала своего похитителя. В глазах ее светился неприкрытый цинизм. — С кем имею честь? — спросила она так холодно и бесстрастно, что Аркаша тут же убрал руки и непроизвольно принял стойку «смирно». — Аркадий Давидович, — ответил он намеренно развязным тоном. — Ну, и что вы хотели, Аркадий Давидович? — тем же ледяным голосом поинтересовалась незнакомка. — Вас. Ощущая, что она подавляет его независимо-царственной манерой держаться, он, стараясь сохранить собственное реноме, все же продолжал гнуть свое. — Значит, меня? — переспросила дама и, опустив чемодан, прошла вглубь комнаты. — А со здоровьичком как, не надорвешься? Аркаше такой сценарий знаком не был; он не смог сразу достойно парировать этот выпад, а потом стушевался. — Судя по койкам, кроме тебя здесь живут еще два человека? — полувопросительно полуутвердительно произнесла она. — Да, есть тут еще дед с больным внуком, — стал поспешно разъяснять Аркаша, — так они ни свет ни заря сваливают и возвращаются поздно, часам к семи. Говорят, с Севера, нельзя пропустить ни одного луча солнца… — А ты в это время здесь не пропускаешь ни одной гостиничной юбки, так? — Не совсем… — уклончиво, ответил он. — Тогда почему не на пляже? — она одним элегантным жестом сбросила с себя платье и открыла дверь в ванную комнату. Аркаша переминался с ноги на ногу: — Мадам, когда в кармане последняя трешка, на пляж не тянет. — Ах, так? — иронично улыбнулась «мадам». — Поначалу я думала, ты матадор, но потом поняла, что ты — котик, и притом облезлый. Ладно, я пока приму душ, а ты достань чего-нибудь сухенького, да поживей, с жары жажда замучила. Аркаша безропотно натянул потертые джинсы и отправился на поиски горячительного жаждоутолителя. Он безуспешно оббегал окрестности, однако винцо нашлось тут же в гостинице, у дежурной по этажу. Правда, удивил разлив — «Розовое столовое» содержалось в бутылке из-под «Пепси-колы», но зато стоило у доброй тети как раз трояк. Аркаша со вздохом расстался с последней купюрой и потопал обратно в номер. Его ждали уже в койке: — Мальчик, снимай штанишки и прыгай сюда. Ладно уж, утешу бедненького. Аркаша чувствовал себя как на экзамене — близость с этой женщиной не приносила ему ни малейшей радости. Конечно, ее профессионализм в постельных делах был высочайший, но Аркаше стало не по себе, когда во время самой изысканной ласки он мельком взглянул на ее лицо и увидел открытые немигающие глаза, насмешливо наблюдавшие за его действиями. С грехом пополам Аркаша домучил этот каторжный акт и, абсолютно вымотанный, потянулся за бутылкой. — Ну, что, мальчик, — сказала незнакомка, когда они глотнули вина, — взять бы с тебя бабки, да вижу, что тебе самому впору по миру с протянутой рукой идти. Увы, это была сущая правда: ведь уже сегодня ему нечем заплатить за обед, не говоря о том, чтобы заплатить за номер в гостинице. А еще на что-то добираться домой… Уй!.. Он еще раз отчетливо осознал всю безнадегу своего положения и сник окончательно. — Эх, котик, придется тебе помочь, — продолжала женщина и в голосе ее послышались заботливые нотки, — а так как благотворительностью я не занимаюсь, то немного поработаешь… — А на кого работать? Как вас-то хоть звать? — Это уж истинно в французском стиле, — негромко рассмеялась она, — сначала трахнуть, а потом спрашивать фио. Ладно, пиши, имя мое — Анжелика. — Анька, то есть?.. — Анька у Чапая была, понял? — сказала она, сердясь. — А я, повторяю по слогам, Ан-же-ли-ка, если не контуженый — запомнишь. — …Маркиза ангелов, да? — Нет, таких балбесов как ты. — Что ж, теперь буду звать тебя Маркизой. Так что за работу вы мне можете предложить, Маркиза? — Работа, как работа, — после некоторого колебания ответила новоиспеченная Маркиза, — тут курорт, а на хорошем курорте всегда найдется свой промысел не только для красивой женщины, но и для слащавого мальчика. В таких местах полно молодящихся старух, готовых щедро заплатить за молодого жеребца. Слушай меня внимательно и не суетись. Помещение, как я поняла, свободно с утра и часов до семи вечера? Аркаша согласно поддакнул. — Значит так, завтра к десяти утра, чтобы был побрит, подмыт и свеж, как огурец на грядке, проще говоря, был готов к употреблению. К этому времени я с клиенткой буду прохаживаться под окном, выглянешь. Я обращу ее внимание на тебя, кивнете друг другу. После этого впустишь к себе и обслужишь тело, учтя пожелания трудового народа. Больше двух раз не надо. Далее не регламентирую, принимайте душ, резвитесь или еще чего, но к трем часам пройдешь вон в ту тенистую аллейку, я люблю в полуденный зной посидеть в холодке… Там и получишь у меня пятнадцать рубликов. Этого хватит пока платить за номер и на скромные харчи. — Маркиза! — вскинулся Аркаша, разыгрывая благородное негодование. — Неужели ты думаешь, что я буду трахать каких-то дряхлых старух да всего-то за пятнадцать целковых!.. — Будешь, — спокойно промолвила та. — И не просто будешь трахать, а, как я сказала, с учетом пожеланий заказчика. А не хочешь — не неволю: завтра не выглянешь в окно — подыхай с голоду. Думаешь, очень мне надо тебя обхаживать — просто тебе дурачочку помочь хотела. Сочи только кажется бархатным городом, а ведь без денег тут сгниешь… Воровать, как мне кажется, ты не умеешь, до работы тоже смирный — пропадешь! Так что хочешь — не хочешь, а на панели все равно будешь, а там, глядишь, и голубые подберут: они-то дадут больше, только какать будет тяжело. От такой невеселой перспективы Аркаша почувствовал жуткий дискомфорт в организме, внизу живота даже появились какие-то спазмы. — Как видишь, выбор у тебя невелик, — продолжала Маркиза, произнося слова так, будто заколачивала гвозди. — Задергался: старухи, старухи… Знаешь, как говорят на Кавказе: «Десять тысяч не деньги, семьдесят лет не старуха». Прикинь своим умишком: занят будешь только до двух часов, а там пришел в аллейку, получил по тарифу и до следующего утра свободен. В Сочи ведь жизнь начинается с восьми вечера, вот и крутись, лови свою удачу, может, что получится. А теперь все, мальчик-котик, я исчезаю — дела не ждут. Маркиза оделась по-солдатски быстро, привычным жестом поправила прическу и, бросив на Аркашину постель скомканный трояк, проговорила: — Это тебе за угощение, поешь, рекомендую выпить сырое яичко… С этими словами она подхватила свои вещички и была такова. Аркаша взял трояк, разгладил, положил в карман. Денежка была кстати — зверски хотелось жрать. Ну, пожрет, а как расплатиться за гостиницу?.. Неужели и впрямь придется за деньги ублажать всяких там бабушек-развалюшек, да и не за деньги, собственно говоря, считай, за пайку… «А ведь никуда не деться, придется, — мысленно резюмировал он, — лишь бы не очень страшных приводила. А может, это и к лучшему, прочь сомнения, не хватало мне еще моральных терзаний… Будь, что будет, а теперь и похавать чего-нибудь пора, да не забыть бы про сырое яичко»… И он, наскоро собравшись, успокоенный и приободренный, как человек, принявший в жизни важное решение, направился в ближайшую точку городского общепита. …Утром следующего дня он проснулся в половине десятого, быстро принял душ, тщательно побрился. Вчерашний обед и сырое яичко пошли на пользу, так что возникшая потребность потешить свою плоть было вполне естественной, а не вынужденной необходимостью. Ровно в десять он вышел на лоджию. Маркиза уже прогуливалась под ручку с клиенткой. Его клиенткой. Сексуальное желание Аркаши мигом улетучилось, зато появилось другое — напялить по самые уши волшебную шапку-невидимку и стать прозрачным как мыльный пузырь. Однако было поздно, ему помахали ручкой, и он пошел открывать дверь. Вошедшая женщина выглядела лет на пятьдесят. В ушах ее торчали огромные нелепые серьги, толстые сардельки пальцев не мог украсить даже ряд богатых перстней. Прямо с порога она одарила Аркашу золотой улыбкой в самом прямом смысле; у ней был не рот — сплошные залежи золота. Взгляд посетительницы был похотлив и нагл. И все бы ничего, если бы не ее непомерная полнота — при заурядном весьма росте она стабильно тянула за центнер. «Да, послал же бог подарок, видать, работает продавцом в мясном отделе или поваром: вся в золоте и толстая, как хрюшка», — отметил про себя наемный ублажитель дамских телес. Толстуха масляным взором обшарила приобретенного любовника и, по-видимому, осталась вполне довольна. Она повернула ключ в дверях и направилась к койке, проворно расстегивая на ходу пуговицы пляжного халата. Огромные белые мячи грудей пружинисто застучали по загорелому мерзкому пузу. Аркаша хотел было сказать, что раздеваться вовсе не обязательно, но не смог — ему стало тошно: «Эх, сейчас бы стакан водки!» — с тоской подумалось ему. А клиентка в одних трусах уже разлеглась на Аркашиной койке, отчего жалобно запищали все пружины, и бесстыже раскинула ноги, сплошь усеянные противными фиолетовыми узлами. «И на эту поганую глыбу я должен лезть?!» — с омерзением подумал Аркаша, опасливо, как приговоренный смертник, приближаясь к собственной кровати. И тут ему в нос ударила смесь запахов лошадиного пота, который обычно исходит от тучных людей, и самой банальной менструации. У Аркаши закружилась голова, тошнотный ком застрял в горле, перехватив дыхание, колени подогнулись и уперлись в край койки. — Вот это ты правильно, — похвалила его туша, — у меня, знаешь, сегодня как раз гости пришли, ко мне туда нельзя. Помассируешь пальчиком мой клиторок. И она не церемонясь одну его руку положила себе на грудь, просунув между пальцами свой крупный пупырчатый сосок, вторую направила себе в трусы и подвела к нужному месту. Зажмурила глаза, как жирная сытая кошка, и проурчала: — Начинай, лапка, но не быстро — я спешки не терплю. Аркаша приступил к делу, «Хрюшка» блаженно запыхтела и, ловко стянув с него трусы, ухватила в кулак его член и стала водить им по второй своей дойке. Пыхтение ее перешло в стон, она повернула лицо к Аркаше и пухлыми напомаженными губами поглотила головку его члена, причмокивая, как грудной ребенок при кормлении. У Аркаши создалось впечатление, будто у него высасывают спинной мозг. К тому же от «массажа» начали уставать руки, а зубной мост клиентки больноцарапал нежную плоть полового органа. «Конец света! — подумал он, морщась от зудящей боли. — Впилась, сволочь, как в собственность, скоро в мочало превратит. Видела бы меня моя мама, вмиг бы в жмурик сыграла…» К счастью, вскоре все закончилось: туша заерзала задом, мелко затряслась в экстазе и, вонзив когти в ягодицы Аркаши, затихла. Аркаша от резкой боли чуть не подпрыгнул до самого потолка, у него потек «спинной мозг». Сделав несколько глотательный движений ртом, «Хрюша», наконец, отпустила своего ублажителя. Аркаше было мерзко и пакостно, словно он прошелся босиком по свежему говну. Его аж передернула, и он сразу же бросился в ванную, смыть под струями воды все следы и позор сексуальной экзекуции. Он открыл только красный кран: поток горячей воды свинцово лупил по его телу, но он, казалось, не ощущал ничего, тело было будто чужим, бесчувственным, незнакомым… Когда он вышел, его недавняя партнерша, придав себе облик добропорядочной матроны, уже стояла у дверей. На лице ее уже не было прежней истомы, а только сытая наглость и махровый цинизм. — Ну, что ж, ты мне нравишься, так что я тебя фрахтую, — безапелляционно объявила она. — Сегодня, идем в ресторан, заеду за тобой к девяти. Будь готов. И с этими словами хозяйка потрясающего бюста растворилась в дверном проеме с прытью, не свойственной ей комплекции. «Всегда готов… — обреченно подумал Аркаша и, бухнувшись в койку, тупо уставился в потолок. — Вот тебе и Сочи, город-сказка, за пайку харят и фамилию не спрашивают, да какую там фамилию, именем даже не поинтересовались. Используют как биоробота — и все дела». Да, зря он завидовал проституткам — чтобы заработать по-крупному на этом поприще, передок должен работать на износ, а если будут попадаться такие клиентки — через неделю импотентом стать можно. И вообще, после подобных контактов может развиться стойкая неприязнь к женщинам как таковым. Он так и провалялся в койке, пока часовая стрелка наконец-то не подползла к цифре два. Поднявшись, он без всякого энтузиазма побрел в сквер на встречу с Маркизой. Та уже поджидала его в тенечке условленной аллеи. Аркаша плюхнулся рядом на ажурную скамейку. Маркиза открыла сумочку и протянула ему три пятерки: — Получи, заслужил. Вами довольны. Аркаша брезгливо сморщился и попросил: — А вы не могли бы подыскать что-нибудь помоложе и поприятней. Наверняка в вашей картотеке есть варианты позаманчивей. — Да что вы говорите?! — Маркиза пронзила его испепеляющим взглядом. — Ты, котик, совсем перегрелся: полагаешь, что восемнадцатилетние девочки с длинными ногами и осиными талиями будут барахтаться с тобой в койке и еще деньги тебе за это платить? На Украине по такому поводу говорят: «зовсим з глузду зъихав»! Я нашла тебе шикарный экземпляр: заведующая мясным магазином в приличном городе, тридцать лет замужем, муж — старый козел, импотент, но при чинах и портфеле. Дама голодна, сексапильна и к тому же жутко богата. Ей четыре дня отпуска осталось, только четыре, так что простаивать не будешь, покатаешься эти денечки как сыр в масле, а дальше что? Аркаша неопределенно пожал плечами. — А знаешь, есть хороший способ поправить свои дела, — вкрадчиво сказала Маркиза и, вынув из сумочки маленькую таблетку в прозрачной упаковке, протянула Аркаше. — Штучка импортная, срабатывает безотказно. Пока порезвитесь вволю, а за сутки до ее отъезда положишь своей возлюбленной в водку или шампанское, я уж не знаю, что вы там будете пить… — Ты что, обалдела? — инстинктивно отпрянул от нее Аркаша. — Мне еще свобода не надоела… — Струсил? Штанишки еще сухие? — язвительным тоном спросила Маркиза. — А делов-то на копейку, бросишь в бокальчик, выпьет и отключится до утра. Дальше совсем просто: впускаешь меня и я тебе помогу разобраться, что к чему. Получишь полтыщи и риску никакого. — Это на словах все гладко, — продолжал сомневаться Аркаша, — а потом не успеешь очухаться, как звездочки в крупную клетку наблюдать придется. — Чепуха! Никаких улик не будет, опьянела — и все! В милицию она не заявит, не дура, чтоб муж и дети узнали. Хоть она козла своего в грош не ставит, но развестись ни-ни… держится… — Нет! — тяжело, со вздохом выдавил Аркаша. — Как хочешь Маркиза, но на такое не пойду. — Я тебе за яйца не тащу, — она поглядела в зеркало, поправила губки. — Тряпка ты, все правильно… С тобой каши не сваришь. Да ладно. Я так понимаю, ты теперь из кабаков вылазить не будешь; задание несложное — попадется подходящий мужик, дай знать. Меня с двух до трех всегда здесь найдешь. И еще: ты у нас мальчик неопытный, чтоб никаких грузин, армян и прочих там… Лучше всего офицеры от майора до полковника… — И чем это нам армяне с грузинами не угодили, — съехидничал Аркаша, — или у нас уже расовая дискриминация? — Отнюдь, — Маркиза не приняла его шутливого тона. — Просто с кавказцами работать нужно тонко, тут нельзя ошибаться, так что этих я буду искать сама. Офицеры — совсем другое, у них можно забрать все, оставь лишь мундир и документы. Жаловаться не пойдут — пуще смерти боятся огласки. Не дай бог узнают жена, начальство — затеют служебное разбирательство на тему «моральный облик командира и о потере бдительности». Ну, а что старший офицер лучше просто лейтенанта, надеюсь, понимаешь сам. У лейтенанта взять нечего. — Понятно, если что подвернется — услужу. — Аркаша встал со скамейки. — Схожу на море, искупнусь, потом похаваю. К вечеру надо быть в форме, а то эта фурия из меня быстро все соки выпьет. — Ступай с богом, котик, и помни о моем предложении — передумаешь, дай знать…III
Желтобрюхий «Икарус», сверх всяких пределов набитый народом, напоминал обожравшуюся гусеницу. Тяжело, но упорно он тащился в гору. Внизу, в огромном котле, в клейком, сгущенном воздухе томилась перегревшаяся, суетная Ялта, сверху простиралась горная гряда с плавным, будто кто-то прошелся ножницами, рельефом вершины, на которую полз, наступал цепкий, настырный лес. Но ни Боб, ни Мироныч видеть это, увы, не могли — сдавленные со всех сторон, безбожно спрессованные собратьями по несчастью — другими пассажирами, они смахивали на сиамских близнецов, запечатанных в консервную банку, — ни рукой, ни ногой не пошевелить! И это при удушающей жаре! — Знаешь, Боб, сказать, что мы тут, как сельди в бочке — это значит ничего не сказать, — попытался невесело шутить Мироныч. — Эт-точно. Нигде так не ощущаешь свою причастность к клану гомо сапиенс, как в очередях и общественном транспорте, — ответил приятель и добавил: — и все же селедкам полегче будет, они-то хоть в рассоле… Впрочем Боб сетовал напрасно — рассол вскоре появился; автобус еще не взобрался на перевал, а их спины уже были липки и мокры, лбы покрылись испариной. Вдруг в монолитной массе пассажиров обозначилось некоторое волнение и дружные охи и вздохи перекрыл хриплый простуженный голос: — Обилечиваемся, граждане!.. Приготовьте деньги!.. Ровные — на сдачу мелочи нет! — Шо за деньги?! Какие деньги?! — возмущенно вопрошал кто-то рядом с явным одесским акцентом. — Да за такой комфорт нам должны доплачивать, за то шо мы согласились залезть в эту колымагу. Или я не прав?! Послышались сдавленные возгласы одобрения. — Они на эту душегубку кондуктора еще держут, — продолжал тот же голос. — Везут шо дрова… Дэ цэй кондуктор — я расскажу ему анекдот, як Шмуля в трамвае ездил… — Да он замучится сюда лезть, дурак что ли, — предположил кто-то. И все-таки, когда тучная женщина с кожаной сумкой возникла перед друзьями, они подивились ее фантастической проходимости. — Докуда едете, хлопцы? — спросила она. Мироныч ответил. — По сорок копеек. Они кое-как расплатились, думая о том, что отдали бы и в десять раз больше, лишь бы это злосчастное путешествие поскорей завершилось. Предлагали же на автовокзале на такси до места подбросить — отказались. Зато теперь дешево, но сердито. Когда кондуктор скрылась из виду, Мироныч сказал: — Вот кому героя соцтруда давать надо. Боб промычал в ответ что-то невнятное, язык словно иссох, одеревенел и отказывался ворочаться. — Хорошо хоть мы в Ялте на пивко не польстились, — пытался разговорить уже совсем скисшего друга Мироныч, — а то что б было… — Что? — с выпученными, как у вареного рака глазами, спросил. Боб. — У нас бы полопались мочевые пузыри и мы б ошпарили себе коленки. — Сказанул, — выдавил из себя Боб, а затем тихо и доверительно шепнул на ушко другу: — Да я и без пивка сейчас тресну, как гондон бракованный, невмоготу уже… — То-то я смотрю ты притих. Держись… Тем временем автобус все-таки двигался вперед, кондукторша лениво выкрикивала название остановок: «Стройгородок!», «Гаспра!», «Кореиз!», название каких-то санаториев, народ потихоньку выходил, в салоне стало посвободней. Можно было размять затекшие конечности и вздохнуть полной грудью. Наконец после очередного спуска объявили конечную остановку маршрута, автобус заехал на небольшой пятачок и остановился напротив неказистого здания автостанции. Симеиз. Уже вечерело. Потные и злющие, они выкатились на свежий воздух и первым делом бросились вниз по ступенькам в бункер туалета, который, к счастью, оказался рядом. Потом, поднявшись наверх, облегченно перевели дух, огляделись. — Все, Боб, кажись, финита! — сказал Мироныч, вытирая лицо, влажным платком. — Я тоже думал, с ума сойду в этой адовой клоаке. — Это еще не финита, — вяло отозвался Боб, — вот найдем крышу, тогда… — А как тут ее искать, черт знает. Джексон, помнится, говорил, что здесь, на автостанции, бабульки кучкуются, предлагают, да что-то не видно никаких бабулек. — И вон смотри, будка — «Бюро по найму жилья», — показал Боб, — так она вроде паутиной поросла. — Видать, Боб, таких, как мы, пилигримов здесь пруд пруди — шампанского и ковровых дорожек не предвидится. Придется вести самостоятельный поиск методом слепого тыка. — Тогда пошли — коротать ночь под кипарисами удовольствие небольшое, — безрадостно заключил Боб. Они пересекли площадь и наткнулись на автоматы газводы. Два из трех работали. — Выпьем по стаканчику? — предложил Мироныч. — Я в этом дурном автобусе истек, как медуза на солнцепеке. Медь есть? Боб выгреб из кармана мелочь, и Мироныч опустил троячок в прорезь. Автомат натужно загудел, как самолет на старте, задрожал, затем благодарно хрюкнул и снова застенчиво замолчал, не выдав, однако, ни капли влаги. Мироныч с отчаянья ударил его пару раз по корпусу, но это ничего не изменило. — Мироныч, я давно заметил, что невезуха — мать твоя крестная, — сказал Боб. — Из двух горящих автоматов один не работал и ты, как всегда, не угадал. Учись, студент… Он достал еще один троячок и опустил в другой автомат. Тот молча проглотил монетку с таким же результатом, не удостоив жаждущего даже звуковым сопровождением. — Вот она, сермяжная правда жизни, — сокрушенно промолвил Боб. — Нас здесь почему-то очень игнорируют, а это нехороший признак. Пойдем, что ли, искать ночлег, пока солнце не село. Они двинулись по тихой извилистой улице, круто уходящей вверх. Стучась подряд в каждый дом и получая непременно отказ, они спустя час прошли всю улицу до конца. Дальше идти не было смысла. Дальше простиралось кладбище. Расположенное на каменистом пригорке и густо утыканное остроконечными памятниками и крестами, оно в закатных лучах солнца с виду напоминало большого ежа. — Что ж, вот здесь и заночуем, — невесело произнес Боб, кивая в сторону погоста. — Святое место, заночуем. Сегодня нам, видать, все равно ничего не светит. Сейчас стемнеет, на юге ночь в один мир приходит, хряпнем бутылочку с устатку, голову на гробик и бай-бай в компании с покойничками. И Мироныч деловито потер руки. — Ты что, серьезно? — с недоумением посмотрел на него Боб. — Нет, избави бог до поры до времени от такой компании. Лучше уж спуститься к морю и отсидеться на пляжике. Он достал сигареты, протянул товарищу. Закурили, но не полегчало. И без того неважнецкое настроение стало и вовсе гнусным. Сидя на небольшом валуне, они молча затягивались дымом и, размышляя каждый о своем, поплевывали себе под ноги. На темнеющем небе робко зажглась первая звезда, где-то поблизости застрекотали неугомонные цикады. — И все-таки, Боб, хорошо, — сказал Мироныч, задумчиво глядя на погружающуюся в сизоватую дымку морскую даль. — Хрен с ним, Боб, хижину для себя мы завтра как-нибудь отыщем, зато красота какая, какой вечерок, а? У нас таких не бывает, дожди, наверно, льют и тоска дикая… Вдруг со стороны кладбища из сумерек выплыла человеческая фигура; она приближалась к ним слегка пошатываясь. Поравнявшись с сидевшими на валуне, человек остановился. — Мужики, привет! — хрипловато произнес он. — Закурить не угостите? Это был мужчина лет пятидесяти, весьма неопрятного вида: длинные растрепанные волосы, пожамканная рубашка покроя пятидесятых годов кулем торчала из-под брюк с широченным клешем, никогда не видевших утюга. Правый карман оттопыривала початая бутылка вина. Мироныч протянул странному незнакомцу сигарету, полез за спичками. — Не трать зря, пригодятся, — оставил ему мужик. — Спички здесь дефицит. Я от твоей прикурю. — Как хочешь, — пожал плечами Мироныч, подставляя окурок. Тот с явным блаженством затянулся и сказал: — Спасибо, мужики, выручили. В Симеизе с куревом труба дело, к спекулянтам не подступись — семь шкур сдерут. Приходится у автостанции бычки сшибать, напотрошишь — чо-нибудь сварганишь, а так соси лапу… Вы откудова будете? — Из Риги, — ответил Боб. — Беженцы, что ли? — Пока еще нет. — Угу. А у вас там с этим делом, тоже херня творится? — С каким делом? — Ну, с куревом. — А у нас со всеми делами херня творится, и с куревом тоже. По талонам… — Да, дожились, бля, коммунизм на талоны разменяли. Заткнули килограммом дерьмовой колбасы в месяц нам глотки и сиди, чернь, не вякай. О жизнь пошла! А ведь было время, все уши народу прожужжали господа правители наши: за работу, товарищи, за работу во имя светлого будущего, и будет у нас жизнь, как в сказке — от каждого по способностям — каждому по потребностям. Ха-ха, как же… Получили… золупу конскую. От