Дайна [Борис Федорович Лапин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (10) »
Лапин Борис ДАЙНА
1
Вокруг было море. Черное в шторм, серое в ненастье, искристое, прозрачно-зеленоватое, как глаза Дайны, — в солнечные дни, оно всегда было разным и всегда одинаково притягательным. День и ночь билось море о подножье утеса. Волны то лизали гранит, то сотрясали остров, с разбегу бросаясь на него грудью, но ни одна из них никогда не достигала вершины. Только в самые свирепые штормовые ночи ветер забрасывал наверх горькие морские брызги. Там, наверху, росли кедры. В порывах ветра стволы кедров скрипели, защищая приютившиеся под их кровом домики. От домиков к морю спускалась извилистая тропинка, вырубленная в скале: у подножья острова иногда приставал катер. Катер приставал редко, тропинка была крута и до материка далеко, но зато на острове-утесе, высоко над морем, в светлых домиках среди кедров жило Солнце. Здесь о нем говорили, ему поклонялись, ему служили. Эти домики на острове так и назывались: «Служба Солнца». Слишком многое в жизни обитателей Форуэллы зависело от Солнца… Дайна стояла у откоса и смотрела в море. Она стояла, чуть подавшись вперед, опершись, как на перила, на ветер с моря, и он развевал ее свободно откинутые назад волосы, шелестел белым шелком платья. Дайна была похожа на Богиню Красоты, древнюю мраморную статую, но Богиню сорок второго века — чуть угловатую, порывистую, отчаянную. Прищурившись, она смотрела в море из-под руки и пела звучным, немного гортанным голосом, пела свободно и громко, как поют для себя. Ей вторили волны внизу и тонко звенящие кедровые иглы над головой, а ветер подхватывал песню и бережно уносил в зеленый хаос моря, лишь изредка вплетая в нее свой собственный голос, похожий на отдаленные тревожные переливы арфы. Дайна вглядывалась вдаль. Там, где море сливается с небом, должна показаться черная точка — катер. Дайна ждала мужа. Но полоска горизонта оставалась чистой. Тогда, оттолкнувшись от поддерживающего ее ветра, Дайна запросто кивнула морю и направилась к светлым домикам. Домиков было три. Один из них, самый большой, именовался Обсерваторией, другой — Вычислительным Центром, а третий — Общежитием. С крыльца этого третьего домика навстречу Дайне спускался, постукивая тяжелой тростью, Антл. Его седая борода, его волосы и брови отливали серебром — так же как ткань легкого плаща. Взгляд Антла был мудр и ясен. — Гляжу я на тебя, Дайна — сказал Антл, подходя к ней, — и каждый раз снова радуется мое сердце… — Оно радуется мне, отец? — улыбнулась Дайна своей особенной, мимолетной улыбкой. — Не зови меня так, не надо. К чему это дикарское почитание предков? И не перебивай мои мысли. Подумай, какая все-таки странная случайность, что эта крохотная планетка осталась жить, что ни один сумасшедший так и не нажал ни одной кнопки! Ведь по теории вероятностей, насколько я понимаю… — По теории вероятностей, — подхватила Дайна, беря отца под руку и озорно увлекая в тень кедров, — это совершенно невероятно. Но вот факт — мы живем. — Да, мы живем. И я каждый раз думаю, что нашей старушке Форуэлле страшно повезло. Я это думаю, глядя на тебя, Дайна. — Ты мне льстишь, Антл! — В мои ли годы льстить! За моими плечами — век… Так вот, я хотел сказать, Дайна, в судьбе человечества много случайного. Вот это, например, — он пренебрежительно ткнул пальцем в свои часы. — Сущая нелепость: делить сутки именно на десять часов. Или такая простейшая штука, как стол. Люди тысячелетия пользовались трехногим столом, когда очевидно, что стол с четырьмя ножками целесообразнее — он был бы более устойчивым. Или самолеты. Люди мечтали летать, глядя на птиц. Почему же они только теперь пришли к мысли о парящем крыле, хотя по логике должны были одновременно испытать оба: и махающее, и парящее? Добавь к этому колесо. Любому младенцу известно, что, кроме колеса-шара, возможно колесо-диск. И ведь об этом знали еще во времена дикарей. Но знать мало. Надо перебороть косность традиции. Я уверен, тысячи планет, тысячи цивилизаций не допустили наших нелепостей. Но они допустили другие, поверь мне… — Почему? — Ну, хотя бы потому, что великие ученые, от которых кое-что зависит в развитии цивилизации, суть простые смертные и, как таковые, неизбежно однобоки. Они сухари. Они лишены… — Нет, Антл! Ндор был поэтом и музыкантом, он играл на арфе не хуже самых великих арфистов, а Эмуэ… — Даже и они были ограниченными людьми. А великие открытия совершают только… — Сумасшедшие? — Почти. Великое открытие — всегда ошибка. Ошибка с точки зрения существующей науки. Говоря красиво, история науки — цепь случайных ошибок. Видишь ли, люди вынуждены были открывать, еще ничего толком не изучив, не накопив знаний. В практике отдельного человека это нелепо, а в обществе, к сожалению, неизбежно. И к чему же это привело? Сколько сил было отдано, например, твоей электронике! А что твои счетные машины, что твои автоматические линии перед- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (10) »
Последние комментарии
11 часов 15 минут назад
11 часов 32 минут назад
11 часов 44 минут назад
11 часов 50 минут назад
14 часов 21 минут назад
14 часов 25 минут назад