Кеша (СИ) [Лев Немчинов] (fb2) читать онлайн

Annotation

Немчинов Лев

Немчинов Лев

Кеша

КЕША

рассказ

Лев Немчинов

Кеша был маленький робин, выпавший из гнезда. В тот день, уступив настойчивым просьбам Катьки, мы с Ирой сняли покрывало с бассейна и не торопясь раскладывали его на траве для просушки. Кот Пушок резвился поблизости: то затаившись и прижав упитанное полосатое пузо к земле, терпеливо выслеживал пернатых, то неожиданно бросался в разные стороны двора, безуспешно пытаясь догнать улетающую дичь. Шансов удачно поохотиться у Пушка было мало: крупный, холеный кот, он красиво и безнадежно выделялся дымчатым в светлых разводах телом на ярко-зеленой траве. Весело чирикая на заборе, птицы не принимали его всерьез, лениво взлетая во время Пушкиных тщетных бросков и тут же возвращаясь на место. Краем глаза я заметил, что движения Пушка стали более упорядоченными. Оживленно подпрыгивая, игриво запрокидывая голову назад и вбок, Пушок с бессердечьем хищника перебрасывал своими когтистыми большими лапами вздрагивающий серый комочек. Вокруг кота, громко стрекоча и забыв об опасности от переполнявших родительских чувств, летали два робина, отчаянно пикируя на него с явным намереньем клюнуть мучителя, но в последний момент все-таки изменяя траекторию полета. Мгновено подбежав, я вырвал из лап недовольного Пушка еще живого птенчика, взьерошенного и яростно сопротивляющегося, с расстопыренными крылышками и крошечной оранжевой грудкой. Пушок успел его слегка прикусить: на левом боку птенчика виднелась неглубокая кровоточащая ссадина-рана.

"Попробуй положить его обратно в гнездо - вот, кажется на этом дереве" - посоветовала Ира. Сбегав за лестницей я, одной рукой держась за тонкие ветви декоративной груши, высоко в кроне которой незаметно приютилось гнездо робинов, а в другой осторожно сжимая птенца, попытался аккуратно водворить его на место. Не тут-то было: кроха сразу-же вывалился наружу и комом полетел вниз, не прекращая испуганно стрекотать и ударяясь на лету о ветки. Как в немом кино, этот кадр повторялся снова и снова: я быстро взбирался на лестницу, вытягивая руку, сажал маленького робина на гнездо и он тут же упрямо срывался вниз, мягко шлепаясь о траву. Оставлять малыша одного на земле было жалко: дело близилось к вечеру а в желающих полакомиться недостатка не будет - пара зубастых оппоссумов жила под садовым домиком, чей-то рыжий наглый кот повадился к нам во двор, часто задирая ревниво охраняюшего свой законный участок Пушка. Вполне естественно, первое, что пришло мне в голову - поселить птенца в скворечнике, который мы с Катькой смастерили сами, купив в прошлом году детский конструктор, и подвесили над кухонным окном, вне досягаемости любопытного кота.

Аккуратный, собранный точно по инструкции из покрытых лаком панелек, с балкончиком и деревянной планкой-насестом на веревке, он так и остался необжитым. Наверное, из-за Пушка, часто греющегося на солнышке неподалеку. Устелив дно сухой травой, я осторожно протолкнул птенца внутрь. Родители кружились рядом, отвечая на его испуганный редкий клекот тревожным подбадривающим стрекотанием. Маленькому робину, однако, новое жилище не понравилось и он, потоптавшись в скворечнике и ткнувшись несколько раз клювом в его заднюю стенку, выкарабкался обратно. Оставлять так его было нельзя - выпадет. Затолкнув упрямца обратно, мы перекрыли квадратное окошко домика пластмассовой мелкой сеткой, укрепив ее по бокам клейкой лентой. Робин попробовал было выбраться, но не смог протиснуться в образовавшуюся узкую щель. Разысканная Ирой на интернете страничка с информацией о робинах, добавила нам хлопот: птенцов необходимо кормить каждые пятнадцать минут, сопровождая кормление несколькими каплями воды. Выхода не было: взяв лопату, я отправился копать дождевых червей. Извивающиеся белесые червяки выглядели слишком большими для желторотика, поэтому пришлось отщипывать от них порции поменьше и просовывать их в скоречник зажатыми между большим и указательным пальцами. Однако птенец отворачивался, разевая клюв в противоположную сторону. Как только мы отцепили сеточку, чтобы прекратить "голодовку" в принудительном порядке, он сразу же выкарабкался наружу и, переваливаясь на тонких синих лапках с длинными "пальцами", торопливо засеменил в сторону бассейна. Лишь очутившись в моем кулаке и, по-видимому, согревшись, он успокоился. При виде болтающегося перед клювом червя, c готовностью открыл рот и мгновенно проглотил его. Вопрос с питьем решился неожиданно просто: пригодилась пипетка от каплей для носа. Еле заметно пощелкивая клювом, птенчик проглатывал воду, резко встряхивая головкой, если вода попадала на точечки ноздрей.

" Я думаю, что эта птичка девочка - давай назовем ее Бритни" - предложила с интересом наблюдавшая за процедурой кормления Катька.

"Не надо нам никакой Бритни - да и не похож он на девочку" - возразила Ира.

"Это мальчик. Кеша".

А ведь действительно - Кеша да и только! Метко и необьяснимо верно. Мы все это почувствовали, даже Катенька не стала спорить. Кеша прочно стоял на лапках, распушившись и явно расставшись с мыслью о побеге. Мне пора было ехать в магазин пополнить наши оскудевшие за неделю продовольственные запасы.Часа через полтора-два я вернулся. Было около восьми вечера, похолодало. Разгрузив машину и занеся пакеты с продуктами в прихожую, я поинтересовался у Иры, как поживает Кеша.

"А вот он, сам посмотри". - На длинном кухонном столе пестрела разноцветная корзинка - такие здесь продают перед пасхой набитыми зеленой пластмассовой соломкой, шоколадными зайчатами, игрушками и пластиковыми раскрывающимися яйцами с сюрпризом. Высокая полукруглая ручка корзинки была накрыта старым Катькиным одеялом еще с колясочных времен и все сооружение напоминало кровать с балдахином. Внутри, на плотной щирокой салфетке, уже помеченной в нескольких местах следами восстановившегося пищеварения, дремал Кеша. Он заметно поправился, крылышки разгладились, подсохли. Рядом с ним стояли открытая баночка кошачьего корма и кружка воды с с торчащей из нее пипеткой. Кеша приоткрыл один глаз и тихо чирикнул.

"Надоело каждый раз его вытаскивать из скворечника, возиться с этой сеткой, лентой. Да и холодно на улице, замерзнет ночью" - обьяснила Ира. "Пусть переночует у нас. Он, кстати, не возражает".

-"Я прочитала на интернете - продолжала она, - что его можно кормить консервами для кошек. Между прочим, там также написано, что выпавших из гнезда птенцов примут в любой зоомагазин и позаботятся о них".

-"Вот ты этим и займешься" - спорить с Ирой я не собирался, но Кешу отдавать не хотелось. "У них там зверья и без него хватает, забудут покормить, пропадет. У нас же Кеша один, вниманием, как видишь, не обделен, заботой и лаской тоже".

"В понедельник днем дома никого не будет, до обеда не протянет" - не унималась Ира.

-"Папа, ты же биолог"- вступилась за маму Алена, наша старшая дочка. "Отнесем в Петко и за ним там присмотрят".

-"А потом продадут Кешу кому-нибудь и проведет он остаток дней в клетке" - вяло сопротивлялся я, внутренне уже согласившись с доводами Иры и Алены. Помощь неожиданно подоспела от Катьки:

"Кешу никому не отдадим" - твердо заявила она.