светлого будущего этого аж в глазах слепит, ослепли все вокруг, свихнулись, от счастья с ума посходили, — что творится, стена на стену идет, брат на брата, кровь льется… Мужчина густо сплюнул. Его прямо-таки распирало от внезапно появившейся возможности прилюдно выговориться, излить душу. — И живем мы теперь, как на Курской дуге, в завтрашний день заглянуть боимся. Да и живем ли? Существуем, точней будет… — продолжил мужчина, и затем, без всякого перехода, объявил: — Меня зовут Гена. Друзья в свою очередь назвали себя: — Константин. — Боря. Новый знакомец извлек из кармана бутылку, вынул бумажную пробку. — Наша правда любит плетку, наша правда хлещет водку, — сказал он, протягивая им бутылку. — Выпьем, ребята, раз познакомились. Не бойтесь, винцо доброе, самодельное. У меня, знаете, печаль на сердце — сегодня… в общем друга, вот, на кладбище поминал. Сорок дней… Пейте, я человек такой — к приятным людям всегда с открытой душой… Те замялись. — Да у нас и у самих выпить есть, — сказал Мироныч. — Ваша выпивка — ваше дело, а сейчас угощаю я, Гена Гавриков, так уж, пожалуйста, если уважаете. Друзья переглянулись и, взяв бутылку, сделали по изрядному глотку. Гена замкнул треугольник и, удовлетворенно чмокнув, засунул пустую тару обратно в карман, сгодится, двадцать копеек как-никак. Вино было действительно неплохим. — Вы что здесь сидите, если не секрет? — спросил Гена. — А что делать? Вот приехали, а жилья не снять, — ответил Боб. — А-а, понятно, — протянул Гена и, пожевав губами, добавил: — Да, сейчас с этим трудно. Сезон… — А вы не сдаете? — спросил Боб. — Вообще-то сдаем, но моя берет только девок. — Почему? — Хлопот меньше. Условие им, чтоб пацанов на ночь не водили, шум-гам не устраивали — хоть какой-то порядок соблюдается. А парней возьмешь, говори не говори, пустое, как устроят бордель — денег никаких не захочешь. — Ну так, Гена, народ ведь сюда отдохнуть приезжает, расслабиться… — Оно понятно, — вздохнул Гена. — А нам, местным, как быть? Для нас лето не праздник — будни, живем, работаем… Само собой, таким, как вы, порезвиться не мешает, дело молодое, дак по-человечески все решать надо. Снял, допустим, деваху, подстилку прихватил и тащи в кусты. Ночи, слава богу, теплые, лунные, комаров опять же нет. — Да, интересная философия, — озадаченно вставил Мироныч. — Значит, по-человечески, это в кусты? Надо же, а я и не знал. Повисло неопределенное молчание. Боб и Мироныч встали — нужно было что-то решать. — А знаете, ребята, пойдем ко мне, — предложил вдруг Гена. — Моя в Гаспру к родне смоталась, вернется завтра. Перекантуетесь ночку у меня, а с утреца и дела обстряпывать сподручней. Делать ничего не оставалось и они сразу согласились. Гена Гавриков проживал недалеко. Придя к нему домой, побросав вещички и умывшись с дороги, друзья с удовольствием приняли предложение хозяина поужинать, — подкрепиться после неблизкого изнурительного пути в самом дело было не лишним. Гена быстро спроворил овощной салатик из помидор, лука, красного перца и какой-то незнакомой зелени, сварил полдюжины яиц. Друзья выставили на стол мясные консервы и пару бутылок «Столичной», чем вызвали во взгляде гостеприимного хозяина особое поощрение. После первых рюмок под аппетитную закуску снова завязался неторопливый разговор. — Не, мужики, я вам так скажу, — Гена запустил пятерню в свои длинные патлы, — хоть нынче время и смутное пошло, напряженка во всем, а люди хорошие, с душой широкой не перевелись, нет. На таких людях сейчас все и держится, и мир какой-никакой в государстве, и экономика наша дохлая. Если б не совестливость их да терпение, уже б давно к черту все полетело. Такие люди, как Матросовы — первыми на амбразуры, первые и сгорают. Вот, взять, Паша, кореш мой, которому поминки сегодня… Во человек был, стоящий, редкой надежности! Когда не придешь к нему за помощью или там трешку до получки перехватить — нету отказу, всегда выручит, последнюю рубаху с себя сымет, а друга спасет. Да, спасет… В наше время, когда каждый норовит за себя, такое свойство цены не имеет. И вот такому мужику, ну, умнице, мастеру на все руки жена попалась — не приведи господь. Представляете, ну, кобра, нет, хуже — Горгона, от уж насмешка судьбы. Мужик старается, по дому все переделал, Все на мази, дворик, как картинка, зарабатывал прилично, а она все жрет его, все жрет поедом. Видишь, все мало ей грошей, все чего-то не так да не этак. Ну, сожрала… Конечно, Паша, земля ему пухом, бухал, что говорить, и сильно бухал, да разве при такой обстановке агрессивной не забухаешь, дуст жрать без перебору зачнешь. Правильно? Друзья молча кивнули, продолжая нажимать на еду. — Ну вот, Паша и допился, значит, моторишко спотыкач и дало. А мужик здоров был насчет этого дела, ух здоров! Здесь ему равных не было. Помню, лет десять обратно, в Ялте поспорил с компанией одной, что за два часа ящик пива выпьет не отливая. Выпил, выспорил ящик водки. Помню, мы с ним, Васькой Обориным и еще одним бичом потом всю ночь эту водку приходовали. Управились, правда, к утру. А бич потом утонул. Пошел прохмелиться, шторм был… И не нашли даже, да по правде, и не искали. А кого искать, и кто искать-то будет? Кому он нужен, бродяга, без роду, без племени, мы даже имени его не знали, что да откудова. Пристроился на халяву, да и ладно. Мы ему говорили: не лезь в море, неспокойное… Не послушался, бог ему судья… — С морем шутить не стоит, — согласился с ним Мироныч. — Правильно говоришь, парень, — сказал Гена, наполняя рюмки. — Да, так вот, насчет Паши. Я его и спрашиваю, как ты все же ящик за такой срок вдул? Он честно говорит: не знаю сам. Последнюю двадцатую вливал уже с горкой — жидкость в глотке как в аквариуме полоскалась. А как последнюю прикончил, тут же за будкой пивной и сблеванул. С тех пор на пиво смотреть не мог. Вот такой был Паша. Был и нету. Помянем еще раз покойничка, царство ему небесное, а душе счастливого полета. Когда выпили и поставили рюмки, Гена продолжил: — И думаю я, ребятки, что жизнь вся наша — миф, сплошной миф… Вот сидел я сейчас на кладбище, размышлял: вот лежит Паша в земле и ничего ему уже не надо, а мы скубемся на этом свете, лаемся, друг друга за глотку норовим, ищем смысл жизни, истину какую-то. А для чего? Как побудешь на кладбище, подумаешь хорошенько — вся шелуха мыслей и отпадает, и доходит, наконец, что кладбище и есть вся наша истина в последней инстанции, самая главная и окончательная. Сколько ни рыпайся и никуда от этой истины не уйти. Ну, прав я, Боря, скажи, — обратился к сидящему ближе к нему Бобу Гена. — Ну, прав, — тыкая вилкой в салат, ответил разомлевший от водки Боб. — Или еще насчет истины, — снова завелся Гена. — Я — поэт, хотя вообще-то кочегаром в санатории работаю. Написал я песню, «Караван» называется. Слыхали? Должны слыхать, ее по телевизору не раз передали. — Так ты и музыку сочинил? — спросил Мироныч. — Не-а, — мотнул головой Гена. — Я сочинил стихи, послал в Москву, в один журнал. Ждал, ждал ответа — ни фига. А потом один мой стих всплывает в песне, какие-то лохматики с гитарами поют, а мне с этого дуля с маслом. Один раз ее даже Тегеран по радио передавал, уже и туда дошла. — Да, странно, — протянул Мироныч, не зная как отнестись к рассказу провинциального сочинителя. В одном с ним подъезде жил поэт-профессионал, который как-то рассказал ему подобную историю. Он тоже посылал в солидный столичный журнал подборку своих стихов, его знакомый член редколлегии обещал посодействовать публикации, протолкнуть… Долгая это кухня и, как водится, поначалу ни слуху, ни духу. Вдруг поэт узнает — его приятель в Москве скоропостижно умер. Позвонил в редакцию о судьбе стихов, там никто ничего внятного ответить не смог, следы потерялись. Спустя же некоторое время, слышит, передают по радио песню на его слова «На дальней станции сойду, трава по пояс…», а автором стихов называют очень известного маститого поэта. А стихи, сосед клянется, божится — его, две строчки только и изменены. «Так поэт тот хоть член союза писателей, шесть книг выпустил, а тут какой-то абориген по имени Гена Гавриков, кочегар-стихотворец, — подумал Мироныч. — Впрочем, чего только в этом мире не случается…» — Хотите, почитаю стихи свои? — спросил Гена, предварительно приложившись к рюмке, и, не дождавшись ответа, начал:IV
Четыре дня для Аркаши пролетели в диком загуле и были похожи друг на друга, как близнецы. Вечером ресторан, полумрак, стол, танцевальный пятачок. Таисия Львовна — мама Тая (так звали клиентку) — при своей комплекции еще любила и танцевать. При первых звуках музыки она выводила на середину еще пустого зала за руку Аркашу: смотрите, мол, я старая и безобразно толстая, а со мной такой молоденький смазливый мальчик, и он будет делать все, что я захочу. А почему — поломайте голову. Аркаше было неловко и стыдно, когда на него в недоумении поглядывали молоденькие женщины и с пренебрежительной усмешкой солидные мужчины. Он заливал шары коньяком и стыд постепенно угасал, а по мере накачки улетучивался и вовсе. И он с аппетитом уминал шашлыки, антрекоты и отбивные, небрежно курил дорогие западные сигареты, пара блоков которых оказались в шкафу у предусмотрительной Хрюши. С каждой рюмкой он смелей смотрел в зал, говорил своей подруге какие-то вольности, впрочем, та и не обижалась. Взгляд его, как у всех пьяных, становился пустым и лишенным мысли, резкость изображения исчезала, все расплывалось и все становились милыми и приятными. А «мама Тая» снова и снова тянула его танцевать, и он нелепо дрыгал заплетающимися ногами, отскакивая, словно мячик, от ее живота. Заполночь мотор подкатывал к ее жилью. Там Аркаша принимал еще полстакана водки и пышные необъятные телеса поступали в его безраздельное распоряжение. Слава богу, месячные все еще продолжались, и это освобождало Аркашу от «радостей» полного обладания партнершей по развлечениям. Ласки обычно ограничивались интенсивным массажем, от которого у него уже болел «сексуальный» палец и неприятно ныла изгрызенная благородным металлом головка члена. Просыпались поздно. «Любимая» женщина умывалась и тут же уходила на море. Аркаша с ее уходом испытывал несказанное облегчение, залазил в ванну и, отмокая телом от липких ночных объятий, лечил больную голову и горящие трубы холодным пивком. Физическое недомогание отступало, но от брезгливости избавиться не удавалось, саднило душу, и эту непреходящую пытку он заливал стопкой-другой водки. Душевные муки заглушались до вечера, а вечером все начиналось по новой, и так до утра по замкнутому циклу… Все оборвалось так же неожиданно, как и началось. В то утро Аркаша проснулся, как обычно, поздно, и, как обычно, было отвратно во рту, гудела голова, но обстановка в комнате была иная. Его пассии не было рядом, впрочем, как и отсутствовали ее вещи — исчезла по-английски, не попрощавшись. В углу комнаты, оперевшись на холодильник, стоял какой-то мужик, судя по хозяйскому виду, владелец жилища, и опустошал из горлышка бутылку пива, которую Аркаша с вечера припас себе на опохмелку. — А-а, глазки разлепил, эт-то хорошо, — оторвавшись от бутылки, скрипучим голосом махрового алкаша проговорил хозяин. — Ну, а теперь срочно выметайся, мне новых жильцов запускать надо, а после вас прибирать сколько… И он бесцеремонно выпер Аркашу из квартиры, не дав ему даже умыться. Стоял жаркий полдень. Солнце палило так нещадно, словно хотело досрочно выполнить месячный план по теплоотдаче. В желудке у Аркаши неприятно урчало; требовалось привести измученный организм в порядок, но выпить и закусить было абсолютно не на что. Он на всякий случай перетряс карманы джинсов, но там было пусто. «Хоть бы чирик оставила на память», — с неприязнью вспомнил любвеобильную клиентку Аркаша. Впрочем, обижаться на нее у него не было оснований — условиями контракта дополнительная оплата услуг наличными не предусматривалась. И старые проблемы снова воскресли перед ним угрожающей реальностью — жить не на что, к тому же и за номер не плачено… Поневоле пришла на ум поговорка: «мы гуляли, веселились, подсчитали — прослезились…» В минорном настроении он брел по городу и вдруг вспомнил о Маркизе. Взглянул на часы, ага, в это время она должна быть в известном месте. Настроение сразу приподнялось, и он, окрыленный возрождающейся надеждой хоть как-то поправить свои дела, заспешил, заторопился в парк на рандеву со своей антрепренершей. Маркизу он заприметил еще издалека и искренне обрадовался этому. Он был готов чуть ли не побежать к ней, но сдержался и даже замедлил шаг, словно подчеркивал неспешной походкой чувство собственного достоинства. Маркиза обернулась в его сторону и, кажется, заметила приближающегося Дон Жуана — надомника, тот хотел было подать ей знак рукой, но не успел. И слава богу. Через мгновение произошло непредвиденное: двое из трех мужчин, шедших по той же аллее навстречу Аркаше, неожиданно сели на скамейку по обе стороны от Маркизы, перекинулись с ней несколькими фразами, а потом, резко поднявшись вместе, повели ее под руки в направлении желтого милицейского «бобика», затесавшегося среди других машин на ближайшей стоянке. За этой троицей семенил низкорослый толстячок в шортах и визгливо скулил: — Это она, она, подлая… Авантюристка, а прикидывалась такой порядочной… Надо же, честных людей обкрадывать! Вот и попалась, все равно попалась!.. Маркизу запихнули в «бобик», туда же отправился толстячок, и машина укатила, скрывшись за ближайшим поворотом. «Свят-свят, пронесло, — подумал Аркаша, вытирая со лба холодную испарину. — А ведь мог еще как влипнуть. Согласись тогда взять таблетку — неизвестно, где бы был сейчас. Упас бог от напасти, упас». Его волнения понемногу улеглись, но легче не стало. Делать ничего не оставалось, и он с мыслями как-нибудь уладить вопрос с долгом за проживание, отправился в гостиницу. Постучавшись, он зашел в кабинет с табличкой «Администратор». Миловидная женщина встретила Аркашу очень неприветливо: — Нехорошо, молодой человек, пропадаете на неопределенное время, не платите… Мы уже в милицию хотели заявлять. К тому же номер с сегодняшнего дня на брони — надо освобождать. С этими словами она стала оформлять квитанцию на расчет. — Красавица, погоди! — елейным голоском протянул Аркаша. — У меня сейчас временные сложности с финансами, поиздержался — давай-ка отложим исполнение приговора на пару дней?.. Послезавтра я получу деньги и… Аркаша многообещающе обласкал взглядом администраторшу и страстно сжал ее ладонь. Та не спеша освободила руку и внимательно оглядела Аркашу с ног до головы. — Что ж, в данной ситуации компромисс вполне возможен… «Клюнула! — сердце Аркаши сладостно защемило. — Силен я, однако, а мамзель, видать, одинокая, не устояла…» Хозяйка кабинета откинулась на спинку кресла. — Снимай-ка штанишки, приятель. Аркаша расползся в бархатной улыбке: — О, вы меня даже смущаете. — В его голосе появилась игривость. — Может быть, вечерком, в интимной обстановочке… Грубый мужской голос с кавказским акцентом прервал его на концовке фразы: — В интымной апстановки пусть тебя ищяк смущает. В дверном проеме стоял здоровенный мужик с внешностью, соответствующей его произношению. Из-под синего халата выглядывала мощная волосатая грудная клетка, закатанные по локоть рукава обнажали крепкие, с пудовыми кулаками руки. Судя по несвежей спецодежде, это был «высокопоставленный» работник гостиницы уровня слесаря из котельной, и ко всему прочему, товарищ по производству, особа, в известном смысле, приближенная к администраторше. — Тваи джины пайдут в уплату за номэр! — бесстрастно объявил амбал голосом, не допускающим возражений. — Да вы что, побойтесь бога! — не на шутку струхнул Аркаша. — Джины-то новые, фирма, не жирно ли будет за три дня в паршивом номере? — Насчет побойтесь бога, надо было думать, когда без денег в гостиницу вселялся, — вставила свое веское слово хозяйка уютного кабинета. — А нэ снымэш сам, я тэбе салазки загну и мусоров вызову, — кратко обрисовал ему возможные последствия сопротивления земляк вождя всех народов. — Ну, не в трусах же мне идти, — голосом, полным безысходности и отчаяния промямлил Аркаша, и на его глаза даже навернулись слезы. — Зачэм в трусах, что тут звэри, что ли?! — с этими словами кавказец по-хозяйски залез в стол администраторши (что подтверждало версию об их теплых и дружеских отношениях) и, порывшись в ящике, протянул удрученному постояльцу латаные шорты в белых пятнах неизвестного происхождения. — Бэри, радной, одэвай, тэбэ к лицу будит. Аркаша понял — брыкаться бесполезно. Он с отвращением взял обнову, снял кроссовки и зашел за шкаф переодеться. Когда он вышел из закутка, его ждал сюрприз: кроссовок не было, на их месте стояли рваные вьетнамки, чиненые изолентой. Тут уж слезы у Аркаши выступили наяву. — Кроссовки-то отдайте, — расхныкался он. — Какие кроссовки? Ты что, травки накурился? — в голосе администраторши слышалась агрессивность. — Одевай свои лапти и проваливай, покуда цел. — Астав сваи капрызы, — мягко попросил кавказец. — Паглядись в зэркало, нэ была у тэбя красовок, ты напутал, бивает. А тэпер иды, дарагой, иды — ти свабодэн, как горный орел. И мужчина хлопнул Аркашу по щеке, не сильно, но язык несостоявшийся бармен прикусил. Раздираемый стыдом и обидой, поплелся он к выходу. — Ладно, помни мою доброту, — администраторша, подобрев лицом, сунула ему в руку смятую купюру. — И можешь до завтра еще пожить, но в десять часов, чтоб и духу… Выйдя за дверь, униженный и раздавленный гость всесоюзной здравницы, узнал, что его моральный и материальный урон компенсировали все тем же злополучным трояком. Вот так: ни больше и ни меньше! В оскорбленном его сознании пронеслась грустная мысль, что именно в достоинство этой купюры оцениваются его честь и достоинство в этом городе. Как оплеванный, он вышел на улицу и тихо побрел в тени кипарисов, пытаясь проанализировать сложившуюся ситуацию. Все было плохо, к тому же уважение к себе опустилось ниже уровня канализации. В этом дурацком прикиде, истерзанный и высосанный, он смахивал не больше, чем на бомжа субтропической зоны. «А схожу-ка я на пляж, — пришла ему в голову незатейливая мысль, — а то уже неделю в Сочи, а толком не купался. Я теперь свободен, как птица, со всей вселенной в полном расчете, а значит, кум королю, только вот идти некуда — король на званый бал не приглашает…» И, свободный от долгов и обязательств, он зашагал вперед, на шум морского прибоя.V
— Привет! — Привет! Джексон и Верховцев почти столкнулись лоб в лоб в дверях молодежного магазина «Лаймдота», что на Кришьяна Барона. — Как раз сегодня я хотел тебя увидеть, — радостно объявил Джексон, — и, как говорится, на ловца зверь… — Серьезно? — безучастным голосом спросил Верховцев. — А ты чего такой понурый? Жулики не ловятся? — Если честно, устал, как собака, — признался Верховцев. — Ну, а перестройка приняла такие обороты, что жулье скоро нас самих ловить будет. — Усталость — не СПИД, явление преходящее, — усмехнулся Джексон, — хорошая разрядка, и все, как рукой… Кстати, есть повод расслабиться: приглашаю на дружеский ужин. — Когда? — Да прямо сейчас. — Знаешь, с деньгами туговато, — замялся Верховцев, — а на шару — не мой принцип. — Хм, чтобы были деньги, молодой человек, принципы надо менять. Моральный кодекс строителя коммунизма безнадежно устарел, сейчас действуют другие правила типа «тащи все, что не привязано». Короче, взятки надо брать, сыщик ты мой, бриллиантовый, а то и в самом деле на нормальную отбивную наскрести не сможешь. Верховцева покоробила такая прямота суждений приятеля. — Ладно, хватит сантиментов, — решительно произнес Джексон. — Какие тут могут быть счеты между друзьями: сегодня у меня есть бабки и желание с тобой посидеть. Случится, разбогатеешь — выставишь мне кабак, хотя на такой службе, как у тебя, это вряд ли возможно, скорей в дурдом попадешь. — А что за повод, если не секрет? — Да, та-ак, — неохотно протянул Джексон. — Я сделал ставку на одно дело. Кривить не буду — мероприятие авантюрное. В общем завтра улетаю, и когда снова свидимся, один бог знает. — Уж не за бугор собрался? — Ну, так вопрос пока не стоит, — загадочно ухмыльнулся Джексон, — всего-навсего один южный город, а там все зависит от удачи, точнее, от ее масштабов… — Не понимаю термина «масштаб удачи», — перебил его Верховцев, — по мне удача или есть, или ее нет… — В моем деле удача может быть относительной, — туманно ответил Джексон. — Ну, пошли. — И все же, куда? — Да не волнуйся, в том месте фрак и бабочку не спрашивают — моя епархия с давних лет. Там и поболтаем обо всем за бутылочкой теплой водки. — А почему теплой? — опять спросил Верховцев. — Олег, ты, как всегда, задаешь много вопросов. Что, профессиональная необходимость становится чертой характера? Или природная любознательность. Теплую водку будем пить потому, что мы идем в «Росток», а там испорчен холодильник. И довольно дознаний, а то начнешь спрашивать, почему он испорчен и откуда я об этом знаю… И они направились прямиком к питейному заведению, прозванному в обывательской среде «Германией». — А вдруг мест не будет? — уже на подходе засомневался Верховцев. — Время самое-самое… — Со мной мы попадем в любой ресторан Риги, даже если там якобы не будет мест, это во-первых. А во-вторых, с таким напарником, как ты, я вообще не вижу проблем — от тебя, не обижайся, сыскарем за версту разит. Как и предполагалось, у дверей «Ростока» кучно толпились жаждущие «культурно» провести время. Небольшое окошечко на дверях закрывала табличка «Мест нет». Верховцев вопросительно поглядел на Джексона. — Сейчас будут, — ответил тот на его немой вопрос. Он, по-видимому, уже собрался что-то предпринять, как вдруг из подворотни напротив вынырнул какой-то странный тип в кожаном пиджаке и шустро направился к заведению, расталкивая на ходу встречных прохожих. Как нож масло, он рассек скопление желающих попасть в ресторан и стал энергично тарабанить в двери. Верховцев с интересом стал рассматривать невесть откуда появившегося возмутителя спокойствия. Тот был невысокого роста, даже, пожалуй, низкого, что-то под метр шестьдесят, на вид лет пятьдесят с хвостиком. На крупной голове самыми приметными были перебитый мясистый нос, слегка оттопыренные уши и огненно-рыжий ежик коротко стриженных волос. При всей видимой агрессивности действий, лицо у нетерпеливого клиента было совсем не злое и своим выражением и некоторыми чертами, кого-то очень напоминало Верховцеву, только он никак не мог вспомнить, кого. Казалось, что Джексон читал его мысли: — Не мучайся, когда я скажу, какая у него кличка, ты сразу все поймешь. А кликуха у него — Бельмондо. И действительно, физиономия этого плотно сбитого крепыша имела весьма уловимое сходство с ликом знаменитого француза. Правда, если настоящий Бельмондо являл собой эталон элегантности, шарма и мужского достоинства, то этот субъект своими повадками и мимикой больше напоминал другого не менее известного француза актера-комика Луи де Фюнеса. Верховцев не мог сдержать улыбки. Дверь по-прежнему не открывалась, местный Бельмондо уже разозлился не на шутку и стал лупить по ней ногами. Табличка за стеклом наконец отодвинулась, и в амбразуру выглянула заплывшая шайба швейцара. — Ага, на воротах Кеша, — тихо сообщил Верховцеву Джексон. Через секунду заветная дверь распахнулась, и Кеша, здоровенный жлоб с бычьей шеей борца, вытянулся почетным караулом, пропуская Бельмондо и протискивавшихся за ним Джексона с Верховцевым. Приветствие Бельмондо швейцару отличалось оригинальностью — проходя мимо, он с пренебрежением плюнул ему на ботинки и направился по винтообразной лестнице наверх, в зал. Страж безропотно снес наглую выходку — сделал вид, что не заметил. На лестнице Бельмондо грубо шлепнул по заднице проходившего мимо официанта с подносом, тот почтительно уступил ему дорогу и поспешил скрыться с глаз. — Послушай, Женя, Бельмондо такой мелкий, плюгавенький, а хамит на каждом шагу. И его терпят, удивляюсь… Джексон мельком глянул на Верховцева: — Каждому из нас хамят настолько, насколько мы позволяем. Вот ты, позволил какому-нибудь обормоту хватать тебя за зад? — Сразу же в