Всемирный следопыт, 1931 № 04 [Николай Николаевич Шпанов] (fb2) читать постранично, страница - 2

тысячи рабочих. Новые кадры безработных — это единственная своеобразная «продукция» агонизирующей капиталистической промышленности.

На фото — жилище безработной семьи в Нью-Йорке, выброшенной домовладельцем на улицу. «Жилищем» служит… отрезок железной трубы.

Редкая фотография

На снимке: Молния, заснятая с аэроплана, летевшего над аэродромом города Далас в Техасе. Внизу видны очертания аэропланов и зданий аэродрома. Ученые, считающие этот снимок чрезвычайно интересным, заявляют, что каждая линия представляет собой электрический разряд.

ШАРФ И МЕЧ Рассказ П. АРЕНСКОГО

День отгорал. Солнце, слепя фиолетовыми, оранжевыми и пурпурными лучами, зашло за горы. На краю цементного бассейна, почти высохшего от зноя, сидели два коричневых человека и курили.

— Знаешь, Аман, кто бы мог поднять город одним словом?

— Кто?

— Твой дядя, Сурама, хоть он и буддист.

Аман усмехнулся.

— Когда-то это был человек. Вазиры в горах до сих пор рассказывают о нем. Говорят, он порубил голов больше, чем съел баранов. Ну, а теперь он только молится да стрижет деревья в саду. Пойди, поговори-ка с ним.

— Да, — вздохнул Ариф, — теперь он боится наступить на гусеницу. А когда находит в тюрбане вошь, то осторожно сажает ее на лист, чтобы не отяготить своей кармы^[1] убийством. Вот что может сделать с человеком женщина, хотя Матэ и была хорошей женщиной.

— Как это произошло?

— Она повесилась. Это было двенадцать лет назад. Сурамы не было дома, когда в его сад пришли странствующие монахи. Они просили накормить их, но у Матэ не было денег. Тут подвернулся один молодой англичанин из ольстерского батальона. Он ходил по домам, покупая старые вещи для коллекции. Он-то и дал Матэ денег. Взамен она должна была принести ему вечером лучшую розу из своего сада. Монахи ушли, а вечером вернулся Сурама. Тут собралась гроза. Огромные тучи понеслись с гор, и засверкала молния. Матэ рассказала мужу все. «Само небо, — сказала она, — мешает мне выполнить обещание». Но Сурама был человек слова. «Данное обещание должно быть исполнено, — ответил он. — Поди, выбери розу в саду». Он закутал жену с головой в мешок, посадил себе на плечи и понес. Сам он месил воду и грязь среди бушующих молний, но жену поставил на террасу с сухими ножками. Матэ вошла в дом, а он закрылся мешком и сел ждать у садовой калитки. Ждать пришлось долго. Сначала в доме горел свет, потом погас. Гроза прошла и стало тихо, а он все ждал. На рассвете открыл калитку, вошел в сад и увидел свою Матэ, повесившуюся на дереве. Она висела низко, и крысы объели ее ноги. Сурама снял ее с дерева и отнес домой тем же путем, которым принес. Он не предъявил никакого обвинения и никому не обмолвился ни словом. Но кое-кто видел, кое-кто слышал.

С тех пор Сурама совсем замолчал и только от зари до зари копается в своем саду. В городе его считают святым.

Аман встал.

— Я иду, Ариф. Если надо будет, сообщи в форт Сарарога, я буду там.

Ариф кивнул головой и пожал ему руку.

■

Наступила ночь. Ржавые лучи месяца пали на дорожки. Дом Сурамы, доверху увитый лианами, походил на темный шалаш. Внутри пахло землей, цветочной прелью и сушеными плодами. Тусклый свет фонаря едва спорил с лучами месяца.

Сурама, полуголый и черный, поглаживал длинную бороду. Аман завязывал дорожную сумку.

— Возьми с собой эти персики, Аман. К сожалению, манго еще не поспели.

— Дядя, а это что за плод висит у тебя на стене и никак не может созреть? — спросил Аман, указывая на кривую афганскую саблю, тускло поблескивавшую под фонарем. — Не та ли это сабля, которую в горах называли «мечом вазиров?»

— Да, это меч вазиров, — сказал Сурама.

— Вазиры подняли знамя восстания, — тихо и раздельно произнес Аман. — Пешавар залит кровью. Железные дороги стали, повстанцы режут провода. А ты, Сурама, считаешь манго на деревьях, в то время как индийские женщины считают головы убитых сыновей? Или ты ничего не знаешь и ничего не слышишь?

— Я все знаю, Аман, я все слышу.

— Так почему же этот меч ржавеет на стене?

— Когда Странствующий^[2] шел однажды по лесу и встретил голодную тигрицу, он обратился в зайца и прыгнул ей в пасть, чтобы напитать ее.

— А тигрица облизнулась и подумала: о, если бы каждый заяц был Буддой! Но мы не хотим быть больше зайцами, дядя, и питать ненасытных тигриц! Мы сами хотим есть! О, если бы ты был с нами! Одного слова твоего было бы довольно, чтобы поднять все долины Вазаристана.

Он вскинул на плечо сумку и повернулся к двери.

— Оставь мне свой адрес, Аман.

Молодой человек быстро обернулся.

— Тебе довольно