"Папа, смотри, как он кушает" - Зацепив пластмассовым одноразовым ножиком маленький кусочек рыбего паштета - любимого лакомства Пушка - Катька поднесла его поближе к Кеше. Кеша тут же проснулся, громко застрекотал и, привстав на худеньких лапках и широко разинув клюв, ловко проглотил паштет. Почти одновременно, с задней стороны Кеши на салфетку вывалилась маленькая глинообразная лепешка помета. Катя тут же пипеткой набрала воды из кружки и выдавила несколько капель Кеше на кончик клюва. Кеша выпил, благодарно чирикнув. Все были довольны: Катя радостно возбуждена присутствием такого беспомощного, требующего ее внимания и заботы существа, Ира - своей находчивостью и Кешиной пристроенностью, я - и тем и другим, представляя, как Кеша поживет у нас дома недельку, окрепнет, улетит и будет возвращаться к нам красивым молодым робином, узнавая нас всех и садясь доверительно на плечо. Я, вообще-то, люблю наивно помечтать. Алена, убедившись, что я прислушиваюсь к маминым аргументам и не возражаю, пошла в свою комнату вести бесконечные телефонные разговоры с подругами. Кешу в корзинке поставили на пианино, прикрыв одеялом от яркого света лампы. Рядом с ним, на диване, Ира читала Кате книгу и каждые пятнадцать минут они обе с удовольствием и чувством ответственности соблюдали строгий режим Кешиного кормления. Часов в десять я остался в комнате один - Катька улеглась спать, Ира пошла отдохнуть. Посмотрев немного бокс по телевизору, я покормил Кешу натуральной, без химии и добавок-консервантов пищей: единственным оставшимся червяком, покрытым прилипшими кусочками земли. Кеша не капризничая поужинал и скромно запил калорийного червяка капелькой воды. Плотно закрыв двери - среди многих достоинств Пушка было и умение сноровисто открывать когтистой лапкой незахлопнутые двери - я отправился спать.

Воскресенье - единственный день недели, когда мы можем вполне законно, не нарушая распорядка и никуда не опаздывая, по-настоящему выспаться. К сожалению, даже такое скромное удовольстие часто бывает недоступным. Капризная Катька, которую в будни поднять с кровати мягко говоря непросто, по выходным вскакивает как солдатик спозаранку, разбуженная внутренней радостью, ощущением беззаботного, свободного от школы дня и, как маленький слоненок, топает вниз по лестнице смотреть телевизор. При этом она усиленно "оберегает" наш сон, старательно и гулко закрывая сначала приоткрытую дверь нашей спальни, а потом звонко стукая двухстворчатой дверью в гостиной. Но в это воскресенье разбудила меня не Катька, а Ира:

"Мне кажется Кеша чирикает, проголодался - покорми, пожалуйста". Обычно я не люблю когда меня будят, злюсь - еще со студенческих времен когда, стыдно вспомнить, спросонья запускал тапком в обязательную старушку-вахтершу нашего общежития, по моей же просьбе приходившую меня будить. Но сегодня, сразу же вспомнив о Кеше и его пятнадцатиминутном интервале кормления, я не задумываясь вскочил с кровати и побежал вниз. Кеша прочно стоял на салфетке, за ночь густо покрытой пометом, и, едва завидев меня, требовательно разинул клюв. Поскольку два оставшихся червяка не подавали признаков жизни, я дал Кеше немного кошачьего паштета. Кеша судорожно проглотил его и продолжал стоять с раскрытым клювом. Ясно - проголодался за ночь бедолага и таким скромным завтраком голод не утолишь. Двух порций, однако, хватило. Насытившись, Кеша, покосился в мою сторону и робко, но настойчиво чирикнул: не мешало бы, мол, и запить. Набрав пипеткой свежей, профильтрованной воды, я выдывил ее в Кешино нутро - только после этого Кешин клювик удовлетворенно защелкнулся: завтрак окончен.

Весь день Кеша, уютно расположившись в своей корзине, то питался Пушкиными консервами, то забывался коротким здоровым сном. Когда Ира и Катя выносили его наружу, Кеша и не думал оставлять свое убежище, лишь поглядывая изредка по сторонам и опять проваливаясь в сытную дрему. Во время кормления он бесстрашно забирался к нам на руки, c аппетитом съедал своих червяков и спрыгивал назад в корзину. В эти выходные дома было на редкость тихо и мирно: Катя целиком была поглощена заботой о Кеше и не приставала к сестре, что неминуемо привело бы к перебранке, заканчивающейся традиционной потасовкой и плачем. Умный Пушок, несомненно догадавшись об особом статусе Кеши, превратившегося на его глазах из добычи в друга семьи, деликатно наблюдал издалека, прощая хозяевам непонятные шалости. Воскресение промелькнуло быстро. Вечером, как обычно, выяснилось, что Катька не сделала уроки и Ира, вздохнув, отправилась ей помогать. Кешу они взяли с собой в комнату, поставили корзинку на пианино - где он благополучно переночевал вчера - и, разбирая Катькины немудреные задачки, дружно его подкармливали. Позже, когда Катя отправилась спать, их сменил я. Ира, облокотившись на высокую спинку кровати в нашей спальне, с ноутбуком на коленях погрузилась в бездну интернета. Алена, по-видимому впервые за выходные дни, взяла в руки учебник и всерьез занялась уроками. Мне были даны указания Кешу больше не кормить - ночью правило пятнадцати минут недействительно и все по традиции долго спят, даже маленькие робины. Около часа я смотрел телевизор, время от времени проверяя Кешу - он сосредоточенно спал, никак не реагируя на периодические мелькания моей головы в проеме своего балдахина. Ближе к полуночи, последний раз заглянув в корзинку, я обратил внимание на то, что Кеша как-то заметно осунулся, и не напоминает больше тот жизнерадостный серенький клубочек, каким он выглядел все эти два прошедших дня. Слегка пошатываясь, он стоял на салфетке, большеголовый, разом похудевший, с плотно прижатыми к тельцу крылышками. Я поднялся наверх поделиться своими опасениями с женой: " Ир, мне кажется наш Кеша не совсем в порядке. Может, вытащить человека из корзинки, покормить, напоить.." - неуверенно предложил я.

"Оставь его в покое, пожалуйста - он спит и не надо малыша тревожить". Ирина редко сомневается в правильности принятых ею решений и ее уверенность легко передается окружающим.

"Ну что ж, пусть спит" - я не стал возражать, но решил немного понаблюдать за Кешей.

Минут через десять, раздвинув шторы Кешиной спальни пошире, я не на шутку встревожился: он еле стоял, видимо не в силах больше держаться на лапках и обреченно упершись клювом в дно корзинки. Я снова побежал к Ире, надеясь на поддержку: "Надо что-то делать - Кеша явно не в себе".

Отведя на секунду глаза от компютера, Ира успокоила меня : " Ложись спать, уже поздно. И не волнуйся пожалуйста, ничего не случится". Действительно, первый час ночи, вставать завтра рано, Катьку собирать в школу после выходных нелегко...

Тем не менее, беспокоясь за Кешу, позволил себе пять минут отсрочки и заварил чаю. Заглянув напоследок к Кеше, я сразу понял, что дела его плохи. На моих глазах птенец медленно завалился набок, наполовину прикрытые желтой пленкой глазки-пуговки закатились, растопыренные лапки обмякли. Кеша не шевелился. Сбросив одеяло, я внимательно посмотрел на него, пытаясь угадать еле различимые вздохи-выдохи, покачивания крошечной грудки. Напрасно: выпавший из уютного родительского гнезда Кеша не вынес тягот сытной и безопасной, но такой странной и чужой жизни. Стало грустно - я заметил, что с возрастом каждый пустяк способен надолго испортить настроение и заслонить собой, хоть и временно, ежедневные маленькие радости и надежды на лучшее, двигатели жизни. Но Кеша и не был пустяком - славный кроха, он за эти два дня сильно привязал нас к себе. Трудно сказать чем: беспомощностью и доверием, полной зависимостью от нас, смешным нахохленным видом, Катькиной доброй озабоченностью и миром в семье..

Словом, я расстроился не на шутку. " Ир, кажется Кеша бедный того... " - прикусив губу, я понуро качнул головой.

