В Камчатку [Евгений Валериянович Гропянов] (fb2) читать постранично

Евгений Гропянов В Камчатку

Атаман Повесть

I

Воля якутского воеводы — воля государева. Атласов в лето 1695 года принял под свое начало Анадырский острог. Он заставил всех российских подданных — и казаков, и людей торговых, и чукоч крещенных, и юкагиров — укрепить острог. Сколько было ненавистных взглядов, сколько тайных разговоров о злодейском характере нового приказного… Все же лес был заготовлен, и новые крепостные башни предупреждали неприятеля бойницами, закрывались ворота на крепкие запоры, церквушка посвежела, и отец Яков с большим рвением стал исполнять службы.

Приказной жил все дни, казалось, на едином дыхании. Но вот однажды ранним осенним утром он привычно отбросил кухлянки, встал рывком. Голову будто раскололо. Застонав, он упал на нары.

— Болезнь никого не жалует, раздает награды одного достоинства, — рассуждали казаки. — Не уберегся Волотька, жаль… Женишке его, Степаниде, в Якутск весть послать — слова не выговоришь… Однако — продолжали они рассуждать, — тем смерть хороша, что забирает у человека жизнь, когда он в беспамятстве.

Отец Яков готовился в церквушке к отпеванию приказного. Он, крестясь и вздыхая, поправлял старинные иконы, даренные промышленными людьми для покровительства и удачи в торговле, подливал в лампадки нерпичий жир. Смерти приказного ждали со дня на день. Спрашивали любопытствующе Ивана:

— Как Волотька?

Он досадливо отмахивался и поспешно скрывался в избе.

— Иван, чертова душа!

Из-за печки, заспанный и взъерошенный, вылез Иван и, потягиваясь, почесываясь, медленно, с осторожностью приблизился к нарам и прислушался.

Под кухлянками мерное дыхание.

— И что орать-то, — буркнул он сердито и поправил сползшую кухлянку.

Тихо.

Молчание не понравилось Ивану. Он склонился совсем низко над горой кухлянок — в нос ударил кисло-горький запах перепотевших шкур. Иван поморщился. Вдруг молнией метнулась рука и, схватив Ивана за грудки, почти затянула его под кухлянки.

Иван ойкнул, уперся в нары руками, хотел вырваться, но силы не хватило да и рубаху пожалел.

— Я те ойкну! Где настойка? — раздался глухой сиплый голос.

— Лекарь наказал — ни-ни, — вывертываясь, красный от натуги, отвечал Иван. — Болезнь — штука хреновая… Шуток не любит.

Рука оттолкнула Ивана, он распрямился, одернул рубаху.

— Откуда лекарь? Дуришь, Иван…

— Да объявился в остроге…

— Лазутчик?

— В казенке посиживает.

— Про болезнь мою как узнал?

— Не каждый год приказной богу душу отдает…

— Это я-то?.. Ах, ты коз-зявка!.. Настойку!

— Не велено, — твердо ответил Иван и отступил на шаг.

— Встану — убью!.. Чаю дай…

Чугунок с чаем стоял в печке. Редкостен был чай, почитался за средство как и лечебное, так и дающее силу. Считалось, небольшого медного котелка достаточно, чтобы любую простудную хворь вышибить. Атласов уже пил второй котелок, болезнь, однако, пересиливалась с потугами. Поэтому все чаще поговаривали о новом приказном; иные сокрушались: к Атласову не успели привыкнуть, а тут новый будет хозяин и неизвестно, с каким нравом, а то ведь житья не станет, замордует. Атласов горяч, но за казака стоит — справедлив, парод не проведешь за нос, он все видит: жесткость простить может, жестокость — никогда. Те, кто знавал Атласова раньше, говорили, что в приказные назначен не за лизоблюдство, а по своим достоинствам, и к этим достоинствам прежде всего относили крепкую хватку и сметливость: скажет якутский воевода: «Воля государева, Волотька Атласов», — Атласов не только исполнит наказ, а привезет в Якутск сведения о новой земле: и горы есть ли, и тундра проходима ли, и какие народы живут, и кто ясак платит, а кто и уклоняется, — все толково объяснит; ясно, сведения секретные, государственной важности, Атласову тут и награда. Именно такой человек и понадобился воеводе в Анадырский острог: не только всеми силами удержать чукчей от вооруженных выступлений против русского острога, но приветными словами призывать их к вечному миру; не только добывать царской казне меха, но и разведывать новые земли, искать в них серебряные руды и золотой песок; не только собирать сведения о проходимости северных морей для торговых судов, но разузнать, что там, за переливами, за эдакое таинственное апонское государство, где непонятно, как сумели закрепиться голландцы, распространявшие в Европе противоречивые и скудные сведения о стране, замкнувшей себя изнутри.

II

Худяк сумел протащиться через Сибирь на Чукотский нос лишь чудом, и, если рассудить, его не должно быть в живых; однако он, иссохший, в язвах, лежал в казенке, подтверждая: из всякого самого дохлого дела можно выход найти.

Худяк должен был погибнуть — в этом сомнений у казаков не оставалось, и то, что он сказал