морду! — вскипел Верховцев. — Что ж, ответ мужчины, — удовлетворенно кивнул Джексон. — Ну, а тот половой стерпел и быстренько слинял, значит, с ним так и нужно себя вести. Вот Кеша, бывший гребец, мастер спорта, а харкнули на башмаки и ничего, лыбится, как Иванушка-дурачок. Значит, так надо! А ведь попробуй сюда зайти тихенько да культурненько, и увидишь их всех во всей красе. Холеные, алчные, беспардонные, и унизят, и оскорбят, а обсчитывать будут, драть, как липку, — даже не рыпнешься, сюртук заложишь, лишь бы отстали. А каких начальников корчить будут — минимум, министры! А Бельмондо ставит их на место. Ведь они, по большому счету, лакеи, холопы по своей сути… Кроме того, Семен Аронович много сидел, ему ли не можно так вести? — Бельмондо — в миру Семен Аронович? — удивленно вскинул брови Верховцев. — Интересно… — Именно так, — подтвердил Джексон. — Так вот, однажды Бельмондо что-то там разошелся, достал их вконец, лакеи возмутились — вызвали, извиняюсь, ментов. Ну, забрали, значит, Сенечку, штрафанули вроде бы и отпустили. На следующий день является, как ни в чем не бывало — ему отлуп, не пускают ни в какую — объявили персоной нон-грата. Уходит. Через пять минут какие-то синьки бьют витринное стекло и скрываются. Тут стонут, охают, милиция протоколы пишет, вставляют новое, на следующий день — снова вдребезги! Не успели вставить замену — опять бамсь! А такое стеклышко, между прочим, стоитбольше штуки, за три дня урон не шутейный. Прикинули, во что им каждый месяц такой стеклобой обойдется — прослезились, арифметика-то простая… А Бельмондо через пару дней тут как тут. Приперся внахалку и хамит пуще прежнего. И что ж, его вежливо терпели, а когда он нажрался и демонстративно ушел, не заплатив ни копейки, все с улыбочкой сделали вид, что так и надо, дескать, фирма угощает. С тех пор Семен Аронович здесь дорогой гость во всех смыслах и почетный гражданин «Ростока», а заодно и «Германии». — Он что, и сейчас не платит? — удивился Верховцев. Джексон достал из кармана сигарету, прикурил. — Ароныч — бывалый зек и за водку, кстати, ничего другого не пьет, платит исправно, за все остальное — принципиально нет! Они поднялись в зал. Разгоряченная взмыленная толпа громыхала ногами по паркету в клубах сигаретного дыма под рвущий душу и перепонки вой оркестра. Кондиционеры не работали, и в зале было тускло и удушающе жарко, как в коптильной печи. Публика за столиками была уже в изрядном подпитии и, с вытаращенными от адовой обстановки глазами, очумело жевала фирменный харч. Джексон что-то сказал, но из-за страшного шума Верховцев его не расслышал. Тогда он, сделав знак рукой, следуй, мол, за мной, направился в сторону служебной двери, открыл ее и по-хозяйски вошел внутрь. Они очутились в маленькой проходной комнате, из которой в разные стороны шли двери в кухню и раздаточную, на склад. Одна дверь была завалена ящиками с пустыми бутылками. У стены стоял разделочный стол из нержавейки, на нем зеленый телефон с трещиной на корпусе. К колонне, торчащей посредине комнаты, был пристроен старый шкаф, который вместе со столом составлял уютный закуток. Три вращающихся стула, наверное, за ненадобностью вынесенных из бара, довершали нехитрую меблировку. — Вот здесь и бросим кости, — сказал Джексон. — Тут не так смрадно, а главное, не грохочет по ушам, можно будет спокойно поговорить. Я на минутку… Он исчез за одной из дверей и, как и обещал, точь-в-точь через шестьдесят секунд вернулся с бутылкой водки и парой минералок. Им тут же принесли и пару подсохших шницелей с пережаренной картошкой и большое блюдо салата. Джексон удовлетворенно потер руки: — Все, можно приступать. Водка, как и обещано, теплая, и все премудрости этой кухни на столе. Наливай! Первую выпили молча, без тостов. — Так что у тебя за дело такое срочное объявилось? — после некоторой паузы спросил Верховцев. Джексон замялся, но, поколебавшись, ответил: — Да вот вычислил одно местечко на югах, где, по моим расчетам, сокровища должны лежать. Вылетаю туда отрывать клад. Говорил он вполне серьезным голосом, но таким тоном, будто ему предстояло копать не клад, а картошку. — Ты не шутишь? — Ничуть. Все правда, но где точно это место и как я на него вышел, пока сказать не могу, надеюсь, понимаешь. Лучше расскажи, как у тебя дела. — Да что у меня за дела… — тяжело вздохнул Верховцев. — Помнишь то дело с квартирными кражами, что я раскручивал в прошлом месяце? — Ну?.. — неопределенно протянул Джексон, думая о чем-то своем. — Так его, считай, закрыли. Имел я там пару трупов, вроде бы относящихся к делу, одного беглеца во всесоюзном розыске, да в Москве гуся зацепили случайно с частью краденого, сейчас под следствием, но отпирается, а улик у нас небогато. Скорей всего, дело и до суда не дойдет. О, времена настали: часть вещей нашлась — уже успех! И вообще, людей не хватает, времени, как всегда, в обрез, на каждом дел висит, что виноградин в грозди. Шел, совсем дошел — в госпиталь слег. А меня снова в отпуск не отпускают, вот, в командировку гонят… — Далеко? — автоматически спросил Джексон. — Как ты говоришь, в один из южных городов. Утешили — поработаешь, мол, пару недель на солнышке, считай, что в отпуске побывал. Вот жду со дня на день команды «на взлет!». Джексон аккуратно наполнил рюмки и сказал: — Подробности не спрашиваю — дружба дружбой, а служба службой, но если не государственная тайна: что-то с наркотой связано? — Контрабанда. Будто бы. Тамошние сотрудники засвечены и на раскрутку собирают нашего брата с миру по нитке. Это все, что могу сказать, сам понимаешь, я и так… — Могила! — заверил Джексон. — Пьем! — За взаимный успех наших предприятий! — Не возражаю, — Джексон опустошил рюмку и лукаво посмотрел на Верховцева. — Олег, а вдруг окажется, что я выезжаю в тот же город, что и ты, и по тому же делу, только с другой стороны? Выражаясь языком шахматистов буду играть за другой цвет, а? Верховцев отставил поднесенную ко рту рюмку и полушутя-полусерьезно ответил: — Тогда операция провалится, а мне придется уйти из органов. За утечку информации разговор обычно короткий… — Успокойся, к вашим делам я ничего не имею. К тому же, я стараюсь чтить уголовный кодекс, насколько это возможно в наше смутное время. И потом, мой принцип — друзей под удар не подставлять ни при каких обстоятельствах. А мы друзья, разве не так? — Так. — Тогда бери рюмку и выпьем за нашу дружбу. Настоящий друг — большая редкость и, на мой взгляд, у человека много их быть и не может. Причем это касается только мужчин, о женщинах я вообще не говорю. — А у меня много друзей, — как бы между прочим сказал Верховцев. — Ты глубоко заблуждаешься, — наставительным тоном возразил Джексон, — путаешь два разных понятия. У тебя много приятелей и тех, кто говорят, что они друзья, а настоящих друзей один-два, а больше вряд ли. Я старше тебя и поопытней, так что уж поверь… — Хорошо, а как ты определяешь: кто друг, кто приятель? — Однозначного ответа здесь нет, тема обширная, но если вкратце, то приятель — это тот, который будет с тобой, когда тебе хорошо, а друг — когда тебе будет плохо. — Возможно, так и есть, — задумчиво согласился Верховцев, поднимая рюмку. — Значит, за дружбу?! — Аминь! — подтвердил Джексон. — Может, сходим в зал? — предложил Верховцев, когда они закусили. — Что, на баб потянуло? — без излишней витиеватости спросил Джексон. — Что ж, сходи, посмотри, потом мне расскажешь. — Да пошли вместе, — настаивал Верховцев. — Знаешь, Олег, мое первое и основное правило: при посещении кабака никогда не оставлять без присмотра стол, пока на нем есть еще что пить и есть. Если, конечно, хочешь дойти до дома, а не очнуться голым, к примеру, в сортире. Такие случаи и раньше были не редкостью, а теперь… Отойдешь на секундочку, а тебе в рюмку колесико. Шаркнул — и готов, поплыл… Да что я гутарю — сам не хуже меня знаешь. Ну, а дальше по схеме: люди добрые тут как тут, под ручки — и повели, никто и внимания не обратит. То, что разденут — это мелочи по сравнению с тем, что уродом можешь стать — эти подонки ведь дозу не регулируют. — Все, убедил. Но один не пойду. Кстати, ты рассказал о первом правиле, значит, по крайней мере, есть второе? Джексон открыл было рот, чтобы продолжить лекцию о правилах личной безопасности при посещении кабаков, как дверь в подсобку с шумом распахнулась и туда ввалился Бельмондо собственной персоной. Он был мрачен и пьян. За ухом у него торчал пучок сельдерея, сочные листики подрагивали прямо против рта. В руке он держал граненый стакан с водкой. — Рюмки не признает, — шепнул на ухо Верховцеву Джексон. Бельмондо, не обращая на них ни малейшего внимания, со странным присвистом втянул носом воздух; листочки зелени затрепетали сильней и притянулись к ноздрям. С тем же присвистом он выпустил воздух и залпом осушил стакан. Листики отлипли от ноздрей, он откусил их и со смаком стал жевать. — Эстет! — коротко и язвительно прокомментировал ситуацию Джексон. — Все свое ношу с собой. Бельмондо очень нетвердой походкой профланировал в раздаточную, ухватил какой-то кусок мяса и лихо заработал челюстями. Оглядел обстановку безумным невидящим взором, подковылял к огромному баку с фруктовым напитком, стоявшему на двух табуретках. Недолго раздумывая, сунул туда голову и стал лакать из посудины, причмокивая и урча, как избалованный домашний кот. — Чего это он там делает? — в недоумении спросил Верховцев. — Не видишь? Они утоляют-с жажду, а заодно и харю полощут, — брезгливо пояснил Джексон. Наконец Бельмондо отвалил от бачка, зацепив на ходу слегка подпитую раздатчицу, и вытер мокрую физиономию об ее некогда белоснежный халат. Почесал за ухом и заметно огорчился — закуси там не было — сельдерей, видимо, потонул в напитке. Тут его взгляд уперся в разбитый телефон, и в глазах окосевшего любителя свежей зелени отразились радость и просветление. Он поднял трубку и, подолгу целясь пальцем в цифры на диске, стал набирать номер. Чего-то там набрал. — Борь, ты?! Бери мотор и в «Германию»!.. Я плачу… Да?! Ну, хрен с тобой!.. Кулаком на рычаг, и все по новой: — Миш, ты?! Не узнал?! Сеня… Бери тачку и в «Германию»!.. Я плачу!.. Какой ты тупой: в «Германию» я сказал — в «Росток», значит! Не можешь?! Твои проблемы… Ну, хрен с тобой!.. (Удар по рычагу) Валька, ты, лярва?! Бери мотор и шуруй… Как это туфли потеряла, где?! Нажратая была!.. Я знаю… Ну, хрен с тобой!.. Бельмондо бросил трубку, забрал свой стакан и поперся в зал. — Вернемся к разговору, — сказал Джексон, провожая взглядом кабацкого террориста. — Второе правило таково: никогда в ресторанах не заказывай напитка, в каждом из них найдется свой Бельмондо, который вымоет в нем свое мурло да еще харкнет. Всегда бери питье только в бутылках: лимонад, минералку, ну, и так далее… Друзья опрокинули еще по рюмке и немного закусили. — А знаешь, Жень, хорошо! — сказал Верховцев, разок обернувшись вокруг оси на стуле. — Когда в державе кризис, вокруг бардак и безнадега, такие дружеские посиделки, как бальзам на душу. — Не спорю. Все наше нынешнее бытие — ни больше ни меньше — сумасшедший дом, а в сумасшедшей обстановке оставаться нормальным человеком оч-чень нелегко. Вот и ищет каждый отдушину, какую может, любую, лишь бы не свихнуться. — А как ты думаешь: чем все это кончится? — А никак я не думаю, — небрежно бросил Джексон. — Я не пророк и не астролог — прогнозами не занимаюсь и высокими материями голову стараюсь не забивать. Не то время, сейчас о самом простом мозговать надо — как выжить, как во всем этом дерьме не захлебнуться. Держава швырнула нас всех за борт, как шавок, — и плюхайтесь, барахтайтесь, кто как может. Кто выплывет, тот выплывет, а кто нет — изволь на дно, акулы сгрызут — им тоже чой-то жрать надо. — Да, круто… — задумчиво произнес Верховцев. — Круто, — согласно кивнул Джексон, — а что поделать — ведь с державой тоже сыграли злую шутку. — Кто? — подался вперед Верховцев. — Как тебе сказать… — Джексон сделал неопределенный жест руками. — История… Россия всегда дразнила остальных своими масштабами, мощью, а когда с кем-то не могут справиться физически, то подбрасывают идейку, можно сказать, гениальную, жутко похожую на святую правду. Ее вроде и претворить просто, а сделал — и вечный кайф тебе и твоим детям. Возьми идею построения коммунизма в отдельно взятой стране: как красиво все было на бумаге, а что вышло? А вышло, что мы имеем: полный развал всего и вся и вечная гражданская война. А в гражданские войны всегда гибнут лучшие с обеих сторон, а дерьмо, быдло по их трупам приходит к власти. Так и с нами случилось: заманчивая сказочка о райской жизни на поверку обернулась кровавой утопией. Но то, что случилось с Россией, это, так сказать, чепэ местного масштаба, бывают вещи и поглобальней… — Что ты имеешь в виду? — Не надо меня заводить, — предупредил Джексон, — а то я буду говорить долго и нудно. — А-а, говори, — махнул Верховцев, — в кои веки встретились… Мне интересно. — Тогда слушай. Аферой мирового масштаба мне видится возникновение христианства и превращение его в официальную идеологию мира. — Ну и что в этом криминального? — не удержался Верховцев. — Не перебивай, — недовольно поморщился Джексон. — Так вот, как известно, христианство зародилось в иудаизме, точнее, было отрыгнуто из него. А тебе не кажется странным, что новый завет Христа, основным постулатом которого является всеобщее равенство и братство всех людей и народов, базируется на ветхом завете, торе, главной идеей которого является богоизбранность, исключительность народа Израиля. Лично меня это настораживает. Тут мы и подходим к сути, которая нас интересует. Христианство осуждает и считает большим грехом ростовщичество, то есть дачу денег в долг под проценты. Есть такая библейская притча, когда Христос изгнал менял из храма. Ишь, как благородно! И настоящему христианину не позволялось этим заниматься, равно, как и красть. Ох, как заботился господь о нравственности христиан. Помнишь, какую брезгливость вызвала у нас старуха-процентщица Достоевского? — А что ты имеешь против этого? — поспешно выпалил Верховцев. — Так устроен мир. Это способ жизни, на этом банки держатся… — Правильно! — вскричал Джексон. — И я о том… Я бы еще понял эту хреновину, если бы смертным грехом было объявлено брать деньги под проценты, а не давать их. Ведь что получилось в христианском мире: христианам давать кому-то деньги под проценты нельзя, а брать можно. А не христианин мог давать взаймы, а кто в Европе был не христианин, а? Евреи! Их презирали, плевали в лицо, но брали, брали у них деньжата и постепенно вся финансовая система оказалась в их власти, а когда могущество Европы перекинулось в Америку, они взяли ее голыми руками. Ведь Америку сотворили немецкое трудолюбие, английская политэкономия и еврейский капитал. Вот истинные составные части марксизма, а вовсе не то, что потом написал об этом дедушка Ленин. — Но ведь теперь христианство все это уже не запрещает, — вставил Верховцев. — Весь мир теперь этим занимается. — Ну, во-первых, весь мир занимается тем, что берет, а дают только те, у кого есть, что дать. А есть деньги опять же у тех, кто занимается дачей в долг последние полторы тысячи лет, это во-вторых. И наследники тех, кто запустил христианам такую вот идейку, продолжают снимать пенки со всего мира по сей день. — Жень, а ты не считаешь, что такие убеждения могут быть только у антисемита? — спросил Верховцев. — Ни в коем разе, — возразил Джексон. — Более того, я хочу осветить тебе вторую сторону базирования христианства на иудаизме: она состоит в подсознательном признании евреев избранным народом. Обрати внимание, нет более страшного обвинения в области межнациональных отношений, чем обвинение в антисемитизме. Весь мир будет с равнодушием взирать, скажем, на то, как друг друга истребляют армяне и азербайджанцы, но какой подымется хай, если заденут евреев. Ну, а являюсь ли я антисемитом, то, скажу тебе прямо — нет. Любить их у меня больших оснований нет, но то же я могу высказать и в отношении к узбекам или киргизам, список может быть очень длинным. Ну, а работать с ними можно: у евреев есть ценное качество, которое мне импонирует — они не забывают делиться с теми, с кем работают — заработал сам, дай и другому. Я, можно сказать, поклонник их искусства, искусства жить: ведь чтобы человек сам себе на шею надевал хомут и при этом умиленно блеял что-то с благодарностью, для этого нужен настоящий талант. Джексон отогнул манжет рубашки и посмотрел на часы: — О, что-то я сегодня больно разговорчив, понесло в риторику… — Все нормально, — сказал Верховцев. — А вещал ты действительно на уровне академических лекций, но это намного приятней, чем слушать пьяный бред Бельмондо. — Только не надо оваций, — скромно ответил Джексон и, как бы оправдываясь, добавил: — видимо, внутренняя потребность высказаться присуща каждому смертному. Ты ведь знаешь, в каких кругах мне приходится вращаться: там говорят совсем на другом языке и на другие темы. И все же пора закругляться — мне рано утром на самолет. Друзья встали и не спеша направились к выходу. В центре зала все тот же неугомонный Бельмондо пытался отбивать чечетку под задорную «славянскую» мелодию «Хава Нагила». — Ну, Олег, давай прощаться, — Джексон протянул Верховцеву руку на улице. — Кто знает, когда теперь свидимся. Хороших тебе уловов! — Ну, а тебе удачи в поисках сокровищ, — в свою очередь пожелал Верховцев. Друзья улыбнулись и, пожав крепко, по-мужски, друг другу руки, направились каждый в свою сторону.VI
Кто рано встает, тому и бог дает!.. Памятуя эту заповедь, друзья долго не отлеживались в Гениной хибарке, а спозаранку подтянулись к конторке по найму жилья. Явились задолго до открытия, но оказались далеко не первые — тут занимали очередь еще с ночи. Однако когда окошечко будки отворилось, толпа быстро рассосалась — желающим снять угол на текущий момент это убогое заведение решительно ничем помочь не могло. — Ну, может, найдется хоть что-нибудь для двух невзыскательных мужчин? — голосом бедного родственника спросил Боб у работницы бюро. — Согласны на любую крышу, лишь бы не протекала… — Ну, ничего нема, хлопчики, — ответила та. — Напряженка. Август — самый завал. В Сочи, Грузию никто не едет, боятся, все к нам… Потолкайтесь туточки на автостанции, хозяйки приходят, подбирают жильцов. Может, повезет. — Слыхал, Боб, хозяйки подбирают жильцов, — уныло произнес Мироныч, когда они отошли. — Как тебе это нравится? А по моему разумению, должно быть как раз наоборот. — В нормальной стране — да, а мы где живем, забыл? — А Джексон, помнишь, уверял, бабки сами чуть ли не за руки курортников хватают, нарасхват разбирают. Раскатали губу… — Устаревшая информация, — огорченно отмахнулся Боб. — Такое время — все меняется… — И почему-то в одну сторону — худшую, — закончил его мысль Мироныч. — Да-с, сударь, таковы паскудные реалии нашей жизни, и с ними хочешь — не хочешь, приходится считаться. А пока будем уповать на элементарное везение. Они пересекли небольшую площадь и, усевшись на парапет в тени деревьев, решили перекурить. Невдалеке, метрах в десяти, в кружок стояла компания молоденьких девиц. Загорелые, раскованные, они что-то оживленно обсуждали и время от времени взрывались дружным хохотом, обращая на себя внимание прохожего люда. Одна из девушек, рослая, пышнотелая, накоротко стриженная блондинка, вдруг обернулась и, заприметив мирно дымящих друзей, задержала на них заинтересованный взгляд. — Девушка, вас на минуточку можно? — совершенно неожиданно для Боба да и для себя самого вырвалось у Мироныча. — А вы за минутку успеете? — насмешливым тоном поинтересовалась та. Мироныч, поперхнулся дымом и невнятно проклокотал: — Да я… да мы… собственно говоря… — Что, рупор заклинило? Она, покачивая бедрами, важно, будто пава, подплыла к ним и, чуть отставив ногу, подбоченясь, изваянием застыла в немом ожидании. Повисла затяжная пауза. Мироныч, подобно рыбе на льду, то открывал, то закрывал рот, не в состоянии выдавить, однако, ни звука. То ли не мог собраться с мыслями, то ли голосовые связки ни с того ни с сего отказали. Боб вертел головой, переводя взгляд с друга на незнакомку и обратно и наконец понял, что разряжать немую сцену в данной ситуации придется ему — у Мироныча, кажись, и в самом деле «заклинило рупор». — Видите ли, мы хотели бы выяснить… В общем, не подскажете, как тут снять жилье? — Ах, вот что! Понятно… — Она сделала шаг вперед. — Кстати о птичках, у нас в Симеизе принято так: когда даму приглашают к разговору, ей прежде предлагают сигарету. — О, пардон, мадам, пардон, — засуетился Боб, протягивая ей пачку. — Плиз… — Говорите по-русски — я понимаю… А ваше великолепное эсперанто оставьте для сопливых гимназисток, они на это клюют. — Она внимательно рассмотрела сигарету, слегка помяла ее длинными крупными пальцами. — «Элита», Рига… Прибалты, значит? — Ваша эрудиция меня просто подавляет, — притворно вздохнул Боб. — Приберегите комплименты для своей тещи, — она бесцеремонно взяла окурок из его пальцев, прикурила и присела рядышком. — Меня, между прочим, Ириша зовут. В своем кругу еще кличут Дюймовочкой. Похожа? Ириша на пару секунд привстала, чтобы друзья могли явственней уловить взаимосвязь между ее кличкой и колоритным внешним обликом. Дюймовочка из нее была отменная: мощные крутые бедра, вызывающий бюст, полное отсутствие намека на талию, словом, матрена в стиле картин Рубенса… — Ну, как из меня Дюймовочка, подходящая? — Вашим друзьям видней, — дипломатично уклонился от ответа Мироныч. — Ну, да. А вас, мужички, как звать-величать? — Я — Боб… — А ты Фасоль? — обратилась Ириша к Миронычу. — Горох, — в духе вопроса отшутился Мироныч. — Только не царских кровей. — А серьезно? — А серьезно — Мироныч, но для вас можно и Константин. — Вот и разобрались, — сказала Ириша-Дюймовочка и, помолчав, как бы размышляя вслух, протянула: — Значит, вам где-то приткнуться надо?.. Тяжелый случай. В это лето дикарей что саранчи налетело, такого еще не было. — Что посоветуете? — спросил Мироныч. — Может, подскажете какой адресок? — Да хватит ете — ете… Давай на ты — ведь познакомились. А посоветовать могу одно: вниз от брода, к морю не ходите — пустой номер. Там, в основном, санатории, а домов мало и наша местная знать обитает, они постояльцев не берут. Ищите повыше, ближе к шоссе, шансов больше. — Да мы вчера уже облазили бог знает сколько, — сказал Мироныч. — А вы как хотели, с корабля сразу на бал? Если конкретно с хозяевами не списывались — придется побегать. Ириша пригасила сигарету и встала. — Ну что ж, жельтмены, флаг вам в руки, дерзайте. Устроитесь — подгребайте вечерком на плац прописываться. Пару бутылок хватит. Я пью все — от самогона до «Наполеона». Там и продолжим теплое знакомство. — Плац — это танцплощадка? — на всякий пожарный уточнил Боб. — Так точно, моя радость, оно то и есть, — Ириша-Дюймовочка снисходительно-нежно, по-матерински, погладила Боба по голове. — Умца, твой дедушка, наверное, академиком был, а папа — капитан дальнего плавания. Плац у нас один и меня знают все. Обещаю — скучать не придется. Чао! — Что ж, двинули, Боб, — промолвил Мироныч. — Здесь, под кипарисами, хорошо и приятно, но здесь мы ничего не высидим. — Опять все по новой? Куда идти, ума не приложу. Тут так петляют улицы, что я уже запутался, где мы были, а где еще нет. — Не паникуй, все равно победа будет за нами, — подбадривал его Мироныч. — Вон, видишь, люди с чемоданами к станции шагают, уезжают, значит. А раз уезжают, стало быть, места освобождаются. — А, подожди! Глаза Боба вдруг загорелись от какой-то неожиданной идеи. Он оставил друга и решительно направился навстречу молодой паре, спускавшейся по лестнице с баулами и сумками в руках. — Простите, я так понимаю, вы уезжаете. А по какому адресу жилье снимали? — На Звездной, дом три, — неохотно ответил мужчина. — А где это? — По лестнице подниметесь, упретесь в хозмаг, а там налево… — Понято, спасибо, — он вернулся к Миронычу. — Пойдем один адресочек проверим. Улица Звездная, романтично, а? Авось что и выгорит. На Звездной, три, металлическая калитка была распахнута, и они вошли внутрь. В глубине