" Умер?" - закончила мысль Ира.

" Да - похоже не выдержал вашего режима кормления"

" Жалко... Возможно, конечно, что перекормили... Кто же знал... Катька будет переживать..."

Ира выглядела растерянной - видно было, что она сама не ожидала такого печального исхода.

Захватив корзинку с Кешей, я вышел на задний двор. На улице было прохладно, шел проливной дождь, блестела под ярким светом лампы-сенсора мокрая трава. Я положил салфетку с птенцом на ступеньки крыльца и тронул Кешу пальцем - никаких сомнений быть должно, ведь завтра придеться отчитываться перед Катькой. Ничего не произошло - тельце безжизненно перевернулось на спину. Сходив за лопатой, я выкопал маленькую ямку рядом с кустом сирени у забора, и положив туда завернутого в салфетку Кешу, насыпал сверху приметный холмик. Вот так, волею случая обратив наше заботливое человеческое внимание на крупицу окружающей нас живой неразумной среды, мы наделили ее душой, характером и соображением, свойственным людям. А может, у природы есть все эти качества и без нас, но только чуткость и любовь к ней позволяют их разглядеть?

Утром следующего дня, едва проснувшись, Катенька спросила о Кеше.

" Кеши не стало, Катька" - выложил я грустную новость и тут же попытался перевести разговор на другую тему.

"Как? Почему? Что случилось - он умер?" - мигом встрепенулась Катя.

-"Дикие птицы обычно не выживают в домах у людей. Наверное, чего-нибудь ему у нас не хватало, а мы проглядели...А может, ранка от укуса Пушка воспалилась... Не знаю, доча..."

Катя посерьезнела, но не расплакалась и держалась на удивление стойко. Во время завтрака и в машине, на пути в школу, почти не разговаривала, однословно и задумчиво отвечая на мои вопросы. Я, конечно, понял, что она обдумывает потерю Кеши и старался отвлечь Катьку совершенно посторонней болтовней. Вечером, по дороге домой, Катя призналась, что думала о Кеше весь день.

"Папа, а можно нам дома птичку завести? Я буду за ней смотреть, кормить, ухаживать - ну пожалуйста?"

"Помнишь, у нас жил попугайчик Рома пять лет назад? У Алены началась аллергия к его пуху - ему нравилось перышки у себя на грудке выщипывать и они разлетелись по всем комнатам - пришлось Ромку продать соседям... Да и потом Пушок вряд ли подружится с твоей птичкой, а это для нее может плохо закончится."

Как я и предполагал, дома Катька попросила показать ей, где я закопал Кешу. Мы вышли во двор. Холмик у забора уцелел, несмотря на вчерашний ливень. Катенькины большие, ярко-голубые глаза наполнились слезами.

" Я очень полюбила Кешу" - совсем тихо произнесла она.

"Мы все к нему привязались, доча" - я обнял Катьку - "У робинов весной и летом рождается несколько птенчиков и кто-то из них обязательно должен выжить."

"Папа, сорви, пожалуйста, одну розочку" - Катька показала на куст дикой розы, нависший над забором. Стараясь не уколоться, я отломил веточку с красивым темно-бордовым цветком и аккуратно воткнул ее в бугорок земли, под которым лежал наш друг Кеша.

"Ладно дочка, не расстраивайся - жизнь продолжается. Грустная, конечно история, но что поделаешь. А как у нас с уроками? Сделала?"

Катька, смахнув пальчиком слезу, мгновенно переключилась. "Пап, посмотришь со мной телевизор - сегодня новый эпизод?"- вот уже и улыбнулась лукаво, просяще.

"Ну конечно, о чем разговор!"

2007

Лошак,

или

дружелюбный наблюдатель

рассказ

Лев Немчинов

" - Ты знаешь, как и большинство наивных читателей, я всегда на стороне авторских симпатий...

- Федя, имей ввиду, изложение от первого лица далеко не всегда подразумевает правоту рассказчика"

Время от времени Лошак как бы про себя, но достаточно громко бормочет "Вау", покачивает головой поджав губы (будто что-то никак не ладится) щелкает пальцами или вздыхает, словно бы в раздумье топчется по комнате взад-вперед. Вроде мысль хорошая неожиданно озарила или нашел чертовски интересное место в статье. На экране его компьютера, тем временем, прочно засел какой-то прибалтийский сайт - похоже, новости - не хочешь, да заметишь, что текст не английский. Читает днями: политически, видимо, активный товарищ. Повозится немного в лаборатории и скачет вниз по лестнице в кабинет, топая тяжело и гулко, так что пол слегка трясется, и громко шурша штанинами джинсов - ноги при ходьбе широко не расставляет. Безошибочно можно определить по этим звукам его приближение.

Стол его крайний в офисе, рядом с дверью в коридор, обычно открытой настежь - иначе дышать нечем, окна здесь не открываются, искусствений климат, Америка. Естественно, по коридору постоянно кто-нибудь ходит и компьютер Лошака, а также его уткнувшаяся в экран башка, очень хорошо заметны проходящим. Реакция Лошака на мелькаюших в холле сослуживцев весьма характерна, с позиции, так сказать, понимания легкой доступности экрана его монитора праздному взору коллег: услышав приближающиеся шаги, он первым делом меняет страницу-сайт, о чем свидетельствует легкий щелчок мышки, затем придвигает к себе одну из лежаших на столе бумаг и сосредоточенно склоняется над ней. Проходя мимо по своим делам, люди часто и непроизвольно пялятся в открытые двери - бесцельное, безобидное, объяснимое любопытство. Расчет Лошака прост и наивен: вид его серьезной и озабоченной физиономии в короткое мгновение пересечения дверного пространства кабинета и брошенного невзначай взгляда, несомненно вызовет у проходящих мысль о его неустанной умственной работе и занятости.

На этом его уловки, однако, не заканчиваются. Лошаку, по ему одному ведомой причине, нужно обязательно знать, кто именно мог оказаться случайным свидетелем его не связанного напрямую с работой любопытства - в том случае, если он не успел сменить страничку интернета. Поэтому он всякий раз оглядывается на проходящего будто невольно, приветствуя его своеобразным поворотом головы и мутным задумчивым взглядом. Особенно - и по-настоящему смешно - вся эта процедура выглядит, когда по коридору проходят несколько человек, один за другим, с коротким интервалом: щелчок мышки, усталый вздох, рассеянный наклон к ящику стола или быстрое перекладывание журнала-ксерокопии поближе к себе, поворот головы "кто же там идет?" и почти тут же карикатурное повторение действа для одурачивания ничего не подозревающих прохожих, которым, вообщем-то, глубоко наплевать и на самого Лошака и на его невинные шалости.

Но они мелькают в дверном проеме, туда-сюда, заставляя Лошака безостановочно и затравленно озираться. Вид у него при этом довольно испуганный, как-будто удара по голове сзади ожидает. Раздраженный этими непрестанными оглядываниями, я, входя в офис, одно время встречал его вылупленные в мою сторону глаза нарочито растянутой идиотской улыбкой и помахиванием ладони перед собой - как флажком. Лошак, видимо, заметил эту нескрываемую издевку, но инстинктивно продолжал дергаться при моем появлении, ограничиваясь при этом исполнением лишь начальной части своего маскирующего ритуала, то бишь озабоченным лицом и сосредоточенным взглядом в любую оказавшуюся поблизости статью. Позже я заметил, что в те редкие моменты, когда компьютер его был на самом деле занят чем-то так или иначе относящимся к работе, спина Лошака оставалась уверенно неподвижной и голова не озиралась испуганно при каждом шорохе - все законно, бояться нечего, поглощен работой.

