Её последняя ария [Павел Луговой] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Её последняя ария
Ирина Петровна сегодня не в голосе. Попробуйте быть в голосе, когда вам с утра исполнилось пятьдесят пять. Ария вышла сухой, тоскливой, натужной… Она сидит у себя в гримёрке, на пуфике, перед зеркалом, в одной комбинации, и думает ни о чём. Если ты долго думаешь ни о чём, ничто тоже начинает думать о тебе. Ей не хватает дыхания на последнюю «ре», ей не хватает сил бросить курить, ей не хватает ума не поддаться жалости к себе. Ей всегда чего–нибудь не хватает. Зато лет — с избытком. Но это, кажется, единственное, чем невозможно поделиться ни с кем. Да и кто захочет… Тук–тук–тук… Подождите, дайте угадаю, кто это… Да конечно же он, что уж там. Давно уже в прошлом те времена, когда можно было угадывать и ошибиться. Нынче — не то, нынче без вариантов. Но спасибо ему уже за то, что можно вздрогнуть, услышав «тук–тук–тук». Правда, она давно уже не спохватывается «Ох, я же в одном исподнем!..» и не кричит двери: «Подождите, я не одета». Потому что — без вариантов. Он входит порывисто, врывается с улыбкой на тонких губах, худощавый, стремительный. Молодой. — Царица! — возвещает от порога. — Царица! Бросает букет к её ногам, падает на колено, склоняется в поцелуе. Оторвавшись от руки, поднимается, сладко заглядывает в глаза. — С днём ангела, ангел мой! Фат. — Спасибо, милый. Она целует его в губы. Сухо и нетребовательно. Он поднимает букет, ставит в вазу на туалетном столике. Подходит. Останавливается, пожирая Ирину Петровну взглядом. Статный, широкоплечий, черноволосый и черноглазый, с тонким прямым носом, с демоническим блеском в глазах… Красавец. Харизматичный, утончённый, напористый… и лживый, как обещание вечной юности. Она поднимается с пуфа ему навстречу, обнимает за шею, растворяется опустелым взглядом в космосе его зрачков. — Ириша, ты прелесть. Ты была хороша сегодня как никогда! Ириша… Какая, блядь, Ириша! Иришей она была… Когда? Когда–то же была… — Я заслушался… — глаза его влажны от восторженной слезы. Артист! Или принял уже… — Я улетал! Это было… это… Наклоняется, целует её в плечо. Она ерошит его вихры, вечно будто растрёпанные ветром, податливые. Он отрывается от плеча, целует в висок, в шею. — Выебешь меня? — шепчет Ирина Петровна в его разгоревшееся ухо. Нет, на самом деле ей совсем этого не хочется. Вот именно этого — не хочется. Но вялая тоска, лязгающая в душе одинокой ржавой калиткой близкой старости, заставляет куда–то идти, что–то делать, как–то забыться. «Иди на хуй, старая вешалка», — говорит жизнь. Ну, на хуй, так на хуй… Он наваливается, припадает к её губам. Дышит ей в рот выпитой в буфете рюмкой водки. И послевкусием от жадного и мокрого поцелуя какой–то другой женщины. Кто только не целовал его! Ох уж эти бабы… Туалетный столик не выдерживает напора их тел, с грохотом валится. Ваза с его цветами — вдребезги. На счастье! Хотя, какое уж тут в жопу счастье… Ладно, ваза всё равно стеклянная. Он толкает её к пуфу, задирает комбинацию, сдёргивает трусы. Впивается холёными ногтями в ягодицы, входит в неё одним резким ударом — неосмотрительно, бездушно, больно. Так тебе, старой суке, и надо… Так тебе, так тебе, так тебе… так тебе… так тебе… так–тебе–так–тебе–так–тебе… Так и не научился чувствовать партнёршу и держать ритм… — Андрюшенька, — звонко шепчет она, — не гони, голубчик. И без рывков, а… Не слышит. Эгоист. За что, ну за что его любят