тенистого сада негромко играла музыка, заглушаемая отрывистым собачьим повизгиванием. Пройдя на звук по узкой бетонной дорожке, они увидели статную женщину примерно их возраста в легком ситцевом халатике, плотно облегавшем ее фигуру. Она, склонившись над железной бочкой с краником, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет и служившей, видимо, резервуаром для воды, перемывала грязную посуду, которая внушительной горой возвышалась на самодельном столике из нержавейки. У ее ног резвились какая-то дворняга и толстая рыжая кошка с парочкой пушистых котят. Женщина мельком глянула на пришельцев и, не отрываясь от дела, спросила: — С чем пожаловали, молодые-интересные? — Вы хозяйка? — спросил Боб. — Жилье не сдаете? — Надолго вам? — Ну, так… — замялся Боб. Дней на десять взять могу, не больше. Родню в конце месяца жду, устраивает? — О, устраивает вполне! — сразу же ухватился Боб. — Ну, идите посмотрите комнатку. — Да что там смотреть, мы согласны, — в один голос ответили друзья. — Нет, все же взгляните, — настаивала на своем хозяйка, — а вдруг не приглянется. Они направились вслед за ней в небольшую беленую пристройку, заведомо предрешив, что всякие «вдруг» полностью исключаются — бесплодными поисками они уже насытились по горло. Комнатка, которую показала им хозяйка, была, конечно, тесновата: две кровати, стоявшие почти впритык, журнальный стол, две тумбочки — ничего лишнего. Но главное — отдельный вход. — Все в порядке, подходит, — бегло осмотрев обстановку, объявил Мироныч. — По сравнению со вчерашней конурой интерьер просто царский, — добавил Боб. — Тогда располагайтесь, — сказала хозяйка. — Может, мы сразу и рассчитаемся, — предложил Боб. — А-а, успеется… Они по-шустрому сгоняли за вещами к местному рифмоплету и тут же вернулись обратно. Хозяйка все продолжала мыть посуду. — Вчера вот погуляли неслабо, а мне теперь мой-разгребай, — посетовала она после знакомства с новыми жильцами. — Да, сабантуй, видать, был на славу, — заметил Боб. — Какой там сабантуй, — бросила хозяйка, — мужа на битву провожала. — Куда, куда? — переспросил Мироныч. — На битву за урожай. Куда-то в Казахстан на полгода военкомат загреб. — Хреново, — протянул Боб. — Удовольствие невеликое. — Идиотизм какой-то — мужика на полгода забирают, а ты тут плюхайся одна, как хочешь. Свой дом — не квартира, без мужских рук никак: то тут подлатать надо, то там что-то сломалось, да и вообще… Квасу хотите? — Не откажемся. Лена (так звали хозяйку) налила им по солидной кружке прохладного терпкого кваса и спросила: — Ну что, теперь на пляж? — Да, пора бы обмакнуть мощи в водицу, — ответил Мироныч. — Может, составите нам компанию? — Тоже скажете, — сдерживая зевок, ответила Елена. — Для нас море, что для москвичей Третьяковка — и рядом, да не сходишь. Все дела, проблемы какие-то, хозяйство, как снежный ком с горы… На море ходим не когда хочется, а когда возможность выпадает. Вот сейчас с посудой разберусь, стирка, кур покормить надо, потом на работу… — На работу? — переспросил Боб. — А где вы работаете? — В санатории. — Врачом? — Да нет, послеоперационной сестрой. — А что, в санаториях делают операции? — Еще как. У нас ведь контингент — тубики, а туберкулез — дело нешутейное, от него, случается, и концы отдают. — Да-а, — протянул Боб, — а я думал, в санаториях только шайбу наедают да балдеют от безделья. — Теперь будешь знать. — А что у вас еще интересного тут есть, кроме санаториев? — полюбопытствовал Мироныч. — Симеиз — не Ялта, тут особо развлекаться негде: море, пляж, для романтиков горы, скалолазам раздолье… Да сами пройдитесь, увидите. Но на пляжах у нас посвободней, море почище. Ялта — муравейник, здесь поспокойней. Кто сюда приезжает в первый раз, в другие места потом в отпуск не ездит. — Ладно, Мироныч, пойдем. Хватит смотреть на мир глазами Сенкевича и изучать по Лениным рассказам. — Подстилку возьмите, вон на веревке; на голой гальке долго не поваляетесь, а лежаки у них там все разбитые, еще загоните занозу в одно место… Друзья облачились в пляжную экипировку, захватили все необходимое и, попрощавшись с Еленой, по крутой дороге в бодром настрое не спеша пошагали вниз, к морю. — Знаешь, нам, кажется, жутко повезло, — сказал Мироныч, — до сих пор не верится, что все так устроилось. — А она ничего… — невпопад, рассеянно ответил Боб, думая о чем-то своем. — Кто? — Ну, кто-кто… — Хозяйка, что ли? М-да… — Я бы ей не прочь заняться. Мужика на полгода прибрали, думаешь, сидеть сложа руки будет? — Да ничего я не думаю, жизнь покажет… — Она ведь наших лет, а, Мироныч, как думаешь? — не унимался Боб. — Не знаю. — Ну, может, чуть постарше, не беда, — продолжал рассуждать Боб. — И потом, приводить никого не надо, я здесь, под боком, квартирант на законных основаниях… — Ты всего расклада не знаешь, — остановил его Мироныч. — Умерь прыть, возможно, у нее; любовник уже есть, женщина ведь яркая, в соку. Другие нюансы могут быть, мало ли что… И потом не забывай: она — медик и к тому же сестра операционная. — Послеоперационная, — поправил Боб, — но причем тут это? — У таких женщин, насколько мне известно, специфическое отношение к нашему полу. Она наверняка мужских членов столько видела-перевидела, ей наши доблести во, до тошноты! А еще представь, когда при тебе изо дня в день полосуют тела человечьи и ты при сем хочешь — не хочешь: внутренности, кровь, капельницы… бр-р-р… Тут поневоле сдвиг в психике проклюнется. — Страсти-мордасти, напужал, — озабоченно почесал Боб жиденькие волосенки на груди. — И не думал. Просто обязан предостеречь по-дружески о возможных подводных рифах. Ты ж, как маньяк зациклился, глянь, сколько ласточек вокруг, стаями так и прут, только отстреливай, хочешь, очередями, хочешь — одиночными. Они вышли на самую оживленную и, судя по всему, главную улицу поселка, по обе стороны которой в густой тени деревьев теснились бесчисленные магазинчики, лотки, киоски. Влившись в плотное шествие праздно гуляющих курортников, они стали частицей этого мира — мира безмятежных, пышущих здоровьем лиц, по-попугаячьи пестрых маек, широкополых сомбреро, разномастных очков от солнца, лениво жующих ртов, рельефных бицепсов и мужественных подбородков, эмансипированных дамских бюстов, вольно колышущихся в такт шагам их обладательниц, ветхих джинсов и изящных шортиков, укомплектованных стройными шоколадными ножками, возвышающимися над пьедесталами-каблуками босоножек. По длинной бетонной лестнице с множеством разбитых ступенек они спустились к морю и оказались на небольшой площадке. Слева высилось облупленное здание спасалки, справа — билетная касса пристани, прямо — продолжением лестницы в море выступал причал, к которому как раз пришвартовывался белоснежный теплоходик. И в необозримую даль простиралась, играя живым бисером на солнце, морская гладь, которая кончалась, стало быть, там, где начинались берега сказочно-экзотической Турции. А здесь, на родной стороне, украшением побережья, безусловно, являлась громадная, причудливой формы, скала, величаво нависавшая над водой. — Красотища! — воскликнул Мироныч, щурясь от ослепительного света. — Ты раньше бывал на Черном море? — Один раз. Еще пионерчиком в Гудауты с предками ездил. — А я, так впервые. — Ну, пошли на пляж, жарит, окунуться пора. — А что-то купающихся маловато, — заметил Мироныч. — Смотри, один, два… странно… И в самом деле, несмотря на изнуряющую жару, народу в воде было, на удивление, немного. Отчего бы? Друзья прошли на территорию пляжа, заплатив по двугривенному сухонькому старичку в старомодной парусиновой кепке. Тот сложил мелочь в картонную коробку и, чопорно кивнув, протянул им входные билеты. — Все правильно, — сказал Боб, — за удовольствие надо платить, иначе кайф не прочувствуешь. Все бесплатное мне кажется почему-то ненатуральным, эфемерным, как мыльный пузырь — ни в руки не взять, ни в карман положить. Вот в туалетах платных даже ссытся слаще, не замечал? — Исходя из твоих рассуждений, профессиональные проститутки должны быть намного слаще бесплатных жен. Но знаешь, многие мужики, которые имели с ними дело, утверждают как раз обратное. — А кто тебе сказал, что жены для своих мужей бесплатные? — усмехнулся Боб. — Это самые дорогие для них женщины, не знаю уж как в духовном, но в материальном смысле точно. — Может, ты и прав, но хватит дискуссий, сейчас мозги потекут по затылку. Давай найдем свободное местечко и рухнем. Не без труда в плотной массе тел они отыскали пятачок, расстелили подстилку и, сбросив одежды, поспешили в море. Море таило сюрприз. — О-хо-хо! — трубно взвыл Боб уже через секунду, чуть ли не на полкорпуса вынырнув из воды, словно его вытолкнула какая-то пружина. Своими движениями он напоминал человека, нечаянно угодившего в яму и пытающегося из нее выкарабкаться. — В-во-дичка однако… пробирает… — Ледяная… зараза… — отфыркивался рядом Мироныч. — А-а-га-га-а, — стучал зубами дробь Боб, решительно ничего не понимая. — Как у нас на взморье хо-холодрыга, пра-правда? — Выл-лазим? — По-погоди, к-кажется отпускает. Если к-как на взморье, то выдюжим. Вы-вы-все, я, кажется, привык. Ух, да-да-даже хорошо. — И я вроде адаптировался. Что ж, чуток поплаваем, не посрамим честь Балтики. — Не посрамим, только в толк не возьму: перед отъездом слушал «Маяк» — вода у берегов Крыма двадцать два — двадцать четыре. — Хм, сказал… от силы десять будет, не больше. — Ну, может, четырнадцать… Друзья немного еще подергались и вынуждены были ретироваться — стальной холод купели клещами ломал их бренные незакаленные тела. Зато на суше влага испарялась прямо на глазах, они моментально обсохли, а прокаленная галька приятно пожигала через подстилку. Согревшись, они стали присматриваться к окружающей обстановке — сечь, что называется, поляну. — А ласточек-то навалом, на любой вкус, только снимай, — сделал заключение Мироныч. — Так-то оно так, — вздохнул Боб, — только в этой каше не разберешь, сами они тут или при ком-то. Соваться наугад не стоит, а то и влипнуть недолго. — Ищите и найдете! Видишь, вон тех двоих в одинаковых плавках? — спросил Мироныч. — Я уже давно за ними наблюдаю. Вольные стрелки… Наверняка шныряют по пляжу в поисках дичи: к одним, гляжу, подмахнули — отлуп получили, к другим — аналогично, сейчас вот в нашу сторону катят. Боб тоже подметил уже этот дуэт пляжных шнырял, шарящих откровенными липучими взорами по незащищенным прелестям прекрасного пола. Оба они были энной молодости с сильно обредевшими шевелюрами, однако их подтянутость и спортивного вида фигуры несколько смягчали общее удручающее впечатление от потертого облика этих курортных ухарей. Оказавшись совсем рядом, те сделали вираж и подрулили к трем девчушкам, увлеченно листавшим какой-то журнал мод. — Как ты думаешь, Вася, — начал токовать один из них, — в каком благословенном городе могут жить такие красивые девушки? — Я не знаю, — ответил на это тот, которого назвали Васей, присаживаясь на корточки подле девчат. — Я не экстрасенс. А мы сейчас сами у них спросим. Девочки, а, девочки: какой город обязан счастьем иметь таких жительниц? Ответа не последовало. — Нет, Вася, девочки не хотят открывать тайн своей прописки. Может быть, они назовут нам свои прелестные имена? — Девочки назовут свои имена? А? — снова обратился к ним с вопросом тот, кто был не Вася. Лишь одна из троих на миг подняла голову, окинула коротким презрительным взглядом назойливых прилипал и снова уткнулась в журнал. — Плохие дела, — сказал тот, кто был Вася, положив руку на плечо товарища. — Девочки, оказывается, глухие или у них от жары языки отнялись. — Тогда я им могу посоветовать обратиться к лору, — подхватил напарник. — Обязательно сходите, а то свое счастье провороните. Пойдем, Вася… И они двинули дальше, а одна из девушек довольно внятно бросила вдогонку: — Гуляй, Вася, гуляй… Счастье мне, тоже, объявилось. — Мотай на ус, Мироныч — лобовая атака тут не проходит, — прокомментировал Боб эпизод съема, — нужен другой маневр. — Вижу. Ну, мы этот вопрос обкашляем после на парт-ячейке, а сейчас на дрему тянет, жуть. — Что ж, давай подремлем, идея дельная, прошлую ночь, считай, не спали. Они очнулись, когда солнце уже закатывалось за скалу и половину пляжа покрыла тень, а вокруг заметно опустело. — Сколько натикало? — спросил Боб. — Скоро шесть. — Ни фига! — присвистнул Боб. — Почти четыре часа продрыхли. Они пошли домой, прихватив по дороге по крупному арбузу в овощном ларьке. Подойдя к калитке, они удивились, услышав в саду музыку и чьи-то громкие голоса, переглянулись — хозяев ведь быть не должно, а других жильцов они не держали. Под навесом летней кухни, за столом, расположилась троица незнакомых парней — шла обыкновенная прозаическая пьянка. Не замечая вошедших, двое, что-то наперебой горланя, чокались стопками, третий, безнадежно отрубившись, мирно спал, сложив голову на скрещенные, разрисованные морскими якорями и бабами в неглиже, руки. Рядом с собачьей будкой, сотрясая расплавленный от дневной жарищи воздух, голосила акустическая колонка. Наконец присутствие друзей было обнаружено; сидевший к ним лицом светлоглазый курчавый шатен поднял голову и спросил: — Кого ищем, корешата? Рассказывайте, как на духу. Взгляд у него был трезвый, голос спокойный, ровный. — Да мы здесь вообще-то комнату снимаем, — помедлив, ответил Мироныч. Шатен, видимо, ничего не расслышал, дернул за проводок — колонка чихнула и заткнулась. Он снова повторил вопрос, Мироныч повторил ответ. — Все ясно, — протянул он, обращаясь к собутыльнику. — У Ленки жильцы сменились. А где сама, на работе? — Да вроде бы. — Ну, подсаживайтесь, что стоите? Будем знакомиться. Славик, возьми на кухне с полки родные-граненые. Тот, кого назвали Славиком, попытался подняться, но пошатнулся и снова плюхнулся на скамью: — Сашок, я вже готов, надо уползать. — Ну, смотри. — Смотрю. Еще заход, и я, как Коготь, — промычал Славик, показывая мутным взглядом на спящего, — а тада моя Зоя притащится, развякается, на хрена это надо? А? Лучше уж почапаю, хоть вензелями… — Когтя заберешь? — спросил Сашок. — Нехай лежит, за его пищать нихто не будет, Лариска свалила в Киев, в командировку. — Добро. — Усе, я отчалил по волнам навстречу хмурому рассвету, — сказал на прощанье Славик, нетвердой походкой покидая застолье. — Привет своей Зое. Он умелся, а Сашок, проводив его взглядом, обратился к друзьям: — Там, на кухне, посуда, притяните. Мне топтаться тяжело, инвалидом намедни заделался. Он хлопнул ладонью по колену левой ноги и только тут они приметили, что она обута в массивный гипсовый валенок. Рядом за лавкой лежали костыли. Друзья обменялись вопросительными взглядами, Боб сходил за стаканами. Сашок наполнил их чуть ли не до краев густым красным вином из бутыля, себе плеснул остатки водки. — Меня зовут Александр, в общем Саша, жену мою Ленка, ну да вы знаете… Боб и Мироныч назвались. После обмена рукопожатиями Сашок поднял стакан: — За знакомство! — За знакомство! — Хрупайте, не стесняйтесь, — сказал Сашок, когда все выпили, — вот салат нарубил, инжир, хлеб, сало берите домашнего копчения… Больше ничего не сварганил, не могу, нога болит, ломит зараза! Вот выпил немного — вроде отпустило. — А жена говорила утром, что на сборы тебя проводила, — сразу переходя на «ты» сказал Мироныч, — а ты уже здесь, ну даешь! — Да еще с признаками боевого ранения, — подхватил Боб, — никак, в переделке побывал, и когда только успел. — Хм, в переделке, — Сашок загадочно улыбнулся каким-то своим мыслям. — Не говорите, парни, сам себе удивляюсь. Впрочем, что удивляться: нажрались, а по пьянке чего не случиться. — А что, на сборах теперь наливают? — шутливым тоном осведомился Боб. — Вот не знал, что наша армия родная краснозвездная уже так перестроилась. — Да какие там к черту сборы, балаган! Похватали, кто под руку попался… Из Ялты вчера должны были в Симферополь отправить, ждали транспорт — не пришел. Что делать, торчать в ихней казарме? Ни хрена! Вечером сквозь забор и компашкой в кабак просаживать деревянные. Вмазали, конечно, капитально, ну, и я снял там одну… Куда вести — хоть в парк тащи под пальму! Вдруг мысля прострелила: что я теряюсь — наш же «Проворный» в порту на приколе… — Что за «Проворный»? — перебил его Мироныч. — Судно. Я ж в море хожу, рыбачу, прибрежный лов. — Большое судно? — поинтересовался Боб. — Да какой там… Старый утюг, развалюга, арендуем у одного рыбколхоза. — Значит, ты рыбак? — сделал удивленную мину Мироныч. — А я считал, шофер: жена как сказала — на уборочную забрали, сто процентов думаю: водила! — Вообще-то я кок по специальности… — Кто-кто? — не врубился Боб. — Кок — судовой повар. Я семь лет в торгашах отходил, на банановозе. Меня и на сборы оприходовали котловым, харчи готовить. Понятно? — Предельно, — отозвался Боб. — Ну, а что дальше: потащил ты ее на судно… — Пришли мы с мочалкой в порт — «Проворный» на месте. Славик как раз на вахте. А там причал высокий, стена такая, можно по лестнице специальной спуститься, а можно и спрыгнуть, метра три с гаком будет. Ну, я поддатый прилично, перед бабой надо ж выпендриться; что-то не рассчитал, прыг-скок и вот двойной переломчик — распишитесь в получении. Вместо каюты оказался в больнице, вместо сеанса секса приобрел костяную ногу. — Главное, член не сломал, и ладно, — философски изрек Боб, — а с остальным смириться можно. — Исходя из принципа: «найди в плохом хорошее» — согласен. К тому же, и со сборами вопрос сам по себе закрылся, комиссовался подчистую. А что, плохо? Посижу пару месячишек на больничном, чем не отпуск? Все лучше, чем в ссылке батрачить, на х… оно мне упало?! Банкуй, Боб! Боб налил из бутыля в стаканы: — Вино — сказка, такого никогда не пивал. — Из шелковицы, полезно для крови, — пояснил Сашок. — Я и сам его предпочитаю другим. Но сегодня у меня кайф мимо кассы, не берет. Пили вроде поровну — Коготь и Славик сломались… Видимо, шок не прошел. Когда на палубе хряснулся, сознание даже не потерял и боли вначале не было. Еще и сам поднялся, представляете? Чувствую, что-то случилось, что-то не так, а что — не пойму. А потом как скрутило под коленкой — слезы ручьем, небо в овчинку… Хорошо, деваха не курвой оказалась — скорую вызвала. — Давай за тебя, — предложил Мироныч, — чтоб поскорей срослось. — Не возражаю, — Сашок опорожнил стакан, вытер ладонью губы. — Ну как там, на море? — Все нормально, пляж неплохой, — ответил Мироныч. — Только водичка, мы не поняли… — добавил Боб. — Холодная? Низовка пошалила. — Что за низовка? — спросил Боб. — Ветер такой хитрожопый: срывает верхние прогретые слои воды, слизывает, а нижние, холодные оказываются сверху. Через денек, два все будет о'кей. Подруг на вечер сняли? — Да мы сегодня как-то не собирались, — замявшись, сказал Мироныч. — Пристреливались больше. — Пристреливались… — Сашок обвел их взглядом и рассмеялся. — В таких делах снайперская точность не требуется. Существуют десятки способов съема и все проще пареной репы. — Например? — с любопытством спросилидрузья. — К примеру, такой… С колодой картишек подчаливаете на пляже к девочкам. Оптимальный вариант — вас двое — их двое. Если их будет больше, скажем, три, одна остается не у дел и все может испортить: не захочет вечер коротать в одиночку и будет мутить остальных. А если увяжется с вами, наверняка окажется той паршивой овечкой, которая все стадо портит. Пусть уж лучше их будет четыре: две с вами, а две других орлов найдут. Ну вот, подходите, значит, две-три фразы ни о чем, а потом спрашиваете: так мол и так, не составите компанию в картишечки перекинуться, мол, знаем интересную игру, но вдвоем в нее не играют, нужно еще пару человек. Процентов девяносто сработает! Ну, а там картишки разбросали, слово за слово, дело само покажет, кто кому приглянулся. Назначаете на вечерок встречу, а дальше дело техники. Для страховки с таким же маневром подкатываете к другим и назначаете им свидание на минут двадцать позднее; если первые не пришли — придут вторые, а пришли, нормалек, в бой!.. У нас каждый год в июле ребята-москвичи отдыхают, так они по такой схеме только и действуют и, говорят, срабатывает безотказно. — А куда их вести после, не подскажешь? — поинтересовался Боб. — Конечно, можно и сюда приволочь без лишнего шума, но москвичи делали по-другому: надувные матрацы под мышку, пару бутылок, закусь, музычку, и в горы! У них там где-то экзотичное место облюбовано, «поляна любви» называется. Ребята — романтики, на природе, говорят, и кайф от секса другой. — В горы пока дотащишься, вымотаешься вдрызг, забудешь, зачем пришел, — заметил Мироныч. — К тому же в темноте, да не зная броду, и шею свернуть недолго. — Они ж не тащатся на верхотуру, на гребень, — Сашок сменил положение травмированной ноги, болезненно поморщился. — Надо просто перейти через шоссе, чуть подняться, а там плато, заросли… Минут двадцать ходьбы — и все дела. Без фонарика, конечно, не обойтись. — Интересно, — хмыкнул Мироныч. — Возьмем этот вариант на вооружение. — Только со спиртным порасчетливей, — предупредил Сашок. — Сейчас девки лихие пошли, пьют все и помногу. Им побольше заправляйте, себе поменьше. Увлечетесь, будете пить на равных — хана, третья стадия контакта вам обеспечена. — Что за третья стадия? — беспокойно заерзал Боб. — Когда наш брат пьет с женщиной, имея конкретные намерения, он, он… — Сашок замялся, подбирая подходящие слова. — В общем, здесь возможны три стадии этого процесса: первая — когда мужик выпил и трахаться еще в состоянии, вторая — когда выпил, но трахаться уже не может и третья — это когда он упился так, что его самого впору трахать. И грань между этими стадиями зыбкая, так что смотрите; москвичи мои однажды здорово влипли, нажрались — очнулись в одних плавках. Маг у них тогда унесли, часы, шмотки… — Печальный факт, — сочувственно буркнул Боб. — Вот и я говорю: никто от этого не застрахован. Русский мужик по натуре ужасно безалаберный — ни выпить, ни блядануть толком не умеет: пьет — так до синих соплей или до белой горячки, блядует — так до триппер-бара или до развода. Ну, вам развод не грозит, вы, видать, не женатые, а от заведения, тьфу-тьфу, упаси господь. Сашок еще раз налил в стаканы: — Ну, еще по одной и я пошел. Нога ноет, надо полежать, отдохнуть, пока Зоя на работе… — Почему Зоя? — удивленно спросил Боб. — Жену твою ведь Лена зовут, а ты Зоей называешь, и Славик, что ушел, тоже Зоей звал… — У него Зоя, у меня Зоя, и у Когтя тоже Зоя, — усмехнулся Сашок. — Вы женитесь, и у вас свои Зои заведутся. Все они Зои, хотя имена в паспортах у них разные. Зоя — это сокращенно змея-особо-ядовитая. Это только в сказке лягушка превращается в прекрасную женушку, а в жизни все происходит наоборот: лапушки-невесты превращаются, эх… выпьем! — Бальзам! — блаженно закатив глаза, выдохнул Мироныч и поставил на стол пустой стакан. — Воистину бальзам! — подтвердил Боб, отправляя в желудок порцию напитка. — Такого, наверно, и в раю не наливают. — Вы пейте, сколько хотите, не стесняйтесь. Это добро в доме пока не дефицит, — напоследок сказал Сашок и отправился почивать. — Да, Боб, обломилось тебе за хозяйкой приударить, — глядя ему вслед, промолвил Мироныч. — Что делать, жизнь мудрее нас, — развел руками Боб, — и надо стойко принимать капризы ее раскладов. И потом, Сашок — клевый парень, субъект весьма неординарный… — Увы, клевость и неординарность еще не гарантия от рогов, и умные головы их получают: академики, министры и просто рубаха-парни… — Незавидный удел для женатиков, — покачал головой Боб. — Моя ситуация безнадежно осложнилась, а жаль… — Чем бы утешиться? — стал размышлять вслух Мироныч. — Пойти побродить?.. Слушай, мы ж вроде как на танцы собирались?.. — Да ну их к черту, — отмахнулся Боб, — для первого дня впечатлений хватит. Пляски от нас и завтра не убегут. — И в самом деле, — согласился Мироныч. — Давай лучше похаваем арбуза. Я сто лет мечтал о хорошем арбузяке.VII