Своеобразие Лошака и маленькие странности его поведения этим не исчерпываются. Например, он весь день жует - ест часто и по-немногу. Приносит с собой десяток бутербродов из дешевого, ватного американского хлеба с сыром и воспитанно -бесшумно их поглощает. Лишь иногда слышится скромное пожевывание да невольно вырвавшийся ик. Много пьет кофе, регулярно таская со второго этажа, где у нас в конференц-зале электрический чайник, вместительную глиняную крушку с непременно лежащей на ней поперек ложкой. Идет медленно, стараясь не расплескать кофе, наклонившись вперед и оттопырив массивный зад, держа кружку в правой руке и слегка выставив левую в сторону для равновесия. Тихонько хлюпая, пъет, читая свои новости.

Лошак постоянно кашляет. Вернее, покашливает, как заядлый курильшик. Помню мой армейский друг, Юрка Голубев, вот так же кнокал непрерывно - суховато и неглубоко, запрокидивая голову и прикладывая кулак ко рту. Юрку, не церемонясь, передразнивали, на что он и не думал обижаться. Лошак, однако, не курит и кашель его больше походит на устоявшуюся привычку, неотвязную и бессмысленную. Хотя иногда кашель обостряется, опасно "сыреет", становясь надсадным и грудным. В одну из таких минут, не выдержав, я спросил Лошака, в порядке ли он, не заболел ли. Кроме раздражения, была обеспокоенность: столы рядом, кабинет не проветривается, инфекцию подхватить ничего не стоит. В Америке к таким вещам мы с женой стали относится гораздо более серьезно: многочисленные болезни, нередко тяжелые и заразные, завезенные со всех концов света, обычно проходят через всю семью, от детей к родителям и наоборот. Кашлящие-чихающие коллеги не вызывают сочувствия - вот, мол, увлеченные работяги какие, нет бы дома сидеть, а они пашут! Отнюдь - раздражение и злость- подхватишь грипп от них, принесешь домой, заразишь детей - горячие головки, бессоные ночи, поездки к беспомощным педиатрам, у которых на все один рецепт - антибиотики. Никакой романтики. Заболел - сиди дома, не высовывайся, не будь эгоистом, думай о других. На мой вопрос, которому я с немалым усилием постарался придать некую интонацию обеспокоенности и тревоги, Лошак пробурчал, что мол так, ничего особенного, першит в горле. Давненько у тебя першит, подумалось - с год, как минимум, надеюсь не туберкулезные палочки там копошатся... Лошак любит чихать- пожалуй, любит не совсем верно звучит - скорее не стесняется, не сдерживает себя, как минимум 3-5 раз в день - совсем по-китайски (китайцы регулярные и неутомимые чихальщики) громко и неожиданно, часто не закрывая рта а просто отворачиваясь в сторону. Первое время я бормотал "блесс ю", будь здоров мол - но потом надоело - сколько же можно - и сейчас лишь склоняюсь, прячусь глубже за ящиком компьютера. Руки у него все в крупных бородавках - хорошо запомнил с первой нашей встречи и единственного рукопожатия при знакомстве. Была у меня такая же напасть лет двадцать тому назад, еле вывел. Вирус, вызываюший заболевание, легко проникает в кожу через ссадины и ранки - инфекция может оказаться заразной. Приходится думать еше и об этом - на одни и те же дверные ручки жмем десятки раз в день.

Лошак приехал в институт ученым-стажером, в позапрошлом году. Привез с собой семью - жену и маленького сынишку. Жена, Лошачиха, сидела дома несколько месяцев, потом пристроилась на добровольных началах, без оплаты, помогать мужу. Сравнительно быстро перешла на ставку к нам в лабораторию, в личное распоряжение завлаба. Маленького роста, круглолицая, с выраженным волевым подбородком, толстоногая и коренастая, она была абсолютно незаметна в период своей "добровольческой" деятельности в соседней лаборатории. В первые же дни после перехода к нам, ее присутствие стало более ощутимым - во многом благодаря молчаливой настырности, с которой Лошачиха упрямо норовила выполнять малозначимые, но привычные и устоявшиеся в лаборатории процедуры на свой лад. Со стороны все выглядело так, будто работой этой она занималась большую часть жизни и знает все наверняка. На самом деле, по образованию она, так же как и муж - агроном, и молекулярной биологией до приезда в Америку, по-видимому, не занималась. Это выяснилось довольно быстро - не могла приготовить обычные растворы, либо делала это по-дурацки нелепо. Весь ее лабораторный опыт заключался в этих трех-четырех неоплачаваемых неделях работы с Лошаком, которого самого научили держать пипетку-дозатор за два месяца до жены. Вначале, Пэт и я вежливо и ненавязчиво корректировали Лошачиху, искренне стараясь помочь ей избавиться от маленьких вредных привычек. Но ген упрямства явно был доминантным: уверенная в своей необъяснимой правоте, Лошачиха продолжала делать все на свой лад. С этими мелочами мы постепенно управились - уломали сивку, как говорится. Хотя до сих пор у меня перед глазами стоит Лошачиха, на мой вопрос всегда ли она сливает отработанную бактериальную среду прямо в раковину без предварительной дезинфекции, наивно округлив глаза, но и в тоже время с едва заметной усмешкой, подразумевающей свою правоту, отвечающая: "Ну да, а что ж здесь такого?"

Лошачиха очень быстро ходит - не поднимая высоко ноги, стелется, несется вперед озабоченно и слегка сутулясь. Привычка несимпатичных, не желаюших привлекать к себе внимание людей. Я сам передвигаюсь похоже - будто постоянно спеша куда-то. Однако, оказавшись случайно рядом с Лошачихой на сравнительно длинной дистанции институтского коридора, отстал мгновенно и был этим весьма поражен. Лошачиха за компьютером, пьющая кофе из поллитровой кружки - это зрелише достойное внимания. По клавиатуре тыкает безжалостно, печатая громко и раздельно, двумя пальцами. Ежеминутные глотки кофе сопровождаются глухим стуком возвращаемой на место тяжелой кружки, что, по-видимому, нисколько ее не смущает. Недавно Лошачиха принесла в лабораторию радиоприемник, впрочем - предварительно вежливо поинтересовавшись нашим мнением на этот счет. Я как бы не возражал, а Пэт якобы безразлично, но с недовольным видом, пожала плечами. До переезда в новое здание и до появления Лошаков, в старой еше лаборатории, она и сама постоянно слушала "99.5 FM" - непрерывную рекламную болтовню, изредка прерываемую безголосыми, но умело "раскрученними" звездами местной эстрады. Пэт и здесь намекнула скромно, что не прочь бы продолжить эту музыкальную традицию. Я, однако, вынужден был еще более робко возразить - предоставив тем не менее выбор ей - что ведь не все же время руками приходится работать, иногда и головой, а трескотня отвлекает. Пэт надулась, но спорить не стала и приемник не принесла. А тут, понимаешь, Лошачиха, музыкальная натура, без году неделя в лаборатории, желает тишину и скуку нарушить бодрыми звуками эфира! Естественно, Пэт такая "наглость" не понравилась. В своеобразной музыкальности Лошачихи я уже давно не сомневался - к еле слишному, себе под нос, но назойливому полумычанию-бормотанию, должному, по-видимому, восприниматься как тихие напевы неких мелодий, я привык, деваться некуда. Словом, на этот раз мы не возражали - и что же? Лошачиха настраивала приемник на станцию классической музыки и с одухотворенным, задумчивым видом, с какой-то бессмысленной улыбкой, возилась со своими образцами, слушая все подряд. Конечно же, классическая музыка - это здорово, особенно хорошая классическая музыка, а не субъективный бред, впечатления и переживания автора, владеющего нотной грамотой, в трудный период его жизни и при неизвестных слушателю обстоятельствах. Личные эмоции не всегда так глубоки и понятны, как мнится, не всегда создают желаемую нить чувств и настроений, появившихся, возможно, у самого создателя в минуты вдохновения. Поэтому очень редка настоящая, проникновенная и захватывающая классическая музыка, не сопровождающая, не привязанная к текстам и сюжетам, а вольная, мгновенно объясняющая все. Не убедила меня Лошачиха, что вот она такой большой любитель классики, что действительно необходим ей подобный музыкальный фон. Было в выражение ее лица что-то неуловимо-фальшивое, возможно, эта улыбка странная и остекленевшие глаза, как у провинившегося школьника, не знаюшего ответа на вопрос учителя "Зачем?" и уставившегося с деревянной ухмылкой в никуда, осознавая на себе взгляды товарищей и смущаясь одновременно. Уж очень Лошачихе хотелось, чтобы мы подумали, какая она интеллигентная и духовно развитая девушка, какие всесторонние у нее интересы, охватываюшие, разумеется, и серьезную музыку. Убедило меня в этом и то, что однажды она переключилась на другой канал и слушала несколько дней рекламную дребедень - и можно понять: устал человек притворяться.