бабы?! Ведь ни украсть, ни покараулить… Ебёт и то как мальчишка, который в первый раз дорвался до женского тела — нервно, торопливо, с жадностью, которая подавлена волнением и оттого выглядит жалко… В зеркале она видит себя — стоящая раком пятидесятипятилетняя баба с раскрасневшимся одутловатым лицом; одна отвислая грудь вывалилась из чашки лифчика и болтается при каждом толчке как мешочек с мукой; комбинация собрана на спине, тяжёлый живот в пигментных пятнах, словно сбрызнутый йодом, массивная задница с пожилыми впадинами, климактерическая тоска в глазах… Как быстро и незаметно она постарела! Хорошо, что он не смотрит в зеркало. Стоит, забросив голову, зажмурившись, закусив губу. Позёр. Даже перед самим собой позирует. Даже когда ебёт. Наверное, он просто не хочет смотреть на её вислый зад. Чтобы не опал стояк. Между ног у неё вдруг громко чавкает. Ирина Петровна неловко хихикает. Но он ничего не замечает, он на подходе. Кролик. Через минуту пыхтит со всхлипом, мычит, стонет в нос, замирает, прижавшись так, что чуть не валит её через пуф. Кончил. Ну и ладно. Потом он стоит перед ней, неторопливо и деловито вытирает влажной салфеткой свой отросток. Напоказ. Он любит его. Впрочем, его наверняка есть за что любить. Салфетка воняет химической сиренью. К губе его дымко прилепилась сигарета. Он курит тонкие длинные сигареты с розовым лепестком на фильтре и с ароматом хризантемы. Изымает у неё. Как угораздило её связаться с этим ушлым двадцатисемилетним альфонсом?! Зачем? Что он Гекубе, что ему Гекуба?.. А ему не Гекуба. Ему — деньги. — Ириш, мне неловко спрашивать… Во, как в воду глядела. Он сосредоточенно сопит, застёгивая ширинку. — Ириш, тут такое дело… В общем… — Скажи, Андрюшенька, свет мой, зачем ты приходишь ко мне? — А? Дура ты, дура. Нельзя задавать мужику такой вопрос. Тем более, если сама знаешь ответ. Тем более — вот так, в лоб. Тем более, когда тебе шестой десяток, а ему — третий, и уже завтра он запросто может не прийти. Да и пусть не приходит, пусть. — Ириш, я… я не понимаю. Я что–то не то сделал? Она набрасывает халат. Улыбается ему, кладёт руки на плечи. — Потанцуешь меня? — Легко… — Ладно, не надо. — Ириш… — Уходи, пожалуй, Андрюшенька. Оставь меня. Ну точно дура. Ведь завтра он не придёт! И ты останешься одна, совсем одна — старая иссохшая ветка древнего родового древа. Твоя последняя «ре» будет становиться всё суше и надрывней, короче день ото дня, пока не сойдёт на нет. — Что случилось? — недоумевает он. — Да ничего, солнце моё. Устала просто. Дико устала. Завтра придёшь? Пожимает плечами: — Приду. — Ну и ладно. Она садится на пуфик, смотрит в зеркало, на его неуверенное отражение. Бедный мальчик не знает, как поступить, не может понять, где накосячил. Перебирает варианты и не находит. Да ладно, успокойся ты. Он стоит ещё минуту в раздумье. В бесплодном иссохшем лоне её один за другим умирают обманутые хвостатики. Извините, ребятки, все вопросы и претензии — к вашему хозяину. — Я возьму сигареты? — спрашивает он, уходя. — Угу. …Хлоп… Никогда раньше она не замечала, какая безнадежная тоска сокрыта в стуке закрываемой двери.
Вечером, дома, напившись до косых волос, она ляжет в горячую ванну. Насыплет в ладонь горсть капсул флуразепама и будет долго смотреть на них мутным невидящим взглядом.
Последние комментарии
11 часов 13 минут назад
11 часов 14 минут назад
16 часов 33 минут назад
20 часов 14 минут назад
20 часов 35 минут назад
21 часов 30 минут назад