С моря повеяло утренней прохладой, стало знобко, и тело, закутанное в кусок рваной парусины от пляжного грибка, еще сильнее скрючилось на жестком лежаке, тщетно пытаясь хоть как-то согреться. Но снова забыться уже не удавалось — узкие планки невыносимо давили ребра, от неудобной позы ныли спина и суставы. Обманывать себя было бесполезно: Аркаша потянулся и, сбросив полосатую материю, служившую одеялом, уселся, тупо глядя в бескрайнюю морскую даль. Прошла еще одна гнусная ночь и наступал такой же безрадостный день, не суливший ему, по-видимому, ничего утешительного. Уже неделю он стабильно был первым посетителем пляжа, а поздно вечером опять-таки становился последним. Позевывая, он сложил тент и вместе с лежаком отнес его в укромное местечко неподалеку от пляжного пункта проката. Затем, захватив пластиковый мешок с оторванными ручками, он отправился в традиционный обход по всем злачным закуткам пляжа, где, если повезет, можно найти что-нибудь полезное — «бычки» сносных размеров, остатки хлебных батонов, не успевших заплесневеть, пустые бутылки… Это помогало хоть как-то перебиться с утра, а потом, как говорится, будет день — будет пища. Через час-полтора на пляж подтянутся любители «чистой воды», а ближе к полудню, на узкой прибрежной полосе начнется сущее столпотворение, и плотность жарящихся на солнце тел достигнет плотности шпротов в консервной банке. Аркаше не нравилось это время дня — в чумной сутолоке, в эпицентре праздного и беспечного времяпровождения его индивидуальность растворялась на нет и он ощущал себя никчемным, потерянным, забытым всеми и вся… Правда, в этом адском пекле имелся и свой плюсовой момент: мужики, снимавшие разомлевших женщин, эти вольные стрелки вечно юного Амура, были щедры и великодушны, как помещики на батрацкой свадьбе. Аркаша подходил к такому, воркующему без устали в дамское ушко брюхатому кабальеро и вежливым, вкрадчивым голосом вопрошал: «Молодой человек, сигареткой не угостите?» Польщенный ухажер с явными признаками не первой свежести расплывался в улыбке, начинал еще пуще выпячивать грудь, одновременно подтягивая непослушно-упругое брюшко и снисходительным широким жестом «угощал» куревом. И Аркаша наметанным оком безошибочно мог определить, сколько сигарет можно взять из пачки: одну, две, три, — это зависело от разницы в возрасте между потертым ловеласом и предметом съема. Потом, учтиво кивнув, он скромно удалялся. Весь день этот жуткий котел кипел, бурлил, был в движении, одни пляжники уходили, их сменяли другие и лишь к вечеру многолюдье рассасывалось, все стихало. Тогда появлялась уборщица, если ее так можно было назвать — ведь прибирала она преимущественно пустую стеклотару — и начинала неспешный обход своих владений. За ней хвостом плелся здоровенный лохматый кобелина непонятной породы, а скорей всего, беспородный, и подъедал остатки пира своих двуногих неряшливых братьев старших. С исчезновением санитарной команды наступали сумерки, темнело резко, будто кто-то просто выключал свет, зажигая взамен на небосводе мириады звездочек различной яркости. Ближе к полуночи пляж оживал вновь. Сюда сбредались разношерстные компании, любители ночного купания, влюбленные парочки без крыши над головой и прочие безликие типы с набором порочных наклонностей. Здесь на свежем воздухе вдохновенно пили водку, курили «травку», матерились, а то и предавались возвышенному чувству плотской близости в весьма нетрадиционных формах. Такие подгулявшие компашки были ему по нраву, после них всегда оставалась уйма пустых бутылок, иногда перепадало и выпить. Однажды ему даже за так предложили девочку, но Аркаша вежливо отбрыкался — принципиально не хотел быть пятым, к тому же в хронически голодном состоянии сексуальный его инстинкт неузнаваемо притупился. Среди подлунных посетителей пляжа встречались и штатные действующие лица. Так, еженощно в окружении трех-четырех джигитов здесь появлялся высокий вертлявый мужик в женском парике с белокурыми локонами и неизменно следовал в кабинку для переодевания, от нетерпения сбрасывая свои причудливые одежды прямо на ходу, оставаясь в конечном итоге в бюстгальтере и ажурных колготках. Джигиты вваливались за ним в кабинку, и она начинала скрипеть и плавно покачиваться. Словно в трюках Кио, Аркаша не мог уразуметь, каким образом размещалась там вся капелла. Вертлявый, как правило, вначале игриво повизгивал, но очень скоро идиллия заканчивалась: его почему-то принимались бить, парик и бюстгальтер с рваными колготками летели из будки в разные стороны, а вслед за ними оттуда вылетал и хозяин вещичек. Гурьба, обступив распластанное тело, мочилась на него и молча уходила. Любитель острых ощущений кряхтя подымался, напяливал парик на лысину, подбирал гардеробчик и плелся за ними. Лишь к двум-трем ночи пляж замирал, и Аркаша мог спокойно ложиться почивать, до самого рассвета ежась от прохлады на своем лежаке. …Утро выдалось урожайным, и его торба быстро заполнилась бутылками. Оставалось снести их к тарнику и дождаться его открытия. Правда, приемщик посуды давал Аркаше только половину положенной суммы, но что делать… Как-то Аркаша было запротестовал и ему тут же ответили, что для его стекла нет ящиков и, вообще, недвусмысленно предложили исчезнуть и не возникать никогда. Перестройка, кажется, вошла в решающую стадию — грабеж шел средь бела дня и некому было пожаловаться. Борьба за выживание стала суровой реальностью, давно перехлестнув масштабы газетных страниц. Как бы то ни было, но скудные рублики, вырученные на этом поприще, позволяли Аркаше продержаться от рассвета до заката. — Стой, сука, попался! — неожиданный грозный окрик остановил его на привычном маршруте. — Вот кто, оказывается, наши бутылки ворует! Аркаша повернулся. Пред ним предстали уборщица пляжа со своим чудовищным мерзким барбосом, который при слове «сука» почему-то оскалился и недобро лязгнул зубами. — Ишь ты, выискался охотничек до чужого, — тетка перешла на визг. — А ну поставь сумку на землю и проваливай… — Но позвольте… — Не позволю! Живо ставь, и чтобы я тебя здесь больше не видела, падла. И чтобы придать решительности разоблаченному похитителю стеклотары, добавила: — Сщас зверя пущу — разорвем на портянки. Пес продолжал грозно скалиться и по его морде было видно, что он не прочь распотешиться хоть сейчас. Аркаше пришлось повиноваться, он освободился от груза и, облегченный, позорно ретировался с пляжа. Вслед ему неслись страшная ругань и победный лай цербера. «Все, это финиш, дошел до ручки, — думал он, невесело передвигая ноги. — Лишился единственного источника к существованию, можно попробовать, конечно, и в другом месте собирать бутылки, но и на ту территорию найдется свой хозяин. Я здесь никто, я — чужак! Город мечты оказался ловушкой, миражом, и отсюда надо уносить ноги. И чем быстрее, тем лучше: хоть на крыше поезда, хоть на крыле самолета, хоть пешком, но только быстрее, быстрее… К родным пенатам… Предки хоть повякают, пожурят, но никуда не денутся, примут блудного сына, откормят, а там почистим перышки, оглядимся… Еще не вечер…» С такими мыслями в черепке и наличностью в размере девятнадцати копеек в кармане он подошел к дверям ближайшей столовки с робкой надеждой еще раз обмануть судьбу. Тут на раздаче и посудомойке работали молоденькие девчушки, практикантки пищевого техникума из Краснодара. Пару дней назад Аркаша познакомился с ними, бисером рассыпая комплименты и рассказывая невероятно-жалостливые истории о своей несчастной любви в духе репертуара «Ласкового мая». Девчушки сочувственно качали головами, растрогались и накормили его обедом. На следующий день новоявленный правнук лейтенанта Шмидта приперся снова, но заведующая выставила его вон и настоятельно порекомендовала впредь здесь не показываться и не отвлекать девочек от работы. Но голод снова привел его сюда — сейчас у него просто не было иного выхода. Столовая открылась недавно, но народу набилось в зал уже предостаточно. Аркаша взял поднос и встал в очередь. Миловидная девчушка приветливо улыбнулась ему: — Что-то давненько не заходили. Аркаша страдальчески посмотрел ей в глаза, молча взял со стеллажа стакан сметаны, ватрушку и все это в два приема отправил в рот и также молча поставил пустой стакан на место. Юная раздатчица зарделась, как роза на клумбе, беспокойно огляделась по сторонам, не заметил ли кто, и с укоризной во взгляде печально спросила: — Чего будете? Аркаша уперся взглядом в пустой поднос: — У меня только девятнадцать копеек. Она, вздохнув, положила на тарелку пару маленьких биточков, засыпала их перловой кашей, а сверху полила это сооружение топленым жирком. — Надежда Кузьминична, тут полторы порции гарнира без ничего, — крикнула она кассирше. — Дзенькую, пане, — благодарно бросил Аркаша. — Мы сегодня последний день работаем, практика кончается, завтра уезжаем, — на прощанье сообщила она и принялась обслуживать других посетителей. «Всегда хорошие люди куда-то исчезают, а плохие сами появляются из ниоткуда», — с горечью подумалось Аркаше. На кассе на Аркашу косо посмотрели и буркнули: — Восемнадцать копеек. Аркаша положил себе еще кусочек хлеба потолще и отправился в конец зала за самый дальний столик. Обильно посыпал свою скромную снедь молотым красным перцем: последнее время ему приходилось есть всякую дрянь типа абрикосовых косточек, порченого винограда и подгнивших слив, подобранных в ящиках у овощного магазина, так что дезинфекция жгучей приправой была не лишней. Проглотив пищу за несколько минут, Аркаша вышел на улицу и запил завтрак водичкой из крана. Теперь, когда желудок получил свое и успокоился, можно было подумать и о спасении души. Он шел вперед без цели и определенных планов и оказался на набережной у причалов морского вокзала. На фоне всех стоявших на приколе больших и малых судов безусловно выделялся белоснежный красавец-теплоход «Грузия». Трап был сброшен на берег и у него дежурил вахтенный. Рекламный плакат, расположенный рядом, сообщал, что этот лайнер совершает круизный рейс Сочи — Ялта — Сочи, а прочие справки и билеты в такой-то кассе. Жгучая волна желания стать пассажиром этого рейса с головой захлестнула Аркашу, но мгновенно отхлынула, расставив все на места: всякие желания бесплодны, если нет средств для их исполнения. У Аркаши их не было и в помине, а в Ялту так хотелось! Там жила тетя Соня, мамина сестра, с мужем. Недельку-другую у них бы погостил, они, наверное, были бы рады: своих-то детей у них нету, отдыхай, не хочу! А оттуда добраться до Риги и проблем нет — надоел бы, сами билет взяли б! Эх, докарабкаться бы до Ялты… — Послушай, друг, — обратился он к вахтенному, — мне б к капитану… — На хрена? — Хотел бы наняться на корабль. На любых условиях, кем угодно, мне б только до Ялты, хоть кочегаром, хоть носильщиком… Тот скептически оглядел Аркашу: — Во-первых, это не к капитану, а во-вторых, никто не нужен, ни кочегары и ни плотники, так что иди… Все, его отшили! Аркаша, как затравленный зверек, заметался по причалу. В отчаянии он был готов лезть как крыса по якорной цепи в трюм. — Что, в пассажиры набиваешься? Аркаша встрепенулся. Рядом стояла солидная женщина бальзаковского возраста и смотрела на него с прищуром человека, облеченного определенными полномочиями. На ней был опрятный халат, на лацкане которого был приколот значок пароходства с надписью «Грузия». Пышную прическу венчала кружевная «корона», подколотая к волосам заколками. Аркаша смотрел на нее с отчаянием гипнотизируемого кролика. — Мне обязательно надо в Ялту, — жалобно проблеял он, преданно глядя в глаза вальяжной матроне. — Единственная любимая тетушка тяжело больна, а я вот оказался в чужом городе, один, без средств. Так получилось… Женщина понимающе ухмыльнулась: — Да, в этом городе частенько остаются без средств, да так, что к любимым тетушкам потом не добраться. — Вы абсолютно правы, город жуткий — подметки на ходу отлетают, — подхалимским голоском произнес кандидат в пассажиры. Она как бы ненароком оглядела Аркашу сверху донизу, пожевала губами и совершенно неожиданно для него сказала: — Ладно, чего не сделаешь ради больной женщины, так и быть, помогу. Я сейчас пойду получать продукты, будешь за грузчика. Аркаша был готов прыгать от неожиданной удачи. — Мадам, у вас доброе сердце, спасительница вы моя, — затараторил он. — Я ваш глубокий должник, но я отработаю, буду делать все, что скажете… — Отработаешь, отработаешь, будь спокоен, — снисходительно заверила та, — а сейчас бери тележку и пошли. Главное, протащить тебя на борт, а там уже будет проще, куда-нибудь определим. И она, не оглядываясь, пошла вдоль причала, а Аркаша, прихватив тележку, вприпрыжку покатил за ней… …Конура, куда «определили» Аркашу, была нежилой каютой, приспособленной под кладовку. В ней находились столбики ведер, швабры, какие-то мешки с тряпьем, ящик с лампочками, дюжина свернутых матрацев. Несказанно обрадовал его действующий умывальник на стене. Весь этот интерьер как-то скрашивал иллюминатор с мутноватыми стеклами. Плотно перекусив пайкой из белого хлеба с сыром и парой яиц вкрутую, выделенной благодетельницей-буфетчицей, он с величайшим удовольствием растянулся на матрацах. Жизнь снова приобретала какой-то смысл. Замкнутый круг был разорван, теплоход держал курс на Ялту. Подумаешь, после закрытия буфета или бара, чем там заправляла его резидентша, он толком не выяснил, придется немного поработать. Наверное, заставит мыть посуду или что-нибудь таскать. Ничего, управится… Все это такие мелочи, самое плохое уже позади, уже завтра вечером — Ялта, а там тетя Соня пропасть не даст. Там на добротных домашних харчах да на фруктах он быстро отойдет, оправится от потрясений вынужденных скитаний и забудет свои несчастья, как дурной навязчивый сон. Правда, и это не последняя глава его похождений, потом его снова ждет дождливая сырая Рига, надоедливо зудящие предки, которые до печенок достанут, заставляя устроиться на работу, но так далеко заглядывать не хотелось. Приятно урчало в животе, слипались глаза… Сколько продлилось забытье, Аркаша не знал, но было уже поздно — прямо в иллюминатор глядела большая круглая луна. «Вырубился, проспал все на свете, — подумалось ему, — работничек хренов. Наверное, за мной заходили, да не стали будить, пожалели. Ну, ничего, одолжу у тетки деньжат — сделаю морячке презент, цветочки, еще что-нибудь…» Угрызения совести прервал скрежет ключа в замочной скважине. «Нет, все-таки не проспал», — Аркаша встал и шагнул к двери. После некоторой заминки в каморку проскользнула буфетчица и тут же закрылась изнутри. На ней был светлый махровый халат с красивыми красными драконами. — Что, надо поработать? — с готовностью произнес Аркаша. — Да, уж потрудимся на славу, — горячо дыхнув на него перегаром, пообещала она и, обхватив его руками за спину, с силой притянула к себе. В мягком лунном свете глаза ее горели страстным неуемным желанием и Аркаша понял, что она хочет не просто отдаться, а жаждет быть распятой, растерзанной на мелкие клочки в жестокой сексуальной расправе. «Ну, что ж имеет право, — подумал он, — кто платит, тот и музыку заказывает. Эх-е, ублажу родную, благо работенка знакомая…» Аркаша прижал ее к стенке каюты, привычным движением, не распахивая халат до конца, обнажил ей грудь и стал покусывать сосок. Массируя одной рукой ее грудь, вторую руку он запустил ей между слегка раздвинутых ног. Мясистый лобок, немного поерзав, удобно лег в ладонь и она тут же стала влажной. «Быстро потекла, подруга», — с гордостью за свой профессионализм самодовольно подумал Аркаша. Она же, слегка засопев, запустила свой юркий язычок ему в ухо, рука ее, дрожа, поползла по его животу к шортам, дернула молнию. Одно движение — и шорты с плавками оказались на полу. Затем с жадностью ростовщика ухватила она Аркашину мошонку, мягко сдавила и перебирая пальцами добралась до члена. И тут энергичные алчные пальчики замерли. Их ждал сюрприз — член не стоял. «Этого только не хватало, — самодовольство сексуальных дел гроссмейстера как рукой сняло. — Всего лишь неделю пожрал объедки да повалялся на улице и вот… укатали сивку крутые горки… Что-то теперь будет?» И сам себе же ответил: «А ничего, за борт ведь не выбросят. Чушь все это, издержки бродяжьей жизни: в Ялточке за недельку оклемаюсь и для проверки дам кому-нибудь бой местного значения…» Между тем работница общепита зарычала, как львица, и стала с остервенением мять, крутить и дергать в разные стороны, словно рычаг переключения скоростей в автомобиле, Аркашину красу и гордость. Изрядно взопревший Аркаша собирал всю свою волю в кулак, концентрировался и напрягался, добросовестно пытаясь выправить печальную ситуацию, но его красавец только пускал липкие тягучие сопли, а вставать категорически не желал. — Поцелуй меня в губы, — в голосе женщины появились разочарование и злость. Аркаша, не мудрствуя, намерился удовлетворить эту прихоть. — Да не в эти, дубина, — с досадой выдохнула она и с силой надавила обеими руками ему на голову. Аркаша послушно покорился судьбе и безвольно сполз по ее животу вниз, упав на колени, попутно припоминая наставление отца родного, о том, что, если хочешь в этой жизни работать языком, а не руками, надо много и хорошо учиться. Аркаша внял этому совету своего родителя, и схожему с ним по смыслу, известному каждому школьнику наставлению вождя мирового пролетариата, и учился, учился, учился… И вот снова, кажется, предстояла работа языком, хотя, честно говоря, аппетита не было. Но это совсем не трогало его корабельную подругу — вконец взведенная желанием, она больно ухватила его за уши и притянула в промежность с такой силой, что он буквально носом раздвинул ее половые губы и уперся в теплую слизь органа. — Ласкай там… Язычком… — жарким шепотом: потребовала она с нетерпением. Уже одуревший от духоты и специфических запахов женских секреций, Аркаша приступил к исполнению своей миссии без всякого энтузиазма. Партнерша застонала и еще плотнее прижала голову Аркаши. — Так… так, малыш, теперь полижи! Аркаша, как обреченный подрасстрельный, сам себе роющий яму, старательно исполнял приказ, она задышала часто, прерывисто, со всхлипами. Безудержный маховик экстаза набирал обороты, непрерывные указания сыпались уже в форме армейских команд: — Сильней! Еще сильней! Резче!.. Затем она, чуть отстранив его голову, попросила: — А теперь нежненько-нежненько, самым кончиком поводи, поиграйся… «Гляди ты, гурманша, — с отвращением подумалось ему, — дорвалась, сучара, до бесплатного, измывается…» И все же он поигрался. Как только мог нежно. И доигрался — сластолюбивая его мучительница вдруг с ревом, как самолет на взлете, затряслась и, тисками сжав ляжки, чуть не задушила Аркашу. Словно горячая струя воздуха ударила ему в лицо, потом что-то хлюпнуло и мерзкопахнущее выделение по подбородку и шее стекло на грудь. Железные объятья ее ног ослабли и он, будто выплюнутый окурок, плюхнулся на задницу. С минуту буфетчица безмолвно простояла с закрытыми глазами, упиваясь остаточным кайфом, смакуя блаженные секундочки бабского счастья, а Аркаша лишь обалдело пялился на капельки пота, росой выступившие на ее бритом лобке. «Все, граф Калиостро, сеанс закончен. Прожора-дракон сыт, а вы свободны», — с явным облегчением подумал он. Наконец и его подруга пришла в себя. Она вздохнула полной грудью, поправила халат и, не глядя в его сторону, направилась к выходу, бросив на ходу: — Завтра к обеду будем на месте. Утром принесу пожрать. Замок щелкнул, как пистолетный выстрел, и Аркаша снова остался в одиночестве. Не в состоянии чего-либо соображать, он сунул башку под умывальник. «Фу, отрава, — он прополоскал рот и брезгливо сплюнул, — лучше б вагон посуды вымыть, чем так… Ладно, все, билет отработал, а завтра уж мой черед джокера вытянуть…» И с этой радужной мыслью он распластался на матраце и, поворочавшись, уснул беспокойным сном. …В пункте назначения их прощание было немногословным. Буфетчица проводила его по трапу на берег. Аркаша хотел было рассыпаться в благодарностях за доставку, но она остановила его: — Речей не надо. Если снова понадобится в Сочи — подходи: спросишь Тамару, меня позовут. — А меня зовут Аркадий, вот и познакомились, как в французском анекдоте. Тамара улыбнулась и протянула стопку бутербродов, завернутых в салфетку. — Возьми на дорожку. Кто знает, как оно сложится… — Ой, да напрасные хлопоты, — пытался отказаться Аркаша, — сейчас у родни откормят. — Бери, бери, груз не велик, не переломишься… И она, так-таки всучив ему пайку, не оборачиваясь, ушла прочь. Тетя Соня жила совсем близко: надо было только пройти мимо трех, расположенных один за другим ресторанов и свернуть в узкий проулочек. Аркаша вошел в подъезд, который встретил его старательно выведенном на стене белой краской объявлением: «Мочиться строго запрещено!» «И здесь кооперативные сортиры в опале, — с ехидством подумал Аркаша, — простой люд предпочитает писать в подворотнях». Он взбежал на четвертый этаж и нажал на кнопку звонка. Никто не открывал. Постоял, нажал еще, — результат тот же. Разнервничавшись, он даже потарабанил кулаком по двери. Видимо, на шум открылась соседняя дверь и оттуда выглянула сморщенная старушка в строгом темном платочке. — Молодой человек, вам кого? — Я к тете Соне. Вот приехал… племянник ее… — Нету их. Вчера уехали… — Куда?! — с отчаяньем вырвалось у Аркаши. У него подкосились ноги и он сел прямо на ступеньку. — Не докладывали, милок, не докладывали, — прошамкала старушенция. — А когда… когда будут? — едва сдерживаясь чтоб не заплакать, тоскливо поинтересовался он. — А кто знает. Видать не скоро, чемоданы большие были… Все, ку-ку, приехали! Шлагбаум закрылся! Мрак, тупик, опять помойки… Тамарка как в воду глядела — бутерброды, ой, как пригодятся. Опять влип! Боже праведный, за что?!* * *
Уже давно наступила осень, но в южном городе Синопе это как-то не ощущалось; дни по-прежнему стояли солнечные, жара и не думала отступать. В уютном, ухоженном парке, разбитом прямо перед дворцом, было не так душно, в тени оливковых деревьев и кипарисов веяло спасительной прохладой. В центре парка, у самого края бассейна с изумрудной водой, стояло массивное резное кресло из сандалового дерева, в котором восседал молодой человек с крупной курчавой головой и правильными чертами лица. Чуть прикрыв глаза, он, не мигая, наблюдал за ленивыми перемещениями своего любимца — серебристого осетра — единственного обитателя роскошного водоема. Лицо сидящего могло показаться непроницаемо-безмятежным, но его длинные пальцы безостановочно перебирали на коленях складки легкого одеяния, что выдавало внутреннее волнение и тревогу. Сказать, что молодой человек был знатен, значило не сказать о нем ничего — молодой человек был ни кем иным, как властителем могущественного Понтийского царства. Звали его Митридат VI Эвпатор. Необычайно острый слух позволил царю различить чуть слышные шаги за спиной. — Ты, Неф? — спросил он, не оборачиваясь. — Да, мой царь, — ответил тот и замер на месте. Митридат сделал нетерпеливый жест. — Докладывай, я жду. Прислуга — телохранитель, молодой ладный вифиниец, преклонил колени перед повелителем и опустил голову, не решаясь заговорить. — Что ж ты, смелей! — ободрил его царь. — Какие вести из порта? — Великий царь, — ровным тихим голосом промолвил Неф, — свежих новостей пока нет — корабли из Боспора до сих пор не пришли. Смею предположить, их задержал сильный шторм, что был накануне, и до заката они прибудут. — А я их ждал еще вчера, — Митридат раздраженно постучал пальцами по подлокотнику. — Ладно, ступай, Неф. Пусть позовут Ксанта, мне он нужен. — Слушаюсь, мой царь, — и слуга, отвесив глубокий поклон, бесшумно удалился. Через четверть часа Ксант, главный советник Митридата, предстал перед правителем. Это был один из немногих людей его окружения, которому умный и осторожный вождь доверял безгранично. Бездетный, умудренный опытом, семидесятилетний старец, друг его отца, был еще крепок телом. Его светлые, живые глаза излучали необычайную доброту и преданность. Завидев его, Митридат поднялся, почтительно приветствовал советника и, взяв его под руку, зашагал по дорожке вокруг бассейна. — Я бы не стал тебя тревожить, Ксант, но отсутствие вестей из Боспора меня чрезвычайно беспокоит. — Не скрою, Митридат, я тоже этим встревожен, — ответил советник. — Нет ничего хуже неизвестности. — И все же, я думаю, слухи, распространяемые на базарах колхидскими купцами, явно преувеличены. Да, Перисад слаб, но чтобы допустить у себя восстание — не хочется верить. У него достаточное войско, чтобы подавить любой стихийный бунт. — Мой царь, жизнь научила меня всегда готовиться к худшему, тогда лучший исход будет казаться подарком, — мягко заметил советник. Лицо Митридата помрачнело, на скулах обозначились желваки. — Итак, если слухи подтвердятся, для Понта это означает одно — война! Новая война… — Война — это вооруженное действие против другой державы, Боспор же, мой царь, теперь твоя земля. Соглашение о его подчинении Понту утверждено и обратной силы не имеет, и если на Боспоре что-то и случилось, мы просто наведем там порядок. В молчании они сделали несколько кругов и подошли к столику с яствами под старым ливанским кедром. Митридат взял из золоченой чаши персик, надкусил и положил обратно. — Послушай, Ксант, — с грустью в голосе проговорил Митридат, — я правлю Понтом уже пятый год и все эти годы только и делаю, что без передышки воюю. Три последние года мы бились со скифами, отстояли свободу Херсонесу, теперь бы перевести дух, залечить раны, укрепить войска — так нет… — Мой царь, что поделать, такова уж судьба, — глядя на него по-отечески теплым взглядом, произнес почтенный старец. — Даже удел великих покоряться предначертаниям своей судьбы. Звезды пророчат тебе властвовать долгие лета, но путь этот вовсе не будет легким — многие войны, лишения, предательства близких ждут тебя впереди. — А что будет потом, в самом конце? — спросил Митридат. — Конец у всех один, — ответил Ксант, не отводя глаз от проницательного взора повелителя, — а потому, осмелюсь заметить, велика ли разница, каковым он будет? Важно, чтоб он не был бесславным. — Пожалуй, ты прав, — согласился Митридат. …А до рождества Христова было еще ровно сто семь лет и сто семь дней…VIII