Вспоминается один короткий разговор, весьма, как мне кажется сейчас, характеризующий Лошачиху, ее манеру общения и мышления. Пэт в то утро была явно чем-то опечалена. На мой вопрос все ли в порядке, ответила коротко: "Нет". Немного погодя продолжила: только что была у врача - ежегодное медицинское обселедование, рутинное, и доктор вдруг обнаружил предраковые, по его мению, клетки в одном из анализов. Необходимы были дополнительные тесты а также год ожидания и затем повторение анализа для подтверждения либо опровержения этих грустных фактов. Мы тихо беседовали на нашей стороне лаборатории, разделенной двухполосным столом с аккуратными полками-шкафчиками посередине. Неожиданно подошла Лошачиха и, резко затормозив, (даже в небольшом пространстве лаборатории, передвигаясь от мойки к шкафу-холодильнику и обратно, ей удается так разогнаться, что она вынуждена слегка притормаживать, шурша носками туфель по линолеуму), как вкопанная остановилась рядом с нами, слушая. По инерции, Пэт продолжала рассказывать минуту-две, пока незванное вмешательство Лошачихи, по-прежнему стоявшей молча, не задавая уместных в таких случаях сочувственных вопросов, не стало ее, по-видимому, раздражать.

-What? - прервалась она наконец, повернув голову к Лошачихе. Прозвучало довольно грубовато, похоже на русское "Что надо?" но к месту: никто тебя не звал, подошла сама, прервала разговор, стоишь и пялишься неловко.

- Ничего, - был невинный ответ. И та как продолжения не последовало, Пэт вынуждена была повторить рассказ, снова упомянув о плохих анализах и предраковых клетках. Круглолицая Лошачиха стояла перед ней, поблескивали тупо стекла очков, полуоткрытый рот застыл в вежливой улыбке. Когда Пэт закончила говорить, выражение лица ее не изменилось, она не издалаа и звука, никаких возгласов, комментариев. Казалось, не сообразила, что рассказ окончен, полагается отреагировать, посочувствовать, задать два-три вопроса о здоровье для приличия. Не исключаю, кстати, что она просто не поняла о чем речь: несмотря на университетское образование и медицинскую степень, английский Пэт не отличался изысканностью стиля и больше походил на повседневный "уличный" американский выговор, изобилуюший слэнгом. Кивнув как-то странно головой, и все с тем же не подходяшим к ситуации весело-деревянным лицом, Лошачиха неожиданно спросила у Пэт есть ли у нас в запасе пластиковые одноразовые пробирки. Секунду Пэт смотрела на нее непонимаюшим взглядом: смена темы оказалась слишком внезапной. Потом, еле заметно усмехнувшись, шагнула к лабораторному столу и, открыв один из ящиков, молча указала на несколько видневшихся там упаковок. Прерванный разговор мы с ней не возобновили. Ну и что за мораль? - Закончились пробирки у Лошачихи - вот и подскакала нетерпеливо к нам, дубовато ожидая удобного момента вмешаться и, нисколько не вникая в суть разговора, получив свое, испарилась. Толстокожая, что с нее возьмешь!

Когда оба они спускаются в офис, он - для очередной пробежки по "домашним" страницам интернета а она, за неимением компьютера, для внимательного обследования пособия по молекулярной биологии, которое ей вряд ли приходилось раньше держать в руках, - рано или поздно начинается семейная беседа на родном языке. Звуки, в целом, интонационно напоминают русский, слова четкие и раздельные, не похожи на американскую речь с "кашей" во рту. Впечатление, тем не менее, странное: из знакомых сочетаний неожиданно складываются непонятные, неузнаваемые фразы - как в детских играх, когда мы пытались "разговаривать' на иностранном языке, бессмысленно соединяя отдельные слоги. Не припомню, чтобы похожее впечатление складывалось о других иностранных язкыках, которые мне приходилось слышать - английском, французском, арабском, румынском, немецком, польском, китайском, испанском, итальянском, греческом. У большинства из них звучание характерное, легко узнаваемое. Впрочем, не сомневаюсь, что и русский язык так же, а может и гораздо более необычен для иностранцев. Между собой общались мы, конечно, по-английски: подразумевалось, что русским языком они не владеют. Да и с какой, собственно, стати здесь, в Америке, им общаться со мной по-русски? Новое поколение, пусть и не первой молодости, слегка за тридцать, память о навязываемом прежде великом и могучем в ставшем независимым государстве старательно искореняется, заграницей язык больше не популярен - холодная война переохладилась да и отмерзла напрочь, а вместе с ней и практическая необходимость в изучении такой чуждой западному уху речи. Разве что выказать мало-мальское дружелюбие, приятельский настрой, как, например, сложилось у нас с работающими по-соседству поляками: "Привет, дозобаченья.." Позже выяснилось, что я, по-видимому, недооценил лингвистические способности Лошаков. Беседуя как-то с Пэт, случайно обратил внимание на раскрытый лабораторный журнал Лошачихи, лежавший поблизости - белая полоска ДНК на черном фоне одного из снимков была подчеркнута и рядом аккуратно выведено по русски: "правильно"...

Найдя что-нибудь интересное на интернете, Лошак поворачивается к супруге и делится с ней впечатлениями от увиденного, иногда от избытка чувств зачем-то громко и этак по-ребячески шаловливо шлепая губами - очевидно имитируя хлопок вылетающей из бутылки пробки. Лошачиха отвечает - беседа на загадочную для меня тему начинается. Утыкаясь носом глубже в экран компьютера, ощущаю себя в чужой квартире где-то за границей. Русским, волею несуразной перестройки и последовавшей за ней смуты неожиданно оказавшимся в маленьких странах-государствах, в большинстве случаев враждебных, это чувство должно быть знакомо. Но углубляться в бездонный национальный вопрос постсоветского пространства бессмысленно: каждый воздвигает баррикады на своем рубеже и крики с другого берега не услыхать, их уносит ветер ...

С приходом Матильды обстановка немного разрядилась. Теперь, как только лошаки чересчур увлекались беседой, увлеченно кивая на экран компьютера и лопотали слишком громко, я обращался к Матильде с вопросом по работе, и мы неторопливо и деловито глушили заболтавшуюся парочку звуками нашего ломаного английского. Однажды, в момент такой перебанки, когда понять друг друга было практически невозможно, я предложил Матильде поговорить в лаборатории и мы демонстративно вышли, несколько озадачив притихших лошаков. Итальянка Матильда обронила за дверью очевидное: "Но ведь это не культурно разговаривать на своем языке если другие люди тебя не понимают!" А что можно к этому добавить? - Покивал согласно...

Мои странные отношения с Лошаком сложились почти сразу после его появления в лаборатории. Я, помнится, был настроен весьма дружелюбно - новые знакомства и лица мне всегда интересны. К тому же знал, что по крайней мере два года мы будем делить один кабинет. Не было предвзятости - ребят из этой бывшей советской республики, где русских открыто ненавидели еше в совковые времена, я встречал и раньше. Здесь, в Америке, на нейтральной стороне, никакой вражды не ощущалось, скорее даже взаимная приязнь - в некотором смысле земляки.

Вместе с Биллом, в группе которого Лошаку предстояло стажироваться, мы привезли в двухкомнатную, арендованную им зараннее квартиру, мебель и аккуратно ее расставили, деловито рассуждая как лучше все разместить, чтобы молодому семейству было удобнее. Билл купил эту подержанную мебель у какой-то старухи, живущей у черта на куличках, милях в тридцати от нашего городка. В кабинете я передвинул громоздкий металлический шкаф, за которым уютно прятался мой рабочий стол, к противоположной стене - неловко было отделятся от будущего соседа.

Лошаки приехали дня через два. Она на первых порах сидела дома с ребенком, он приступил к работе сразу. Высокий, хоть и пониже меня, с бледным прямоугольным лицом и гладкими маслянистыми волосами неопределенно-темного цвета, Лошак выглядел довольно невзрачно. Физиономия его была какая-то испуганно-настороженная: не угадывались за фасадом дружелюбие, острый ум, или чувство юмора, так оживляющие людские лица. Мы обменялись пустыми фразами, беседа не вязалась. Я, обычно, с готовностью рассказываю о себе, о работе и рад был бы просто поболтать о пустяках, а заодно и полюбопытствовать, что за человека занесло к нам, какая судьба, планы... Но Лошак, покашливая, устраивался на новом рабочем месте и в продолжении разговора был явно не заинтересован. Я отвлекся минут на десять, почти забыв о его присутствии. Краем глаза видел его мелькающую, встающую-садящуюся фигуру: Лошак раскладывал на столе бумаги, мостил на стене какой-то сертификат. Сосредоточиться было трудно. Взглянув невольно в его сторону, заметил появившуюся над столом деревянную дощечку с выгравированнной на ней надписью "Почетному филину". Очевидно, это был предмет особой гордости Лошака который, по его представлению, скромно но с достоинством свидетельствовал о преданности науке, долгих часах ночных лабораторных бдений, признании его трудолюбия коллегами по прежнему месту работы. Повеяло тупостью с налетом дешевого юмора, безуспешо пытающегося просочиться в колонку "ученые шутят".

Зная, как нелегко иностранцам в Штатах на первых порах - в особенности не гостиничным туристам-однодневкам, а приехавшим надолго - я настойчивым, не вызывающим сомнений в моей искренности голосом, предложил обращаться ко мне, если нужна будет машина. Тротуаров здесь почти нет, расстояния не пешеходные, общественный транспорт в зачаточном состоянии - владельцы автомобильных компаний такой вольности не допустят, экономически невыгодно. Без своих колес человек попросту унижен и в какой-то мере бесправен - поход за продуктами превращается в рискованное путешествие по обочине шоссе с ограничителем скорости 45 миль в час (72 км). Удивленные и недоумеваюшие взгляды буравят тебя сквозь лобовые стекла встречных авто: бездомный, безработный, безлошадный - а одет вроде неплохо!? А как с ребенком к доктору попасть если нет прямого автобусного маршрута? Лошак кивнул, поблагодарив.

Компьютер Билл ему еще не успел купить и я не сомневался, что Лошак рано или поздно предпримет попытку воспользоваться моим. Хотя компьютеры являются собственностью института и никакик личных секретов храниться в них не должно, пользоваться чужими PC без разрешения владельца не принято. Отказывать Лошаку я не собирался - раздражения, неприязни или других негативных эмоций я к нему в ту пору не испытывал и лишь надеялся, что он догадается уладить "компьютерный вопрос" предварительной просьбой. Просьбы, однако, не последовало. В следующий понедельник, придя на работу, я сразу заметил, что в особом приглашенииЛошак не нуждался: компьютер был включен, монитор и клавиатура непривычно передвинуты чужой рукой.

"Я немного поработал на вашем компьютере - и тут же, отвечая на свой вопрос - "Надеюсь, это ничего". Разозлившись, что мои предчувствия оправдались так быстро и сполна, я вполголоса сердито пробормотал что, мол, сначала следовало бы спросить, а потом работать. С этого момента мои отношения с Лошаком по обоюдному молчаливому согласию ограничивались формальным приветствием по утрам и прощанием вечером. По понедельникам я по-прежнему обнаруживал, что моим компьютером пользовались: в выходные дни Лошак приводил в кабинет свое семейство и без второго компьютера, по-видимому, было не обойтись. Наивные предосторожности, вроде защищенного кодом перехода от нерабочего состояния экрана к активному, не помогали: компьютер попросту отключался и при повторном его включении пароль не требовался. Выключить машину правильно ума, вероятно, не хватало - упускали момент, монитор автоматически переходил в режим экомомии, и, так как кода семья не знала, отключали, не мудрствуя лукаво, кнопкой. Меня по утрам встречала записка:

"Компьютер отключен неверно. Начинаю проверку диска".

Только с введением замысловатого кода БИОС Лошак, кажется, сдался. Да и нужды не было: через пару недель Билл раскошелился на новый PC для своего стажера. Потянулись долгие и неуютные для меня сначала два, а потом и все три года - Лошаки попросили продления срока стажировки до трех лет. Прямых столкновений и конфликтов как таковых не было, лишь постоянная натянутость отношений, скованность, едва скрываемое раздражение, висящее в воздухе чувство взаимной неприязни.

В те дни, после десяти долгих лет, моя семья получила американское гражданство. Другого выхода добиться чего-нибудь в этой стране у нас не было, а возвращение к нищенским зарплатам, в бездомье, национальную рознь, не имело смысла. Россия своих детей, разбросанных десятилетиями советской власти по национальным окраинам страны, не ждала, не звала назад и не привечала вернувшихся. В этом же году, судьба решила порадовать нас еще: так как гражданство давало право претендовать на ставку научного сотрудника в любом федеральном учреждении, я, успешно пройдя по конкурсу, получил постоянную работу в нашем институте. Вот так всегда: или ничего, или все сразу.