Щедро залитая солнечным светом, Ялта беззаботно нежилась под куполом безупречной голубизны неба. Троллейбус благополучно доставил Джексона на автовокзал. Выйдя, он достал очки с затемненными стеклами, неторопливо протер их и водрузил на переносицу. — Товарищу куда ехать? Джексон с ног до головы оглядел проныристого вида мужичка, вертевшего на пальце брелок с ключами, и сухо заметил: — Товарищи обитают в Кремле и с транспортом проблем не имеют. — Но вам-то ехать надо? — настойчиво допытывался мужичок, ничуть не смутившись. — Мне надо. В Симеиз. — Понято, — блеснул золотом рта прилипчивый извозчик. — За пятнадцать отвезу. — За пятнадцать чего?.. Минут? — Да нет, рубчиков… — А что, в этом благословенном городке деревянная капуста еще в ходу? — с притворным простодушием поинтересовался Джексон. — А я-то думал, ниже турецкой лиры здесь не спрашивают. — Рубли тоже идут, — вполне серьезно ответил частник, не понимая, что его просто разыгрывают. — Так поедем? — Спасибо, товарищ, я пешком, — сказал Джексон и, поправив, на плече импортную спортивную сумку с Британским флагом, пошагал вниз по улице, ведущей к набережной. Время приближалось к полудню. Город, окончательно стряхнув томное мимолетное оцепенение короткой летней ночи, уже бурлил, разогнав на полную мощь карусель праздного курортного бытия. На знаменитой ялтинской набережной было оживленно, а стало быть, нескучно. Джексон позволил купить себе порцию пломбира и, полизывая покрытый шоколадной глазурью брусок, на ходу любовался ласкающим взор приморским пейзажем. Да и сам он в своем белоснежном облачении на фоне не шибко колоритных пальм вполне вписывался в этот пейзаж, не нарушая его нестрогой гармонии. И сознание этого факта тешило его самолюбие. Какой-то расторопный фотограф, из числа тех, что промышляют здесь все светлое время суток, зафиксировал его в движении и предложил заплатить за удовольствие, оставив домашний адрес. Джексон вежливо, но твердо отказался. — Понимаешь, мастер, — сказал он, — мой адрес — Советский Союз и поэтому снимок будет искать меня до пенсии, а до нее я вряд ли доживу. Тут же подскочил другой фотограф и предложил запечатлеться рядом с восковой фигурой советского президента, но и тут случился облом. — Не могу поступиться принципом — предпочитаю все натуральное, — последовал ответ. Пройдя еще немного, Джексон решил присесть на скамейку и покурить. Рядом с ним под сенью деревьев, расположившись на раскладных стульчиках, дарила свое искусство народу бригада вольных художников. Молодые, импозантного вида люди, торговали готовыми картинами, сюжеты большинства из которых тяготели почему-то к сюрреалистической порнографии. Попадались, правда, и наспех сляпанные пейзажи. Кроме того, художники тут же за треть часа и умеренную плату малевали портрет любого желающего в карандаше. Джексон с интересом рассматривал экспонаты импровизированной галереи, но вдруг его взгляд скользнул по соседней скамейке, да так и застыл. На скамейке, по-индусски поджав под себя ноги и рассеянно глядя перед собой, восседал не кто иной, как Аркаша. Подперев одной рукой голову, он уныло, без энтузиазма жевал дряблую и явно немытую морковку. — Юноша! Кто-то из нас двоих явно не в ладах с географией, — произнес Джексон, незаметно подсев рядом. — Джексон! — подскочил на месте Аркаша, словно ему проткнули шилом шорты, а также скрытую тканью неказенную плоть. — Вот дела! Ты откуда? — Откуда и ты, из чрева матери. — Ну надо же! — ошалело глазея на приятеля, продолжал вторить Аркаша. — Встреча! Как в кино… — Кино, всего лишь производная от жизни, учтите, юноша, наперед. И все-таки давайте разберемся с географией. Тут одно из двух: или вы не в Сочи, или я не в Ялте — кто-то из нас явно ошибся адресом. Аркаша поднял на него жалобный, словно у побитой собаки, взгляд. — Женя, не издевайся, ради бога. И без того тошно. — Это заметно, — бросил Джексон, закуривая сигарету. — Видок-с у тебя отнюдь не генеральский. Что, сочинский общепит передумал произвести ваше величество в сан бармена? Аркаша отбросил остаток обгрызенной морковки в кусты. — Джексон, я жрать хочу, как последняя сволочь. Третьи сутки только подножным кормом харчусь, крохами перебиваюсь, разве что по помойкам еще не лазил. Скоро осатанею… — Ну этого мы не допустим, — Джексон решительно встал. — Я на чужбине земляков не бросаю, пойдем! Жадно глотая плохо прожаренный шашлык и запивая его пивом, Аркаша обстоятельно поведал приятелю историю своих злоключений вплоть до высадки в Ялте, закончив ее словами: — Я мужик, но краснею, вспоминая, что меня заставляла делать эта корабельная фурия с замашками Екатерины второй. Нет, она не женщина, — людоедка, лучше гадом буду, под танк лечь… На что Джексон резонно заметил: — Да, достала тебя мадам, такую секс-машину чуть не угробила. Хотя все по делу — харчи и льготный проезд надо отрабатывать. Задарма в наше время и в сортир не пустят, можно только воздуха глотнуть и то не всегда чистого. За все остальное извольте платить. Аркаша грустно согласился. Он допил пиво и принялся надломленной спичкой ковыряться в зубах. — Сэр, если не секрет, ваши дальнейшие планы? — осведомился Джексон. — Планы… какие там планы, — отмахнулся Аркаша. — Есть здесь у меня родня, седьмая вода на киселе, рассчитывал у них пристроиться, пожить, а их не оказалось, куда-то смотались, даже соседи не знают. — Правильно, нормальный человек из Ялты летом сбегает. — Да, но мне бежать некуда — бабок ноль, но и в Ригу возвращаться не хочу. — Как же, уязвленное честолюбие… — Джексон положил на стол перед Аркашей червонец. — Вот тебе, несостоявшийся Корейко, подъемные на память о нашей встрече в субтропиках. Дерзай! Говорят, какая-то модная нынче американская рок-певичка с тридцатью долларами завоевала весь мир. Здесь, правда, немного меньше, но здесь и не Америка — народ попроще, лопухов побольше, женщины посердобольней, так что крутись, а мне пора. Мои доблестные квартирьеры меня, наверно, заждались? — Кто это, Боб и Мироныч? — Они самые, — подтвердил Джексон. — Если хочешь, проводи до причала, прокачусь до Симеиза на катерке. — Джексон, у вас что, серьезное дело? — спросил Аркаша, когда приятель стал в очередь за билетом на теплоход. — Серьезное, не серьезное — будет видно, — уклончиво проронил тот. — Скажу одно: запланированными глупостями я никогда не занимался. Аркаша переминался с ноги на ногу, с тоской глядя на играющее солнечными бликами Черное море. — Джексон, возьми меня с собой, а? — произнес он с трогательной нежностью в голосе. — Может, пригожусь. — Аркашенька, милок, ты, видно, перегрелся на солнце. Я ведь сюда не б…й тискать приехал, мое предприятие совсем иного толка. Мне пахари нужны, землекопы, а не бойцы подъюбочного фронта. Аркаша прикусил губу, в его черепке со скрипом заработал персональный компьютер. На небритом исхудавшем лице отражалась целая гамма тяжелых внутренних переживаний. — Возьми! На любых условиях! Я буду пахать, обещаю! Клянусь моей мамой… — Не трогал бы маму, — укоризненно сказал Джексон. — Лучше бы поклялся своей потенцией. — Женя, не бросай, я буду делать, что надо, не подведу, — не отставал Аркаша. — Это оч-чень интересно, — Джексон озадаченно почесал за ухом. — Стахановские заверения человека, не имеющего трудовой книжки. Аркаша, ты ж в жизнь не поднимал ничего тяжелей шариковой ручки. Ты хоть знаешь, с какой стороны к лопате подходить? — Не пожалеешь, возьми, — не слушая его, продолжал скулить Аркаша. — У меня такое положение, деваться некуда. Не на панель же идти. — На панель идти скверно, — согласился Джексон. — Да и лавров тебе в таком виде там не снискать, тебя ж, как помойного кота, неделю отмывать надо. И все же последний аргумент просителя, вероятно, сломил его сомнения. — Ну ладно, беру с испытательным сроком, чуть что, и… А где ж твои пожитки? Аркаша невесело развел руками и показал полупустую драную котомку: — Все мое ношу с собой. Джексон уже и сам понял, что вопрос был излишен. — Два до Симеиза, — сказал он в окошко кассы, когда подошла его очередь.* * *
— Ну, что там? — нетерпеливо полушепотом промолвил Перисад, испуганно вжимаясь в трон. Один из тавров, охранник, осторожно подошел к окну: — Царь, нашей страже удалось оттеснить рабов от ворот дворца. Бой сейчас идет в парке. — А что творится в другом крыле дворца? — В голосе Перисада появилась слабая надежда. — Стратег Диофант, он еще держится? Тавр, укрываясь щитом, насколько мог, высунулся в окно: — Я вижу Диофанта, он сейчас бьется у колоннады. Позиции не сдает, его бравая дружина режет рабов, как свиней. — Кажется, боги благосклонны к нам, — облегченно вздохнул Перисад. — Старый Диофант не знает страха, как будто Ника живет на острие его меча. Ничего, если так пойдет и дальше, мы удержим дворец до утра, а с рассветом бунтари потеряют все свои преимущества. Мы сможем собрать остатки гарнизонов, которые в руках Диофанта станут непобедимой силой. И через несколько дней наступит возмездие: рабы сами приведут нам своих зачинщиков и главарей. Словно в подтверждение своих слов, царь чихнул, голова его дернулась вниз и в тот же миг все в оцепенении замерли — стрела со стоном вонзилась в спинку трона и запела оперением злясь, будто змея, которая хотела ужалить в прыжке да промахнулась. На сей раз фортуна пощадила Боспорского монарха; смертоносный наконечник торчал как раз в том месте, где секунду назад находилось царственное чело. — Тавры, закройте все окна щитами! — в ужасе завопил Перисад. Те гурьбой побежали выполнять приказ наместника великого Митридата. У трона осталась лишь двое из них и горстка самых преданных рабов, которые тоже были при оружии в этот тяжелый час. — Савмак, послушай меня, — горячо прошептал на ухо молодому, статному, с утонченным лицом поэта, рабу, другой невольник, дряхлый старец, служивший при кухне, по имени Улифас. — Румейдор не может взять дворец. Он собирается отходить и начать новый штурм днем. — Старик, — губы Савмака почти не шелохнулись, — выскользни из дворца ящерицей и передай Румейдору, что завтрашнего дня у нас не будет. Пусть соберет все силы и начнет решающий натиск быстро, как только сможет, мы же ударим изнутри. Мы готовы!.. Улифас молча кивнул и с прытью, свойственной юнцу, тут же незамеченным исчез из зала. Савмак сделал неуловимое движение назад и приблизился к одному из рабов. — Зеттар, собери всех наших за дверями и будь наготове: как только услышите боевой клич и шум боя — врывайтесь! Зеттар, высокий жилистый египтянин, со строгим, будто вытесанным из камня обличьем, не ответив ни слова,тоже бесшумно покинул тронный зал. В суете напряженной обстановки и это осталось без внимания. — Ну что там, что там? — голос Перисада выражал бесконечное нетерпение. — Скоты отбиты от дворца, — отозвался один из тавров, возглавлявший охрану. — Но, по-видимому, безумцы собираются кинуться вновь. Уже совсем темно, но я вижу их передвижения по парку. — И вправду, безумцы, — мстительно ухмыльнулся Перисад. — Воистину, когда боги хотят наказать кого-то, они лишают его разума. Эти несчастные, видно, не хотят дожить до восхода солнца. Что ж, понятно, шакалы всегда боялись яркого света. И вновь рой стрел градом забарабанил по щитам и один тавр, пораженный прямо в горло, замертво рухнул на пол. — Слово царя, каждый павший мой воин будет отмщен! — заголосил, переходя на визг, Перисад. — Изменников ждет страшная кара, клянусь!.. Сгною всех! Изжарю живьем!.. Потрясая кулаками с пеной у рта, он так вошел в раж, что не сразу сообразил, что происходит вокруг него. А в его зале уже вспыхнула отчаянная схватка, заглушаемая стонами и криками снаружи дворца. В десяти шагах от него упал первый сраженный тавр, за ним еще один и тут двери в залу распахнулись и в помещение, бряцая оружием, ввалился отряд вооруженных дворцовых рабов во главе с Зеттаром. Лицо Перисада исказилось бешенством: — Кто звал вас сюда, дети шакалов! Вон за дверь! Рабы в нерешительности замерли. Возникло замешательство; тавры, застигнутые было врасплох и прижатые к углам и окнам, воспряли и стали было заученно перемещаться, чтобы взять в плотное кольцо своего властителя, отсечь его от внезапно нагрянувшей опасности. И тут Савмак, любимый раб Перисада, с малолетства взятый во дворец и взращенный под попечительством царя, свершил непредвиденное; он, неотлучно пребывавший при правителе и обычно находившийся за троном, решительно выступил оттуда и коротким греческим мечом ударил Перисада в грудь. Клинок пронзил тело по самую рукоятку, Перисад прогнулся от невыносимой боли, сдавленный крик заклокотал в горле умирающего монарха. «Ты… ты…» — только и смог выдавить он. Левой рукой царь судорожно вцепился в диадему на своей груди, правой пытался вытащить меч. Савмак резким движением высвободил свой меч, при этом отрезав несколько пальцев своего господина и для верности нанес еще один глубокий удар в живот. Кровь пошла горлом, тело Перисада обмякло, мешком сползло на трон — все было кончено. Пораженные увиденным, тавры даже не шелохнулись, точно окаменевшие изваяния, они застыли на местах, не в силах издать и звука. Савмак свободной рукой схватил диадему и дернул со всей силы. Зловеще-красный от бликов свечей и зарева пожаров ее камень коротким отблеском полоснул по глазам воинов, массивная цепь впилась в шею мертвого царя и лопнула, как тетива лука. Савмак обратился лицом к таврам: — Бросьте оружие, я сохраню вам жизнь. Тавры все до единого, как подкошенные, пали на колени. Савмак указал мечом на труп Перисада: — Кладите тело на носилки, бегайте с ним по всему городу и кричите: «Вот тело мертвого царя Перисада» и утром я отпущу вас на первом же корабле. Тавры беспрекословно повиновались и тут же бросились исполнять приказ Савмака, а он, все еще не остывший от возбуждения, подошел к египтянину. Обычная невозмутимость и на сей раз не покинула опытного воина, тот был хладнокровен и предельно собран. — Зеттар, — сказал Савмак, — беги в ночь, найди Румейдора или старого Улифаса, поведай им все и еще скажи, что скоро взойдет солнце и оно озарит нашу победу. Мертвое тело Перисада сломает дух тех, кто не убоялся наших мечей. Но пусть не дадут уйти Диофанту, ему нельзя дать исчезнуть — так мне сказали звезды. Зеттар бросился вслед за таврами. Савмак подошел к окну, дворцовые рабы свитой последовали за ним. Цареубийца с тревогой и надеждой вглядывался в звездно-смоляное небо, губы его что-то беззвучно шептали, а длинные сильные пальцы все крепче сжимали рукоять верного меча.IX
После полуторачасового морского путешествия небольшой аккуратный теплоходик «Мухалатка» пришвартовался к причалу и голос в рубке объявил: «Конечная, Симеиз». — Так-с, — сказал Джексон, сойдя на берег и стряхнув со своих великолепных джинсов несуществующую пылинку, — оркестр нас не встречает, а курортный агент, видимо, попал под сокращение штатов. Будем искать нужный адрес методом «язык до Киева». Впрочем, насколько мне известно, Симеиз не Рио-де-Жанейро, здесь всего шесть улиц, а посему вероятность заблудиться равна крепкому нулю. — Джексон, а ребята знают, что ты заявишься сегодня? — заискивающе спросил Аркаша. — Точную дату не сообщал, незачем. Хочу проверить боеготовность компаньонов внезапной ревизией. — Я им не завидую, — усмехнулся неудавшийся бармен. — Почему? — А потому, что не знаю случая, чтоб после внезапной ревизии представляли к орденам, — ответил Аркаша и уточнил: — Ревизуемых. — Пожалуй, — согласился Джексон. — И все же не будем гадать, двинули. Они по ступенькам поднялись от пляжа наверх, пересекли маленький уютный парк и оказались на красивой аллее с рядом скульптур, изображающих античных атлетов. Судя по всему, эти произведения искусства не были обделены вниманием публики: у одной из фигур еще не успел увянуть букетик красных цветов, зажатый в ее кулаке, голову другой покрывала линялая матросская бескозырка, а у единственной в этом парковом ансамбле обнаженной женщины обе руки были обломаны на манер Венеры Милосской. Посередине аллеи находились два крохотных бассейника, на дне которых тускло поблескивали монетки. — Ну вот, фонд нищих в этом поселке в полном ажуре, — констатировал Джексон, глядя на зеленоватую воду, — так что, Аркаша, при любом раскладе без куска хлеба не останешься. Миновав аллею и свернув направо, они буквально наткнулись на цилиндрическую емкость о четырех колесах. Надпись на желтой облупившейся бочке гласила о том, что здесь продается пиво. На удивление, народа у этого оазиса блаженства было совсем немного, хотя солнце палило вовсю. — Оказывается, в нашей тяжкой жизни еще могут случаться приятные сюрпризы, — оживился Джексон. — Я и не подозревал, Аркаша, что на одной шестой есть места, где с ячменным напитком проблем не бывает. Грех пройти мимо — в родной Риге это удовольствие стоит вдвое дороже. Он спросил парочку кружек у улыбчивого продавца кавказской национальности. — Пэй на здаровъе, дарагой, — елейно пропел тот, протягивая бокалы с щербатым верхом, словно их обгрыз какой-то стеклоед. — Чувствуешь, какая забота о простом человеке, — пробормотал Джексон, обращаясь к своему спутнику. — Это надо приветствовать и поощрять. И щедрым жестом отказался от сдачи. — Дай бог тебе то, что пожелаешь, — благодарно кивнул продавец пива. — Что я, лишь бы тебе, дарагой, хорошо жилось, — пожелал Джексон, переключаясь на процесс потребления. Вкусовые качества напитка определились после первого глотка. — Увы, революция в пивоварении этих краев не коснулась, — кисло заметил Аркаша отставляя кружку подальше. — О чем ты глаголешь, отчизна для таких революций еще не созрела, других дел невпроворот, — произнес Джексон, глядя куда-то поверх его головы. Внимание его приковал конец резинового шланга, вправленный в горловину цистерны. Джексон, проследив маршрут черной кишки, без труда определил, что он заканчивается у водопроводного крана. Слияние двух коммуникаций было надежным, что называется, взасос. — Хозяин, а это что за штука? — полюбопытствовал Джексон, показывая взглядом на объект своего интереса. — Только не говори, что это громоотвод, не поверю. — А эта, дарагой, бочку помить перед сдачей, — нимало не смутился вежливый торговец. — Санынспэкция придирается, панимаэш, замучила… — Тебя за такие дела не мучить — кастрировать мало, — спокойно изрек Джексон, выливая мерзкое пойло под куст, а потом, наклонившись, неожиданно строго спросил: — Какую марку порошка добавляешь? Ну, Менделеев, признавайся… — Какова парашка? Нэ знаю, нэ знаю… — залопотал, опешив от такого напора, «улыбчивый». — Сюда бивает, да, — парашок нэту, нэту… — Тебя как звать-то, красавец удалой? — недобро надвинулся на него Джексон. — Рома, — учтиво и скромно ответил продавец. — Так знай, Рома, — Джексон сунул ему под нос щербатый бокал. — Вот этот уродец давно плачет по твоей буйной головушке. Я с трудом уговорил его не трогать сейчас твою черепушку, но в следующий раз, клянусь, он вправит тебе мозги в нужную сторону. Пошли, Аркаша! — О каком порошке ты вел речь? — поинтересовался Аркаша, когда они, покинув криминальную точку общепита, отправились дальше. — О стиральном, — пояснил Джексон. — Некоторые скоты добавляют его в пиво вместе с водой, чтобы пену сделать и по балде било. Вообще, в стране нашей коктейли, заметь, в большом фаворе: бензин с водой идет, пиво с порошком и содой, в колбасу целлюлозу и всякую срань подмешивают. Этот сынок еще подмастерье, но способный, стервец, к ремеслу нестандартно подходит. — От его нестандартного подхода у меня чего-то в животе похреновило, урчит, — вздохнул Аркаша. — Моли бога, чтобы поносом все и закончилось… Через десяток минут они добрели до автостанции, рядом с которой бок о бок пристроились несколько магазинов и маленький уютный базарчик. После пляжа это было, пожалуй, самое оживленное место. На небольшом пятачке здесь сконцентрировался самый разношерстный люд, несколько компаний — своеобразная поселковая тусовка. На барьере под киноафишами разместилась команда малопривлекательных типов с небритыми, обрюзгшими физиономиями, единственное хобби которых угадывалось без особого затруднения. В их одинаково грустных глазах прописалась усталость от однообразного течения жизни и отражалась неистребимая ностальгия по спиртному любой крепости и качества. Средний возраст этого коллектива не поддавался точному определению, но в его рядах явно присутствовали ветераны питейного дела, принявшие присягу на верность Бахусу еще во времена Великого Кукурузовода. Напротив, у автоматов газводы прямо на асфальте расселась в кружок компания длинноволосой молодежи, как один обряженной в штопанное-перештопанное джинсовое лохмотье. На штанах у многих были крестообразные надрезы, которые обнажали острые коленки. Из рук в руки передавалась огромных размеров «козья ножка», скрученная из газеты. В центре кружка сидела миловидная брюнетка, она единственная была одета более-менее прилично. На ней были непоношенные брюки цвета хаки и симпатичная голубая маечка с надписью на спине: «Кумир и бог мой — Виктор Цой». Девушка тренькала на гитаре и пела скучные песни. Песни были на злобу дня, что-то про рэкетиров и перестройку. По щекам певуньи тихо текли ручейки слез. Девушку было немного жаль, ее никто не слушал. В сторонке, сгрудившись в кучу у своих машин, о чем-то шептались таксисты. Вокруг челноками шныряли какие-то подозрительные личности, то ли что-то предлагавшие, то ли что-то выискивающие. Джексон подошел к одному из этих типов и спросил, как найти интересующий его адрес, но тот не ответил. Тогда он поманил Аркашу и они подошли к группе подростков, которые за пышным кустом жасмина резались в карты. Игра шла, как оказалось, не на деньги, а всего-навсего на табачные окурки — «бычки». Немного понаблюдав за баталией, Джексон спросил у самого старшего на вид игрока с копной рыжих волос: — Как дела, школяры, в высшую лигу готовимся? Пацаны не обратили внимания, даже не подняли головы, продолжая игру. Только один что-то буркнул себе под нос. — А что, и среди вас нет аборигена, кто знает, где находится улица Звездная? Я здесь раньше бывал, но о такой улице что-то не слыхал. Рыжий оторвался от карт, заинтересованно посмотрел на заезжих дядь. — А закурить дадите? — Почему же не дать? — Джексон вынул из кармана