Научному сотруднику полагалась своя лаборатория и впридачу отдельный кабинет. На выбор, мне предложили перебраться в другой офис этажом ниже или остаться в теперешнем, "переселив" вниз Лошаков и Матильду. Переезд сулил много хлопот; к тому же за три с лишним года я привык к этой светлой просторной комнате, которая теперь полностью была бы в моем распоряжении, и никуда переезжать не хотел. Стало быть, менять "стоянку" выпало Лошакам, как временным контрактникам, через несколько месяцев отчаливающим к себе домой. Лошака такая перспектива явно не радовала: его бледная физиономия выглядела еше более озабоченной и хмурой, чем обычно. К назначенному сроку кабинет предстояло освободить: изготовленная по заказу новая мебель была доставлена с фабрики на склад и подрядчики звонком сообщили о своей готовности к установке. К утру следующего дня офис должен был быть пустым и чистым. Я, почему-то, наивно полагал, что мы с Лошаками дружно и вместе перетащим всю старую мебель на хранение в отведенную комнату. Казалось, особых причин для грусти у них не было: кабинет стажеров и постдоков, куда они переезжали, подрядчики планировали обставить новой мебелью в тот же день. Там им предназначалось по удобному письменному столу, многополочной тумбе для книг, мягкому уютному креслу. Но не тут-то было: насупленный Лошак с занятым видом сидел за компьютером и в "субботнике" участвовать, судя по всему, не собирался. Пришлось мне свое громоздкое барахло выносить одному. Они, тем временем, вдвоем сноровисто перекантовали вниз принадлежащий им немногочисленний скарб. "Сам" продолжал в опустевшей комнате упорно пялиться в компьютер, явно желая оттянуть момент ее перехода в мое полное распоряжение. Чувствовалось нескрываемое желание испортить приятное возбуждение, владевшее мной с утра: наконец-то получил свой кабинет, будет возможность спокойно работать, не отвлекаясь постоянно на странную парочку. Дело близилось к вечеру, мне пора было уходить. В комнате еще предстояло вымыть пол, оттереть длинные черные следы резиновых подошв на линолиуме, убрать накопившуюся по углам пыль. После установки мебели это сделать будет гораздо труднее. Хотелось, конечно, все мелочи закончить сегодня и уйти домой со спокойной совестью. Но не вышло. Словно приклееный к стулу, Лошак и не думал уходить. Мне стало ясно, что с уборкой придется повременить - до шести вечера предстояло забрать сына из продленки, а уже без пяти шесть - как минимум пять минут понадобится на длинную ухабистую дорогу, ведушую через экспериментальные поля института к воротам. Ничего страшного, конечно, не случилось - я просто большой перестраховщик, люблю кругленько этак и своевременно заканчивать начатое, а иначе сопровождает меня везде чувство незавершенности, несвободы, предстоящих забот. Синдром, наверное, какой-нибудь - одних белочков не хватает, или других производится в избытке. Утром следующего дня у меня было предостаточно времени на уборку - полчаса как мимимум. Основательные и умелые мужики-подрядчики сноровисто и быстро установили мебель - кабинет был полностью готов к обеду. Все было сработано аккуратно и правильно - по моим наброскам, именно так, как я и объяснял дизайнеру компании. Лошаки и связанные с ними хлопоты мгновенно забылись, отошли на задний план. Потянув за шнур, я поднял жалюзи на высоком, в полстены окне вверх до упора, предоставив яркому весенему солнцу заполнить комнату теплом и светом. Перед корпусом института раскинулся широкий зеленый луг размером в три-четыре футбольних поля - ухоженный, с коротко подстриженной травой и пешеходной дорожкой, огибающей его по периметру. Впереди виднелась автомобильная дорога номер 1 - Route 1 или рыдван, как по привычке звали мы ее: еще несколько лет тому назад нескончаемые асфальтовые заплаты и колдобины покрывали дорогу - несмотря на то, что она прямым курсом вела в столицу, к Белому Дому. Отчего, говорят, и получила свое название. В коридоре, у стены, стояла груда картонных коробок с моими документами и книгами. Не торопясь, я принялся их распаковывать, заполняя книгами два глубоких, умело декорированных под дерево трехполочных стеллажа. К двери кабинета полагалось два ключа, один из которых находился у меня, а другой у Лошаков. Большинство завлабов запасной ключ отдавали на хранение нашей секретарше - мера далеко не излишняя, всем известно, что ключи обладают редким свойством теряться, забываться и прятаться от хозяев в карманах ненадетых брюк. Так решил поступить и я. Но, для начала, предстояло изъять запасной ключ у Лошаков. Им он был теперь абсолютно ни к чему - каждый из них получил ключи от нового кабинета. Я, тем не менее, предвидел, что даже из столь простой бытовой ситуации Лошак непременно постарается извлечь своеобразную выгоду и сделать мне мелкую пакость. Предчувствие не подвело. Первую просьбу о возвращении ключа в законные руки я передал ему через жену. Никакой реакции, однако, не последовало. Прошел день, другой. Встретив как-то утром озабоченого Лошака в коридоре, я попытался вежливо и в доступной форме напомнить ему о ключе. Отведя глаза в сторону, Лошак пообещал его вернуть. Мутный и откровенно неприязненный взгляд его, однако, говорил о другом. Дня через два, окончательно убедившись в том, что Лошак лукавит и обещание свое сдерживать не собирается, я решил действовать через секретаршу. Дэби посоветовала не переживать и надеялась все быстро уладить. Но твердолобость Лошака она явно недооценила. На следующий день после разговора с Дэби, я заглянул к ней в кабинет узнать о результатах переговоров и о причине загадочного упорства Лошака. Дэби развела руками: "Говорит, что отдаст ключ только Биллу, лично в руки - от него, мол получил и ему вернет! А Билл в сейчас командировке, в Южной Америке". Покачала головой сочувствующе-удивленно: не завидую тебе, ну и кадр! Хотя я догадывался, что формальный - и логичный с его точки зрения - повод у Лошака должен быть, наивная тупость и незамысловатость такого объяснения все же удивили меня. Зачем Биллу ключи от моего кабинета? Нелепость... Скромный, интеллигентный и тонко разбирающийся в людях Билл, не будь он в отъезде, первым отправил бы Лошака с ключом ко мне. Ну да что там, подожду.. Tем не менее, цели своей, Лошак несомненно добился - неулаженный "ключевой вопрос" добавил ложку дегтя в небольшую кадку меда моего тогдашнего отличного настроения. Через неделю на пороге моего кабинета появился Билл и, понимающе улыбаясь, протянул ключ.

"Мне кажется, я догадываюсь, что произошло" - (не только глаза, но и стекла очков Билла лукаво сверкнули) - "Былые советские обиды до сих пор тревожат разум, да?"

"Скорее нет, чем да, Билл - по крайней мере с моей стороны. К слову, и в те времена, как и в нынешние, разум бередят отдельные неприятные типы".

"Ну что ж, проблема решена и вопрос исчерпан" - Билл дипломатично избежал продолжения разговора и удалился.

Действительно, так и оказалось - с переездом парочки на новое место вздохнулось свободнее и "лошаковская" нудно-раздражительная (гнетущая) тема в моих институтских буднях отпала сама собой. Мы с Матильдой перебрались в новую лабораторию в противоположном крыле здания и дорожки наши рабочие лишь изредка пересекались с мелькающим в коридорах нахмуренным Лошаком. Через месяц стажировка у "самого" заканчивалась и все семейство отчаливало домой, за океан. По случаю такого знаменательного события, моя бывшая шефиня Дженнифер устраивала вечеринку у себя дома. Предполагалось как бы теплое, неформально-раскрепощенное прощание с эдакими милыми и трудолюбивыми молодыми учеными из дружественного зарубежья, которым все мы несомненно захотим пожелать счастливого пути и дальнейших успехов в их тамошней карьере. С семьей Дженни мы дружим давно, больше десяти лет, дети наши знакомы еще с яслей и мы часто бываем в гостях друг у друга. Не было случая, чтобы мы или они не откликнулись на приглашение. К моему весьма искреннему сожалению, выбора у меня не оставалось и прецедент, таким образом, был невольно создан. Чевствовать Лошаков мне, мягко говоря, не хотелось. Подобная же ситуация повторилась спустя две недели, когда с подачи нашего завотделом празднования, посвященные отбытию отстоявших трудовую вахту Лошаков в страну проживания, были перенесены и в стены института. Как обычно, время "торжеств" совпало с обеденным перерывом, а местом проведения мероприятия был наш конференц-зал, по совместительтству являющийся импровизированной столовой: в центре большой комнаты разместились сдвинутые в длинный ряд столы, за которыми мы в полдень съедаем наши домашние бутерброды. Я в тот день мирно возился в лаборатории не собираясь, естественно, напутствовать Лошаков в дальнюю дорогу и поглощать при этом купленный на заранее собранные деньги темно-коричневый жирный торт. Запиваемый, кстати - по местной традиции - холодными газированными напитками. Такой вот странный метод улучшения аппетита, позволяющий желудку игнорировать положенную в него пищу и подавать в мозг ложные сигналы о голоде. Минут через десять после начала "отвальной" ко мне в лабораторию заглянул завотделом и учтиво, но настойчиво напомнил, что народ уже веселится вовсю и надо бы, мол, и мне поучаствовать. Я быстро среагировал, озабоченно склонившись над столом и схватив ненужную в тот момент пипетку. "Извините доктор Томпсон, не могу - опыт в разгаре" - так, по-видимому, звучит литературный перевод дословного "Я в середине" эксперимета. Запустив форез, поехал домой, хорошо и вкусно отобедав Ириным борщом.

Спустя неделю Лошаки уехали. Я не из тех людей, которым все равно, что о них думают и как к ним относятся окружающие. Плохое да и просто недружественное отношение к себе переживаю болезненно - мысли о чьей-то скрытой или явной неприязни маячят на заднем плане повседневности и мешают работать. Невольно задумываешься о своей вине в конфликте, все стараешься быть пообективнее, человечнее. С возрастом, однако, характер черствеет, на безразличие или недружелюбие вполне искренне и не задумываясь о причинах отвечаю тем же. Вот и сейчас сработала эта крепчающая со временем защитная реакция - уехали, ну и отлично! Уголок сознания, постоянно озабоченный присутствием чужой недоброй воли освободился и очистился. Ну что ж, буду ждать, терпеливо буду ждать того момента, когда снизойдут мудрость и всеобъемлющий юмор, уберегающие душу от злобы и ожесточения, облегчающие жизнь.