пачку. — Можешь взять парочку. — А мне? Мне… и мне… и мне закурить можно? — наперебой заголосили остальные. — Можно, можно, — усмехнулся Джексон, подставляя «Космос» протянутым рукам. — Разрешено все, что не запрещено законом. Только не спрашивайте ключ от квартиры, где деньги лежат, я его утопил в Ледовитом океане. — Балуешь молодежь, — заметил Аркаша. — Табачок нынче втридорога. — Пошлину туземцам, запомни, нужно платить исправно, иначе удачи на этой земле нам не видать, как своих ушей, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил Джексон. Когда Джексон удовлетворил всю братию по минимуму, рыжий прилежно поведал, как добраться до нужного дома и даже как он выглядит. Очередной подъем по крутым ступенькам в гору занял считанные минуты и там, за магазином «Культхозтовары», начиналась улица Звездная, и в самом начале этой улицы прятался в густой зелени временный приют, где обосновались Боб и Мироныч. У самого входа в подворье рос причудливо извившийся стволом раскидистый инжир, закрывавший весь обзор. Из глубины сада доносилась забойная музыка, громкие голоса. — Здесь, кажется, не скучают, — заметно оживился Аркаша. — Подозреваю, что ты прав, — Джексон для приличия постучал в металлическую калитку. — Тук-тук, кто в теремочке живет? Пошли! Едва они зашли внутрь, как навстречу им откуда ни возьмись рванула свора разнокалиберных дворняг. Собаки, оскалившись уставились на вошедших, но ближе, чем на метр не подходили. — Чак! Билли! Назад, ко мне! — послышался властный окрик. — Мужики, не бойтесь, идите сюда, они не тронут. За небольшой дощатой постройкой между деревьями под навесом стоял длинный стол, за которым гуляла превеселая честная компания в составе трех девиц, Мироныча и молодого мужчины с загипсованной по колено левой ногой. Мироныч, завидев Джексона, стряхнул с колен, словно наваждение, пьяненькую крашеную блондинку и подскочил, вскинув вверх обе руки. — О, командор, наконец-то! — во все горло завопил он, порываясь обнять приятеля. — Аркашка, блудный сын, а ты откудова свалился?! Или это мираж?! — Не мираж, — сказал Джексон, высвобождаясь из объятий восторженного Мироныча, — этот бойскаут упал мне на хвост на ялтинской набережной. — За стол, мужики, за стол, — скомандовал мужчина с гипсовой ногой, — с дорожки надо хапнуть. — А это наш хозяин, Сашок! Золотой человек! — представил мужчину Мироныч. — Бравый моряк и отважный Казанова. После очередной амурной авантюры на пару месяцев списался на берег для поправки здоровья. Так что нам не скучно. — Да я уж вижу, — промолвил Джексон, бегло осматривая стол, заставленный водочными бутылками, бутылями с вином разной емкости и нехитрой снедью. — Инночка, вытри здесь, ребят усадить надо, — обратился Мироныч к блондинке. — А это Наташа, Люда… Девочки без особого энтузиазма принялись убирать рыбьи хвосты, огрызки, вытирать разлитое вино. — А где ж мистер Боб? — поинтересовался Джексон, присаживаясь на скамейку. — Он там, за дверью, сейчас выйдет, — ответил Сашок, показывая на зеленую дверь каменного строения у забора. — А что там? — вмешался Аркаша. — Ванна, душ, зеркала всякие, — пояснил Мироныч. — Комната смеха, что ли? Любопытно взглянуть, кстати, и умыться бы не мешало, — сказал Джексон. Зеленая дверь скрывала неприглядное зрелище. Там, в маленькой комнатке, под потолок обложенной кафелем, на четвереньках стоял Боб. Голова его и обе руки плетями свешивались в ванну. Боб отчаянно блевал, издавая при этом напоминающие рев орангутанга глухие гортанные звуки. Какая-то девица в заношенных шортах склонилась над ним и, поливая его, словно садовую клумбу, из душа, приговаривала: — Блюй, Бобик, блюй, легче станет. — А ты… ты… меня любишь? — запинаясь, вопрошал Боб, пуская длинные, как спагетти, слюни. — Люблю-люблю, ты только пальчики в рот суй поглубже. — Р-раз лю-у-бишь, тогда блю… блювану-у-у. И он снова закряхтел в жутких потугах, мотая, как конь на привязи, головой из стороны в сторону. Девица, продолжая поливать безвольное вздрагивающее тело, кокетливо уставилась на Джексона. — Что, Боб, нокдаун? — с сочувствием спросил Джексон, не обращая на нее ни малейшего внимания. Бедняга поднял на него мутные, налившиеся кровью глаза, и промычал что-то невразумительное. — Вы кто? — спросила поливальщица. — Для вас Евгений Роальдович. — А я Света. — Мадам Света, постарайтесь привести моего приятеля в чувство. Сегодня с него, кроме анализов, ничего не взять, а завтра он мне очень будет нужен. Свежий и бодрый. — Дже… дже… — с трудом выдавил Боб. — Ага, первые сдвиги уже есть, — с некоторым удовлетворением произнес Джексон. — Проблески сознания налицо, продолжайте, Света, за таких медицина еще борется. Он вернулся к столу. — Выпьем за знакомство! — бросил клич радушный хозяин дома, поднося Джексону и Аркаше по полному стакану светло-бурой жидкости. — Это первачок и не слабый. Джексону пить что-то не хотелось, но проявить неуважение к хозяину, симпатичному вполне человеку, тоже было неудобно. Пришлось осушить посуду, а вскоре и повторить процедуру. Аркаша на глазах поплыл и тут же стал клеиться к сидевшей рядом девушке, что явно нравилось последней. — Ну что, Мироныч, в таком духе и проходят ваши суровые будни? — наклонясь, спросил Джексон. — Да нет, просто позавчера сняли новых подруг, ну, и завелись. — Стало быть, в части подготовки экспедиции все в порядке? — Все! — мотнул головой Мироныч, азартно вгрызаясь в соленый огурец. — Почти. Ну, там есть нюансы… кое-какие, но в общем… Джексон боковым зрением увидел внушительную горку пустых бутылок у собачьей будки, почти заваливших вход в нее, и стал понимать, что «кое-какие нюансы» грозят обернуться к утру очень неприятными сюрпризами. Из-за зеленой двери наконец выполз смертельно бледный Боб и дама, словно фронтовая санитарка, потащила его укладывать баиньки. Веселье продолжалось. Подвешенная на стволе шелковицы, вовсю громыхала акустическая колонка. Аркаша уже танцевал со своей новой подругой и, плотно приклеившись к ней, жуликовато шарил бесстыжей рукой по ее аппетитному бюсту. Хозяин сидел, обняв за талию Люду, и что-то жарко нашептывал ей на ушко. — А где ж хозяйка сей нескучной обители? — спросил Джексон, уставший созерцать этот разгул. — Трудится, — беззаботно отмахнулся Мироныч. — Она дежурной медсестрой в санатории работает, сегодня на сутки ушла. — Все ясно, — сказал Джексон, закуривая. — Хозяйка на работе, а здесь крутая оргия под патронажем шефа пансиона, так? — Да здесь почти каждый вечер такое, — честно признался Мироныч. — Хозяйка тоже мировая баба, сама не промах кутнуть. Так что, ноу проблем. — Насчет ноу проблем, это будет видно завтра, а пока тихенько спроваживай своих милашек и отбой! Утром на отходняк тяжелый не жалуйся — и слушать не стану. Учти, подыму рано, а там разбор полетов — погляжу, какой дуэт вы мне споете… — Да ты что, шеф? — Мироныч с недоумением выпялился на Джексона. — Мы только раскрутились, забирай у Аркаши Наташку… ишь, сучонок, повис на ней, как на своей собственной… Она ведь для тебя, забирай и… — Никаких «и»! — сердито зашипел ему на ухо шеф. — Дело прежде всего, а нет, так уволю — расчет на месте! Дважды повторять не пришлось. Девочки, почувствовав что-то неладное, стали поспешно собираться. К явному огорчению Аркаши. Через полчаса Джексон, пропустив стопку, заглянул в комнату, откуда доносился дружный храп. Оба его компаньона, утомленные ратными подвигами и обильным питием, крепко спали. Вдруг его внимание привлекла раскрытая общая тетрадь, лежавшая на тумбочке, поверх горки неиспользованных презервативов. Джексон узнал знакомый почерк Мироныча, машинально пробежался взглядом по строчкам. «Интересное досье, что ж посмотрим, чем они тут занимались. Это, по крайней мере, избавит меня от необходимости поутру выслушивать их похмельный бред…»X
20 августа. Боб уже дрыхнет без задних ног. Мне не спится, я — сова. Да и вообще, как можно спать в такую ночь, как можно, господа демократы, я спрашиваю?! Это позор! позор! позор!.. История такого не простит. Впрочем, к кому я взываю? К Бобу?! Бесполезно… Ладно, пусть себе дрыхнет, ночью каждый волен заниматься своим делом. Кроме пограничника — пограничник человек казенный. Он должен строго бдить нерушимость границы, охранять покой державы. А у меня проснулась жажда творчества! То ли Крым так подействовал, то ли перебрал. Кстати, мы с Бобом сегодня неплохо (зачеркнуто). А кто его знает, может из всего из этого потом получится какой-нибудь роман. Ну, не роман, повесть… Тоже хорошо. Вон полетела звезда, упала черт знает где… (зачеркнуто). Это добрый знак — пора начинать творить. Начинаю… нет, сначала схожу в дабл зэро. Моча в избыточном количестве мешает процессу мышления. Сходил, фу, полегчало! А какая фраза-то предыдущая, а! Надо запатентовать — такие перлы — плод свободного полета мысли. И вообще не надо себя искусственно… (неразборчиво) может во мне сейчас просыпается Толстой или Чехов. Наверное, все-таки Чехов, Чехов много жил в этих местах. Я даю себе установку: Я — Чехов, я — Чехов, Чехов, Антоша Чехонте… Его душа переместилась в меня. Я пишу, что вижу… Небосвод черен, как смола, и так густо усеян звездами, что кажется, им там просто тесно. Не потому ли они (зачеркнуто) то и дело срываются вниз — «ага, кажется, получается» — срываются вниз и стремительно летят к земле, ярким штрихом отмечая свой последний путь? Воздух настолько чист и насыщен озоном, что буквально раздирает легкие. Вот где бросить курить! Так, дальше… Я по пояс раздет. Нежный и едва ощутимый ветерок ласкает меня осторожными прикосновениями, приятно лижет спину, игриво щекочет под мышками. Ни звука. Только где-то в темноте, в поте лица добросовестно трудится невидимый оркестр из цикад и сверчков. Своеобразная, необыкновенная симфония этих ночных музыкантов услаждает слух и успокаивает сердце. Закроешь глаза и кажется, что тебя нет, ты невесом, бесплотен, ты — как музыка, которая тебя (зачеркнуто) чарует, растворился, растаял в объятиях этой ночи. И ты уже ничего… Я — идиот! Возомнил себя Чеховым. Сейчас перекурил, перечитал предыдущий абзац. Какой там Чехов… разбежался! В поте лица трудятся сверчки в оркестре. Такое мог изрыгнуть только пьяный графоман. Чеховым тут и не пахнет. Все это сопли, такое могла написать только женщина, например Жорж Санд. Мужик должен писать так: «Джон Паркер коротко размахнулся и стальным кулаком сокрушил челюсть своего соперника». Вот так! Это по-мужски! А то звезды, звездочки. Нормальный человек не смотрит на звезды, он смотрит под ноги. Хотя нет, астроном смотрит на звезды, но ему за это деньги платят. В общем надо будет утречком этот опус показать Бобу. Если одобрит — буду продолжать, а пока пора спать. Для начала хватит.21 августа. И все-таки я продолжаю. Показал свое художество Бобу, он в принципе одобрил, но с тем, что я идиот, согласился. И еще сказал, что такими вещами нужно заниматься только в свободное время. Правда, не уточнил, в свободное от чего? От отдыха? Но мы здесь только и делаем, что отдыхаем, по заданию Джексона еще палец о палец не ударили. И не знаю, когда ударим. Короче говоря, эти строки пишу на пляже. Боб отправился в разведку по всем пляжам на предмет съема женщин на вечер и где-то застрял. Наверно, столько русалок затралил, что движок пробуксовывает. Меня, кажется, опять уводит в сторону. Значит так, для начала пару слов о Симеизе. Джексон назвал его «дыра моих мечтаний». На первый взгляд словесная абракадабра, но суть моих впечатлений отражает точно. Этот экзотичный поселок — периферия Ялты. Разбросан на склоне горной гряды, утопает в зелени. В летний сезон курортников здесь, наверное, в три-четыре раза больше, чем аборигенов, но такой суеты, толкотни, как в Ялте не ощущается. Никаких особых достопримечательностей крупного масштаба. Это и к лучшему — нет повода неуемным туристам совать сюда свой нос. А так все в порядке, цены божеские, особенно на фрукты-овощи, шашлычок скушать, винчика выпить, пожалуйста, — нет проблем. Погодка здесь — супер! Как представишь, что в Риге сейчас «кратковременные дожди» словно бальзам на душу, а тут… я на солнышке лежу и на солнышко гляжу… Море (зачеркнуто) первый день было ледяное из-за какого-то дурного ветра, который перебаламутил всю воду, зато сейчас водичка — вылазить на сушу неохота. Устроились мы здесь — лучше не придумаешь. Сняли комнатку у молодой семьи, наши ровесники, может, чуть старше. Зовут их Сашок и Лена. Сашок — мореман отчаянный, этакий пират XX века, Джон Сильвестр, только что не одноглазый и без попугая на плече. А так, и хромает на костылях, и матерится, ну, академик этого дела! А рассказчик какой — поискать! Ленка тоже девчонка мировая, Боб даже поначалу губу раскатал и были обстоятельства на что-то рассчитывать, но, увы, обломилось. Пришлось в пожарном порядке закатывать, а процедура это неприятная (зачеркнуто), балалайку настроить, а потом (зачеркнуто). Не фига, полагаю, с женским вопросом здесь проблем не будет. Предложение явно превышает спрос. Поглядели мы тут на двух шнырял, работающих на бреющем полете, съем примитивный, на уровне каменного века. Му-мы-ме… ме-мы-му… ну, и так далее в такой же интерпретации. При нас их отшили, и все равно вечером однако каких-то сцыкух в кафешник они волокли. Если уж такие козлы здесь котируются, то нам с Бобом сам бог велел командовать секспарадом. Сегодня кровь из носу должна состояться первая боевая операция. Боеприпасы, пять бутылок сухача и пузырь «Столичной» в готовности номер раз. Кроме того, Сашок провел с нами исчерпывающий вводный инструктаж о нюансах съема (зачеркнуто) в данной местности. Десять против одного что… Я, кажется, немного задремал. Разморило. Так о чем я там писал?.. Не, не могу вспомнить, хоть ты тресни. И вааще, перечитал предыдущий абзац, чуть не уснул снова. Казенный стиль, а язык-то какой: как будто отчет о научной конференции. Интерпретация, котируются, нюансы съема… да я такие слова в жизни никогда не произношу. Наверно, на солнце перегрелся, пойду скупнусь. Только что попробовал мидию, никогда до этого не доводилось. Это такие ракушки. Они растут целыми колониями на подводных камнях, а еще крепятся к сваям причала. Я когда-то видел их в кино, а тут наяву. Некоторые их рвут, как грибы, и складывают в полиэтиленовые пакеты. А потом, самое интересное, жарят их прямо на пляже на листах жести. Когда лист накаляется, мидии начинают шипеть, выпускают пену и раскрываются. А в середине у них мясо, напоминающее по цвету грибы лисички. Вот его и едят. Тут одна компания жарила, я попросил, угостили. Вкус очень-очень… И еще они там между собой говорили, что оно дико положительно влияет на мужскую потенцию, похлеще креветок или кальмара. Я пока на это дело не жалуюсь, но на заметку взять надо. Да и потом вкусно, если просадим все деньги, будем переключаться на дары моря. Я думаю, что Бобу эта штуковина тоже понравится. Кстати, Боба уже нету третий час, видимо, где-то капитально пристрял. Да, еще раз вернусь к местным достопримечательностям. На пляже это, безусловно, громадная скала, которая называется Скала Дива. Вечером, когда ее контуры четко очерчиваются, она напоминает профиль женщины — запрокинутая голова с длинными распущенными волосами. На ее вершину ведет лестница, а там смотровая площадка. Любопытные лазят, обозревают окрестности. А еще со скалы прыгают в воду любители острых ощущений, правда, все с разных высот, в зависимости от смелости и умения. Лично мой уровень — «солдатиком» метров с двенадцати, а «ласточкой», ну, метров с пяти бы, пожалуй, рискнул, если бы уж очень приспичило. Здесь в основном ныряют вниз головой метров с восьми — пятнадцати, но один прыгун — потрясный — с середины скалы, а это метров тридцать, показывает такие номера… Божественное зрелище! И в полете красив, и в воду входит почти без брызг. Здесь его зовут дядя Толя. Он вроде бы москвич, но из бывших местных. Я его видел вблизи, громила, почти под два метра, уже немолодой, лет пятьдесят, и весу в нем, наверняка, центнер с лишком. Когда-то был красив и строен, сейчас вывеска подлиняла, но кураж остался, да еще какой. Прыгает он пару раз в день, а перед этим в компании сосет винчик. Ему обычно выставляют, а потом в виде расчета — прыжок. К вечеру Толик уже не дядя Толик, а просто Толик — и в хламину. Ага, вон, кажется, показался Боб. Здравствуй дедушка мороз, борода из ваты… Любопытно, с какими новостями он возвращается. Со щитом или на щите?..
22 августа. Погуляли! Да-с, вчера мы с Бобом по-гу-ля-ли! Отходняк длится до сих пор, хотя мы вроде и похмелились. Снова пишу на пляже, Боб торчит в море — отмокает. У него с утра раскалывалась башка, даже стошнило, да и мне не легче, всего ломит, крутит, будто асфальтовый каток по костям поездил.
Кот Прохор не ловит мышей, потому что он сам их боится… две электрички вечером бежали наперегонки по параллельным путям… А на Таити все дорого… во сне мне позвонил кто-то из детства, но я не расслышал фамилию… расплавленное стекло стекло с подоконника…
Это было свободное течение мысли, непредсказуемое, как полет НЛО, я не пытался применять логическую корректировку. И вот что получилось. Здесь я сделал паузу. Только что мы с Бобом уговорили бутылочку сухенького, как любит выражаться Сашок, с толстым удовольствием. Закусили инжиром. Всем хорошо. У Боба из взгляда исчезла тоска и я чувствую, что он снова любит весь белый свет и снова готов на подвиги. Я спросил его об этом, он подтвердил и попросил, чтобы я с полчасика его не тревожил. Хорошо, не тревожу. Боб задремал на гальке, а я продолжаю. Короче, Боб вчера снял двух киевлянок, договорились с ними вечерком состыковаться у тира. Хотели их повести на «поляну любви». Это миленькое такое местечко в ореховой роще на взгорье, выше Севастопольского шоссе. Сашок показал. Пришли к тиру нарядные, как женихи — шнурки наглажены, наодеколонились, запахи от нас французские, за плечами рюкзаки, в рюкзаках все, как надо — полный боекомплект спиртного, закусь, а у Боба еще и надувной матрас. Ждали, ждали, минут сорок, от винта, эти засранки не пришли, хотя Боб говорил (зачеркнуто), божились. Сашок после прокомментировал наш облом так: «Мое упущение, забыл предупредить, — на пляже надо так; подвалили к объекту: откуда, мол, девочки, если ответят Москва, Питер — можно продолжать, сибирячки в принципе тоже подойдут, а Киев, там, Харьков, Смоленск, многое остальное лучше и не трогать — динамо крутят, публика ненадежная». Отстояли мы впустую. Публика по местному Бродвею валом повалила на скачки, мы с Бобом тоже решили скинуть груз и туда же. А тут компашка девочек подвалила. Навеселе, закурить просят. Я, ба, знакомые все лица! Ириша-Дюймовочка — местная секс-бомба, в первый день с ней у автостанции познакомились. Занятная персона. Ириша в лоб: «А что у вас, ребята, в рюкзаках?» Ну, мы, мол, (зачеркнуто) есть кое-что интересное. Ириша: «Тогда мы с вами играем». Стали играть. Для разминки раздавили четыре пузыря. Кажется, на шестерых. В парке, на скамейке. Потом поперлись на скачки. По дороге одна мадам куда-то смылась, на плац пришли впятером. Пляски эти народные особо описывать нет нужды. Полупьяные танцоры, полупьяная поп-группа, крики, хлопанье, топанье — конюшня, загон для диких животных. Наши шустрые девочки помогли нам быстренько дойти до кондиции. Как мы уж там с Бобом дрыгались, шары залимши, хрен его знает, только мышцы ног болят до сих пор, значит дрыгались от души. Но одна там была в нашей компании, мы ей сразу прозвище прилепили — Трясучка. У нее такая цыганская юбка и вибрирует в танце как (зачеркнуто), еще похлеще. Боб, помнится, спросил Дюймовочку: «Она и в постели такая темпераментная?» Дюймовочка в ответ брезгливо скривилась: «А в постели она бревно бревном, мужики от нее после первой случки сбегают». Трясучка из круга нашего интереса автоматически выпала. На жарком юге и женщину хочется соответствующую. Трясучку кто-то снял и увел, но этому никто не огорчился. Со скачек ушли вчетвером. Четвертой была Клара, которую все звали Кларнет. Подругой Дюймовочки назвать язык не поворачивается, у них у всех тут отношения весьма своеобразные: вместе пьют, курят, тут же друг друга посылают (зачеркнуто) на мужской член, обзываются так, что проститутка звучит как самое пристойное слово, а потом, обнявшись, хохочут, целуются. Ну, это их дела. Дальше было так. Наши дамы раскрутили нас на оставшийся боеприпас, мы предлагали распить на Звездной, но они сказали, что пить на хате — это неромантично, лучше пойти на природу. На природу так на природу, забрали оставшиеся пузыри и двинули. Около Кошки (гора) спустились вниз к морю по крутому склону. Почти у самого моря на небольшой площадочке продолжили свою пьяную оргию, по-другому назвать это меропиятие — хотел написать мероприятие, а «р» выпало само собой, но если уж быть совсем точным, то это было невмерупиятие — итак, в общем попойка успешно продолжалась. С того момента уже многое из памяти выпало, нет, то, что голые купались в море, это помню точно, потому что когда бухнулись в воду, полегчало, наступило прояснение. Тогда бы и разойтись по-хорошему до лучших времен, так нет, Дюймовочка тоже завелась, сгоняла домой (как она уж гоняла в таком состоянии, не представляю) и приволокла банку самогона и яблок. Это был финиш!.. Очнулся я — темно, как в склепе, где — понять не могу. Первым делом ощупал себя, руки-ноги целы. Голова гудит, трещит, но на месте. Рядом на диване кто-то лежит. Глаза попривыкли к темноте, пригляделся — Кларнет, попробовал разбудить — без реакции, только мычит что-то. Как я к ней попал, что делал — без понятия. Она была без всего, вряд ли я что-то с ней изобразил — по классификации Сашка находился не менее чем в третьей стадии. Лежу и думаю: где Боб, что делать дальше? Решил встать, на полу наткнулся на источник света — ночник, рядом с ним полбутылки сухого. В один глоток оприходовал, стало чуть полегче. Стал различать предметы, разглядел свою одежонку, увидел за шторкой выход, хотя куда он ведет, не представлял. Кое-как напялил одежду, сказал сам себе «чао!», и в дверь. Открываю, а прямо в морду огромная луна, чуть шишак не набил, еле увернулся. Но луна и в самом деле была поразительная, и казалась так близко — протяни руку — достанешь. Потопал домой, но вначале даже потерял ориентировку, хотя в Симеизе потеряться совершенно невозможно, здесь всего шесть улиц, может, восемь. Немножко поблукал (зачеркнуто), в конце концов вышел на Звездную. Боба дома не оказалось, стал напрягаться, вспоминать, где мы с ним расстались — дохлый номер. Лег досыпать. Боб подвалил утром. Глаза красные, навыкат, колени и локти подраны, измученный до безобразия. Я ему: «Боб, ты что, всю ночь сражался на баррикадах?». Боб слова не молвил, бух в койку, и отруб! Когда очухались, попили чайку, устроили разбор полетов. Полную картину «подвигов» установить не удалось. Боб тоже не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах мы расстались. Помнит только, что Дюймовочка поволокла его куда-то на хату, но там что-то не получилось, было уже кем-то занято и пришлось снова спускаться к морю, туда, где пили. Потом вроде занялись сексом, хотя кто кого трахал, теперь неясно. И вообще, Боб не помнит, удалось ли дело довести до конца, но помнит, что звезды были очень яркие и камни острые. И все время было неудобно. Резюме: дебют был отвратительный, мы проявили себя не как е..и, а как последние алкаши. Впрочем, с местной мафией облажаться не так страшно, симеизским русалкам, как я понял, пофиг, где, с кем и когда, лишь бы было что налить. Но выводы сделать необходимо и срочно реабилитироваться. Боб продолжает дремать, но я думаю, он меня поддержит. Буду его будить — он уже красный как рак. Сгорит. Потом мажь сметаной. А сметаны здесь нет. Не продают…
23 августа. 16:00. Только что пообедали. Я отдыхаю в гамаке и царапаю эти записи. Может, бросить, что-то лень. Тянет на сон, ладно, усну, так усну. Боб ушел на почту позвонить домой, мне повезло, дозвонился с утра. Конечно, маманя, что да как, засыпала вопросами, господи, что она так волнуется — я ведь уже квартович разменял (зачеркнуто).
Перистые облака великолепны при закате. А с Мадонной я бы в постель не лег, она меня абсолютно не возбуждает. Она — мыльный пузырь, который раздули импотенты и брюхатые сластолюбцы… В Симеизе все коты дохлые, хотя общепитовских точек тьма… Никогда не видел слепую черепаху… Кто сказал, что Черное море на грани катастрофы; оно еще переживет всех нас…
Снова свободный полет мысли. Процессу не препятствовал, механически фиксировал все, что порождали извилины. Обсасывать эти перлы буду после. И буду ли вообще? Сегодня удачный день. На пляже познакомились с девочками. Очень приятные на внешность, такие симпатюли. Из Тюмени. Правда, их трое, но попробуем к этому делу подключить Сашика. Мы предварительно такой вариант оговаривали, он не против (зачеркнуто). Подцепили мы их на интересе к морской фауне. Они захотели отведать мидий, которых я так расхваливал, мы пообещали их накормить. Пришлось с Бобом заняться промыслом. Рвали их на сваях под причалом. Мешок полиэтиленовый набили, но какой ценой! Все пальцы поизрезали; они, оказывается, присасываются к сваям довольно крепко и нужно немалое усилие, чтоб их отодрать. Или сноровка. В общем, мы провозились почти час. Девочки предлагали пожарить мидий ночью у моря, мы отговорили. Ночами по побережью любят шастать наряды пограничников, а костер виден издалека — испортят служивые всю обедню. Порешили провести акцию на Поляне Любви. С Бобом уговорились — никаких крупных возлияний; девочки, если захотят, пусть пьют, а нам надо быть в боевой кондиции (зачеркнуто), если хотим (зачеркнуто)… Мы уже завели здесь довольно много знакомств. В основном это происходит на пляже: то ли лежишь рядом, разговоришься, то ли прикурить у кого попросишь или у тебя сигаретку стрельнут. Самая элитарная публика кучкуется здесь за пляжем санатория «Красный маяк», на треугольничке под самой Дивой. Одиночек мало, в основном компании по восемь-десять человек. Интересная деталь: многие из них давно и хорошо знают друг друга, так как съезжаются в постоянных составах сюда из года в год в одно и то же время, не сговариваясь, просто по традиции. Компании самые разношерстные: тут и сборная фехтовальщиц из Питера, артисты Львовской филармонии, официанты какого-то московского кабака в полном составе… Встречаются личности абсолютно неординарные, например, Боря Топтун. Он из Питера, кажется, в универе преподает на юрфаке. Топтун — это кличка, а фамилия у него Павлович-Валуа. Он называет себя отпрыском французской королевской династии, а шутит или нет, не поймешь. За него не зацепиться взглядом просто невозможно. Все смертные на пляже, когда на солнце под пятьдесят, потребляют винчик, преимущественно сухой, а Топтун исключительно беленькую, как в той присказке: «Водку?!! В такую жарищу?!! Да из граненого стакана?!! И без закуски?! Нет, не откажусь!!!» Вот и Боря не отказывается — ровно в полдень по-московскому извлекает из кошелочки «Столичную», наполняет граненый и аккурат грамм двести приходует посредством внутреннего употребления. Занюхает своим пудовым кулачищем, в лучшем случае загрызет яблоком, утрет пот со лба и хоть бы хны. Так за один пляжный день две «Столичных» и прикончит, не считая того, что ему на стороне наливают. Топтун — ветеран Симеиза, уже сезонов двадцать подряд сюда наезжает. И только в августе. Таких ветеранов (зачеркнуто) дюжину наберется… А еще Боря Топтун знаменит тем, что радикулит, хондроз и еще уйму всяких болезней лечит. Прямо тут, на пляже, без отрыва от основного хобби. А метод его прост: предлагает желающим избавиться от хвори — разлечься на горячую гальку животами вниз, затем взбирается и начинает топтаться по телам, разминать кости, позвоночник и другие жизненно важные точки. Метод не нов — на Руси больного мужика в берлогу под медведя бросали, чтоб тот болячки выгнал. Но то было в прадедовские времена, однако и сейчас идиоты не перевелись. Всегда находились такие, кто соглашался лечь под стопы «народного целителя». На пляже их больше не видели, по крайней мере пару дней. У Топтуна ведь живого веса центнер с лишком. Сегодня сам видел, как два еврея из Бердянска на этот сеанс лечения подписались. Топтун, что говорить, сегодня был в ударе, от души постарался, потом добровольцев с полчаса на ноги не могли поставить. Я думаю, что эти любители нетрадиционной медицины завтра на пляж тоже не придут. Сейчас, наверное, лежат на койках пластом и проклинают все на свете, ну, да бог с ними. Да, когда возвращались с пляжа, у магазина столкнулись с Иришей-Дюймовочкой. Она очень иронично нас оглядела, поинтересовалась отчего-то нашим здоровьем, хрен его знает, что она имела в виду. Спросила, почему я так огорчил Кларнет. Хотел бы я сам знать, почему? Впрочем, Кларнет, крадущий кораллы, мне абсолютно пофиг, не нравится. Это так, рак на безрыбье, тюменские девочки совсем другое дело… По заданию Джексона мы еще ничего не сделали. Видели тот шедевр долгостроя, о котором он рассказывал. Непонятное сооружение, находится совсем рядом с нашим жильем. Впечатление такое, что там все поросло паутиной; сколько мы мимо не проходили, однажды лишь видели — мелькнул в проеме какой-то работяга с совковой лопатой, как привидение, и испарился. Но все равно на последний момент откладывать экипировку экспедиции не стоит — Джексон непредсказуем — имеет свойство возникать с внезапностью матерого ревизора. Надо будет подбить Боба и этой ночью сходить на стройку, по всем признакам, охраны там никогда не было. Если откровенно, то чем больше мы здесь находимся, тем больше затея Джексона насчет сокровищ мне кажется жутким блефом. Возможно, здесь, в Крыму, еще что-то и не отрыто и какие-то древние захоронения лежат в земельке, но отыскать их, если мыслить, здраво, без нездорового оптимизма, все равно, что найти банальную иголку в банальном стоге сена. Конечно, Джексоном сделана немалая (зачеркнуто), но все это попахивает такой кустарщиной… выстроенную им версию можно принять на веру, как прогноз погоды на какой-то день следующего года. Это мое личное мнение, Бобу я ничего не говорю, зачем сеять лишнюю сумятицу? Ведь все о’кей! Отдыхается нам классно, лучше не придумаешь, и уже за это шеф экспедиции заслуживает похвальной грамоты с гербовой печатью, а сокровища найдем — не найдем, черт с ними, хотя, чего душой кривить, даже мифическая перспектива нечаянно разбогатеть ну уж очень заманчива для простого инженера времен перестройки. Надоелодавиться слюной, наблюдая по телеку бесконечную агонию давно и успешно загнивающего капитализма. Почему-то хочется агонизировать вместе с ними, с буржуями… Я тут частенько вспоминаю один из моих любимых фильмов — «Искатели приключений», эх, хотя бы долю их удачи. У калитки залаяли псы, кажется, вернулся Боб. Так и есть…
24 августа. Вот привязался ко мне этот Оренбург… больше всего слез душа проливает в ноябре… Последний орех всегда почему-то горький, и во рту надолго остается неприятный привкус… Крым по своей сути действительно остров, пуповина, связывающая его с материком, обязательно когда-нибудь отомрет… Просто отличная цифра — 32… Пулемет строчил в гражданскую, строчит и сейчас… почти все современные песни отличаются феноменально дерьмовыми стихами… В пятом подъезде с корнем выдрали входное переговорное устройство, страна воинствующих варваров, что еще скажешь…
Вот, начал с необузданных мыслей. Сегодня погодка испортилась, тучи, штормит, а у меня настроение, ну, прекрасное. Прошедшая ночь, ночь любви… да, это, я доложу, приятно впечатляет. Не то, что соло на кларнете, которое не состоялось. Да и в общем-то, я никакой не музыкант — семь нот от «до» до «си», вот и все мое познание в музыке, нет, еще могу изобразить на бумаге скрипичный ключ. Кларнет не мой инструмент, не люблю — пищит, если бы мне вздумалось научиться на чем-то играть, я, пожалуй, выбрал бы ксилофон. Ладно, хватит трепа… Итак, ночное рандеву на Поляне Любви получилось восхитительным. Девочки оказались хозяйками слова и к назначенному времени пришли с королевской точностью. Аккуратность в таких вопросах всегда импонирует и служит добрым предзнаменованием. Кстати, девочки живут нашей же улице, только выше к шоссе. На место добрались быстро, минут за двадцать. Девчонки молодцы, не теряя времени расстелили подстилку, нарезали закусь, да еще и маг с собой захватили, все как надо. У Сашка была гитара, а как ему удалось вырваться, что он там наплел дражайшей — его секрет. Конечно, ему на костылях карабкаться было тяжеловато, были и другие неудобства, но он поддержал нашу тусовку на все сто! Проявил себя полноценным бойцом, морской волк, одним словом. Мы с Бобом долго мучились с костром и если б не он, процесс жарения мидий как раз бы занял всю ночь. Тогда бы другие удовольствия остались «до востребования». Когда мидии были готовы, по парам расселись за нашу скатерть-самобранку. Произвольный расклад выдался таким: Сашок+Люда, Боб+Света, Я+Инна. Начало было традиционным, как, наверное, бывает в таких случаях: тосты за прекрасную, волшебную ночь, за любовь с первого взгляда, за… ну и так далее. Потом Боб рассказал пару забавных историй из своей армейской службы, я их слышал не один раз, но девочки от восторга визжали. И опять пили, я почувствовал — начинаю плыть, а если так пойдет и дальше, это чревато повторением сценария прошлой ночи. Боб сообразил молниеносно, включил забойную музыку и вскричал голосом глашатая: «Танцуют все!» Сашок, естественно, мог танцевать только в горизонтальном положении, и Люда осталась из солидарности при нем, а мы четверо вскарабкались на огромный валун, у которого жарили мидии, и сбацали такой рок-н-ролл, что лишний кайф бесследно улетучился, от него осталась только самая малость, необходимая для поддержания соответствующего тонуса. Наконец наша бравая четверка распалась. Боб захватил надувной матрас и умотал со Светкой в одну сторону, я с Инной в другую. Мы шли наугад, куда глаза глядят, и при свете полной луны наша парочка на этих диких склонах, наверное, выглядела довольно странно. Где-то вдали лаяли собаки, одиноко и жалобно блеял баран. Мы наткнулись на более-менее ровную площадочку под каким-то раскидистым кустом (кажется, это был шиповник) и решили там приземлиться. Описывать дальнейшее не имеет особого смысла, потому что каждый, кто пережил нечто подобное, прекрасно понимает (зачеркнуто), как трудно передать на бумаге ту гамму чувств, которая охватывает тебя в моменты душевной и физической близости с человеком, который тебе нравится и влечет. Правда, в самом начале у меня были определенные трудности — мы, наверное, все-таки скушали спиртного больше, чем следовало, что повлияло на потенцию, по крайней мере мою — и Инночка тонко почувствовала это. Она сказала: «Ты, зайка, мне только не мешай, и я сделаю все, что надо. Я ж ведь медик, хоть будущий, но уже кое-что знаю». Да, все наши подружки студентки медина. Не знаю уж, как там они преуспевают в учении, но в части секса большой толк понимают. Это и Боб с Сашиком подтвердили. Сашик потом сказал, что давно уже так не потел. А Боб вообще убил! Сказанул: «Я от Светки шалею и лучшей подруги мне не сыскать. Женюсь!» Во, оборотень, а еще вчера поддатенький ходил по тутошнему Бродвею и приставал к солидным дамам, гулявшим с дочками: «Мадам, вам хороший зять не требуется?» В основном от нас шарахались, но в одном случае отнеслись к предложению вполне серьезно, и Боб около получаса пробеседовал с весьма приятной дамой из Донецка и ее дочкой, по виду совсем еще подростком. О чем они говорили, я не в курсе, так как встал в очередь за хлебом, а Боб прокомментировать разговор отказался, туманно заметил, что выводы еще делать рано. Я отклонился. Словом, все шло преотлично и, возможно, наша акция на природе продлилась бы до рассвета, но часа в четыре резко испортилась погода. Налетел ветер, вверху в горах загудело, загрохотало, словно кто-то ворочал, перекатывал там гигантские камни, и к тому же заморосил противный дождь. Пришлось спешно сматываться. А жаль, все было так бесподобно! Договорились с девочками сегодняшний вечер провести вместе и, если погода наладится, обязательно устроить ночное купание, разумеется, без одежд. Они сегодня ожидают приезд еще одной подружки и озабочены, что для нее не будет джигита. Мы успокоили — на днях приедет Джексон и проблема отпадет. Они заинтриговались: кто такой Джексон, не сам же штатовский Майкл? Мы ответили: нет, не тот, но в части мужских достоинств, полезных для женщины, ничем не уступает. Они так заинтригованы и остались. Интересно, что за подружка к ним подъедет, а вдруг еще похлеще, чем наши? Что ж, тогда нашему шефу, считай, повезло — не ждал, не гадал и принцессу оторвал… Хм, в рифму получилось. А по струменту для раскопок опять ни хрена, какой там струмент, какие подвиги, когда от мужской усталости нас мотало, как лист на ветру. Ничего, впереди еще вечер, соберемся: как говорится, не откладывай на послезавтра то, что можешь сделать уже завтра…
25 августа. В порядке разрядки перечитал дневник с первой странички: где-то с середины исчез выпендреж и просматривает солидность. Пишу после тяжелого похода, нет, на сей раз не на Поляну Любви. Провели акцию «Барбаросса» с фруктовым уклоном, короче, совершили набег на совхозные сады-виноградники на высоте тысяча метров над уровнем моря. А подбили нас на это новые знакомцы — москвичи. Впрочем, лучше все изложить по порядку. На вчерашний вечер конкретных планов не было. Около семи подрулили девчонки и с ними новая подруга, та, которую ждали. Зовут Наташа. Яркая, редчайший бюст, темные оливковые глаза… В глазах бесенок — Джексон будет доволен. Спонтанно решили отметить это событие в «Конюшне» — так все называют здесь кафе «Симеиз» — очень заурядное заведение из стекла и железа, голубятней надстроенное поверх местной пельменной. «Конюшня» потому, что за день эта клетка прокаливается на солнце до неимоверности, несмотря на распахнутые окна. И даже к вечеру духота не спадает. А когда там, в зале, начинают танцевать, то от пота такое амбре, что… словом, понятно… Идти туда особого желания у нас не было, но девочки настояли — не хотелось спорить. Вообще «Конюшня» скандальное заведение: другой раз там посидишь — и спокойно, а бывает, как заведется местная «мафия» из сосунков-подростков с кем-нибудь из близлежащих окрестностей выяснять, кто кого больше не уважает — считай, вечер испорчен. Все вокруг летит, свистит и кружится, ну, милиция, а результат… выдворяют всех, «Конюшню» — на запор. Вот и у нас вчера так же получилось (зачеркнуто) Удалось посидеть чуть больше часа. Завели магнитофон, пошли танцы. Все шло нормально: пили «Мадеру», кофе, ели мороженое с орешками. Мы с Бобом поочередно приглашали наших дам, сначала одну пару, потом другую. Еще выручали ребята, сидевшие за соседним столиком. Их было четверо, перемолвились, оказалось, москвичи. Они тоже приглашали наших девочек, так что все были при деле. А потом они нам на стол еще выкатили пару бутылок вина, от нашего стола, как говорится, вашему. В конце концов столы мы сдвинули. А потом в зале началась заваруха: местная шелупонь облепила одного из парней, который мирно танцевал со своей (а может, и не со своей) девушкой и стала теснить его, исподтишка тыкать локтями под ребра. Короче, золупаются — не унять. А парень-то из крутых оказался: он и на голову выше всех их, и в каждом кулаке по пуду, под формой-«афганкой» мышцы так и играют. Ну, достали они его, ну, и пошел он их месить. Как любил говаривать Озеров, «голы были на любой вкус» (зачеркнуто) Через пару минут посередине зала уже не дансинг, а Куликово поле. Один из орлов, бедненький, прямо на наш стол приземлился, три фужера башкой расколотил. Лежит — чуть дышит, кровавые сопли на скатерть. Подпархивает его подружка, такая же соплюшка лет пятнадцати, вздыхая, спрашивает: «Ну, что, козлик, допрыгался? Говорила же, больше не пей…» Подхватила, поволокла откачивать. Ну, а банкету, конечно, финита. Бармен вызвал милицию, закрыл бар, вырубил свет. Пришлось забрать с собой, что не допили — не хватало дожидаться разборов. Да, маленькое отступление: вчера в кафешке была одна девушка (зачеркнуто), сразу понравилась, с одного взгляда. Она пришла без спутника, хотя не исключено, что кого-то ждала. Я постоянно наблюдал за ней и пару раз мы встретились взглядом, и, мне показалось, что… впрочем, когда кажется — надо креститься. Инка засекла объект моего интереса, но сделала вид, что ей пофиг. Если б вечер так не скомкался, я бы наверняка пригласил незнакомку на танец, а там… Из «Конюшни» вышли вместе с москвичами. Они предложили пойти на море и продолжить сабантуй там. У них с собой еще была гитара, пообещали квалифицированно поиграть и спеть. Возражений не возникло, и мы двинули. Уже по дороге познакомились подробней, мы назвали себя, они представились буквально так: Сережа Мамай, Вовчик Каратист, Миша Селиванов и просто Сережа. Спектр их жизненной деятельности оказался поразительно широк: Сережа Мамай работает в НИИ, Каратист — тренер одноименной секции, Миша поет в церковном хоре, а просто Сережа уже несколько лет находится в длительной командировке в непростой Голландии… Время мы с ними провели чудесно. Просто Сережа и Миша действительно неплохо играли и уж совсем очаровательно пели. Особенно Миша, а песнь «По диким степям Забайкалья…» в его исполнении ну, просто шедевр — мороз по коже. Мне просто Сережа потом по секрету сказал, что Миша по вызову приезжал к нему в гости. В Амстердаме он занимался тем, что пел под гитару на улицах и из своей шляпы каждый день вынимал, в пересчете на зелененькие, не менее стольника. Вот так то! А мы за рабочий день и доллара не маем. В самом конце, около трех ночи, устроили купание. Купались в адамоевиных костюмах, но все было прилично, никаких пошлостей. Уже на обратном пути они предложили составить им компанию в сборе урожая с совхозных плантаций. Сережа Мамай — любитель горных путешествий — как-то напоролся на эти сады в районе Понизовки (это в километрах шести от Симеиза) и убеждал, что они почти бесхозные, от персиков просто ломятся ветки, а за гроздьями винограда совсем не видно листьев. Мы соблазнились. И вот сегодня с утра пошли. Да, операция не оказалась прогулкой. Туда, вверх, мы шли еще налегке, затаренные дюжиной бутылок с винчиком и легкой закусью. И еще у Миши была гитара, играл на привалах для поднятия духа. А дух стал иссякать довольно скоро. Особенно у девочек. С начала подъема не прошло и часу, а они уже скисли: «Ну, скоро там, ну, скоро придем?» Пришлось остановиться, передохнуть, ну и подкрепиться для бодрости. Подкрепились на свою голову. Захмелевшая враз Наташка стала капитально отставать, ее заносило. К тому же она, дура, пошла не по той тропке, что все, оступилась и, упав, подвернула ногу. Вовчик Каратист дергал, дергал ей кость, вроде и вправил ей вывих, но она все — не ходок. Пришлось ее волочь, по сути, на себе, ладно Сережа Мамай — гигант, мощен как Геракл, посадил ее на спину, и — вверх, как тяжелый танк. Ну, все же добрались. Действительно сад, слов нет, от персиков в глазах рябит. И большие, с биллиардный шар! Хотели уже рвать, но кто-то заметил чуть поодаль шалаш-сторожку. Осторожно приблизились. У шалаша огромный пес лениво зевает, не залаял даже. Просто Сережа сказал, что это потому, что он его загипнотизировал, собаки, мол, обычно цапают тех, кто прячет от них взгляд и их боится. А когда смотришь им глаза в глаза, поджимают хвост. Кроме специально обученных. Не знаю, не пробовал, может и так. Еще к шалашу была прислонена берданка, а из него торчали кирзачи сорокагромадного размера. А перегаром несло! И храп до небес. Берданочку мы чуть припрятали, чтоб этот обалдуй сторож, если вдруг вскочит и нас заметит с похмелюги, по нам, халявщикам, палить не вздумал. А то от пьяной ретивости наделает делов. Мы сначала девочек оставили в засаде и стали собирать урожай мужским составом, но процесс шел медленно. Посмотрели, посмотрели они, как мы мучаемся, и говорят: «Идите лучше вы на атас, а мы покажем, как это делается». И показали! Я засекал — восемь минут и кошелки доверху. Поворачиваем затем к винограднику, а там на меже мужик молодой бородатый в тельняшке стоит, мнется. Он все видел, но настроен на удивление мирно. «А что, ребята, выпить есть?» — спрашивает. «Ну есть, — отвечаем, — в чем дело?» «Да я сторож этого виноградника, вон сторожка (кивнул на пригорок), пойдемте маленько вмажем, и виноград хоть весь забирайте, ну, сколько унесете». Ну, пошли мы к нему, оказалось, свой брат, студент-заочник, сезонно подрабатывает. Посидели мы с ним, выпили, попели песен, загрузились и назад собираться. А Славик — сторож нам на прощанье: «Наперед знайте — сюда, в сады Семирамиды, вход два пузыря с носа. Захотите витаминчиков, никаких вопросов — затаривайтесь и сюда! Здесь без градусов со скуки подохнуть можно»… Словом, если человек хороший, так он и есть хороший — ничего не скажешь… Назад спускались, шутили: «Нам, сколько набрали, не съесть, пропадет зря. Пойдем на базар сдадим недорого — будет на мелкие расходы». А просто Серж урезонил: «Да вам бабки-торговки там вмиг все волосы повыдергивают, за то что цену сбиваете. У них свои понятия о рынке и такую конкуренцию они в гробу видали…» Ну, дошли нормально, но задрючились вдрызг. Сейчас Боб с Сашком гоняют на кухне чаи, а я (зачеркнуто). Надоело писать, пойду к ним. И еще одно отступление. Сегодня ходил на почту отправлять посылку старикам со сладким луком. Прихожу, а там ОНА, та, что была в кафе. Стояла впереди, тоже посылку сдавала. Я туда-сюда верчусь, стараюсь обратить на себя внимание; но, видно, был неоригинален, так как пристального внимания не удостоился. Не может быть, чтоб она меня не запомнила! Но кое-что выжать из ситуации все-таки удалось, сделать, так сказать, полшага вперед. Во-первых, я успел засечь адрес отправления и оказалось (надо же!) наш град Даугавпилс. И второе, когда она уже уходила, я успел вдогонку задать топорный вопрос: «Девушка, а как вас зовут?» В ответ взгляд зеленых глаз и: «Жанна, а что?» Увы, «а что» я еще не придумал, а подошла очередь сдавать посылку. От Джексона никаких вестей, и мне уже кажется…
Последние комментарии
1 день 11 часов назад
1 день 16 часов назад
2 дней 2 минут назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 2 часов назад
3 дней 13 часов назад