Лев Немчинов

Аля и другие

рассказ

Вот она сидит передо мной в уютном греческом ресторане, малознакомая женщина Аля, и оживленно рассказывает о себе. Разрумянилась от бокала терпкого красного вина, карие глаза блестят, темные волосы небрежно спадают на плечи. Ресторанчик крошечный, но по-старомодному милый: темного дерева панели укрывают стены, светлой краской шероховато выкрашен потолок, арочный проход на кухню, над маленькими столиками желто-голубые пейзажи Средиземоморья. Пожилой официант не просто обслужил нас, но и добродушно осведомился, на каком языке мы разговариваем. Не дав ответить, предположил сам: на русском. Тут же поделился воспоминаниями о свой молодости и первой любви юного грека-иммигранта к русской девушке Марине. Через Марину сохранил в сердце тепло к русским до сих пор. Когда он отошел, я, поймав на себе любопытные взгляды сидевшей за соседним столиком пары, улыбнулся им:

- Хорошо здесь.

- Этому ресторану много лет - с готовностью откликнулась женщина. - Старше вас, наверное. Здесь чувствуешь себя, как в семье. И готовят замечательно. Попробуйте - и, не дожидаясь нашего согласия, она переложила на блюдце два кусочка ароматной говядины для меня и Али.

Пришлось отведать - сочное, нежное мясо только что не растаяло во рту. Але тоже понравилось - и вкус мяса, и непринужденное обращение нашей соседки. На бойком английском Аля продолжила беседу, удовлетворив дружелюбное любопытство американцев к своей персоне.

В Америке Аля живет больше 10 лет. Молодая женщина, красивая, неглупая и с университетским образованием, она, задавшись целью вырваться из скудости и нужды российской провинции, нашла по интернету американца - предел мечтаний наивных соотечественниц. Легко очаровав не встречавшего у себя дома настоящего женского обаяния и привлекательности, скромного и начинающего стареть мужчину, Аля вышла за него замуж. Иллюзии о безбедной жизни развеялись в одночасье, столкнувшись с неяркой действительностью. Маленький домишко, где ей теперь навеки предстояло быть домохозяйкой, небогатый муж, считающий каждый потраченный доллар, изоляция, ревность, полное отсутствие культурного фона и прочие атрибуты существования местного полу-среднего класса, быстро отрезвили Алю. Заручившись видом на жительство и подшлифовав английский, она без сожаления бросила своего доверчивого дядю Сэма - одного из многих тысяч американских мужчин, которые, слепо поверив слухам о доброте и постоянстве русских невест, отважились импортировать такой деликатный продукт чужого, незнакомого мира.

Несмотря на опасения брошенного мужа, Аля не растерялась в чужой стране, быстро нашла хорошо оплачиваемую работу по специальности и переехала из конуры Сэма в собственную двухкомнатную квартирку. Детьми они обзавестись не успели, поэтому развод прошел для нее легко и безболезненно. Что касается Сэма, он переживал не на шутку - успел за год сильно привязаться к Але. Впрочем, Алю это мало беспокоило. Глубоко вздохнув, она с головой окунулась в мутную реку развлечений, выбор которых для миловидной и одинокой женщины был хоть и довольно ограничен, но крайне соблазнителен. Обзаведясь двумя-тремя русскоязычными подружками, близкими ей по уровню развития и степени обустроенности в американском обществе, Аля коротала вечера в ресторанах, дискотеках, но чаще всего в барах, где завсегдатаями были одинокие состоятельные мужчины в летах. Мужчины эти, холостые и не очень, пошли гуськом, по-джентльменски покрывая Алины питейные и закусочные расходы, что с финансовой точки зрения ей было очень выгодно. Годы шли, но ни один из временных поклонников не желал превращаться в постоянного воздыхателя, готового разделить с Алей все радости и невзгоды совместной жизни. Уже морщинки заметной сеточкой потянулись к вискам от усталых, с подкружьями глаз, фигура потеряла тугую стройность, еле видные ниточки седых волос требовали регулярной подкраски.

Жизнь нас столкнула нечаянно этим же днем и мы оба ухватились за призрачный шанс, который сулила встреча. Мне трудно было сказать, какое впечатление я произвел на Алю. Что касается меня, то я был откровенно рад пообщаться с ней, выслушать ее немудреную историю, додумать невысказанное. Уже минут двадцать Аля с болезненным оживлением рассказывала о покупке мебели, причинившей ей немало хлопот и огорчений: задержки с доставкой, порванный матрас, сломанные стулья, телефонные пререкания с магазином. И все с надрывом и чрезмерной горячностью задетого до глубины души человека. Жалость к Але не оставляла меня с момента начала ее рассказа. Сочувствие и жалость к одинокой женщине, вынужденной тратить свое здоровье, нервы и время на мужские заботы.

Говоря, она с плохо скрываемым интересом поглядывала в сторону входной двери, где из дожидавшихся свободных мест людей скопилась небольшая очередь. Над головами остальных неестествено высоко торчал на мускулистой шее коротко остриженный черепок англо-саксонского, приплюснутого с боков и с укороченным лицом, типа. Секундное разочарование - мне таких откровенных взглядов не перепало - мгновенно сменилось удовлетворением от своей нечаянной наблюдательности. По крайней мере, все определилось, никаких планов строить не надо и можно спокойно, весело и без натуги закончить вечер.

- Ладно Аля, довольно о мелочах. Не переживай, все образуется - я попытался отвлечь ее от бесконечного монолога о бытовых неурядицах. - Расскажи лучше о том, что ты сейчас читаешь.

- Читаю? Аля явно смутилась, не ожидая такого подвоха с моей стороны. - Ничего...финансовые сводки по работе... времени нет...

Ну вот, еще на шаг ближе к простой истине. Отужинав, мы поехали в бар неподалеку, где и познакомились несколько часов назад. Там осталась Алина подруга Сана и ее американский сожитель Марк. Мы нашли их у стойки, среди громкоголосой, жизнерадостной и хорошо поддатой толпы. Сана, мелированная симпатичная блондинка помоложе Али на год-другой, фотогенично восседала на круглом стульчике, соблазнительно прогнув спину в талии и закинув ногу на ногу. Сана была вся в нежно-зеленых тонах: обтягивающий свитерок, короткая шерстяная юбочка и теплые зеленые чулки на длинных ногах. Пока мы проталкивались сквозь веселящийся народец, я поймал на себе ее оценивающий, многоопытный взгляд.

- Как погуляли? Хорошо провели время? Она испытывающе поглядела на нас, точно не знала от своей подруги, что дальше ресторана мы уйти не могли.

Заказав нам с Алей по бокалу испанского вина, я бойко вступил в нехарактерный для меня разговор с этими двумя женщинами, моими землячками, самыми изящными и привлекательными среди посетительниц бара. С которыми меня, кроме языка и далекой общей Родины, не связывало ничего. Незаметно подошел Марк - высокий пожилой мужчина за шестьдесят, с большой красной лысиной, оправленной на висках щеткой седых волос, выпирающим изрядным чревом, заплывшими проницательными глазами. Марк - бизнесмен, торговец недвижимостью, ярый республиканец и один из совладельцев бара, для которого под стойкой припасен ящик отборного вина.

- Только для меня и для Саны - поспешил заметить он, не смущаясь разливая перед нами из полной бутылки янтарное дорогое вино в свой и Санин бокалы. - Вино замечательное, по шкале из ста тянет на девяносто семь. Раз попробовав, другое не захочешь - продолжал хвастаться Марк. - Я вино пью сколько помню себя, мгновенно отличаю дрянь от стоящего продукта.

- У него дома пару тысяч бутылок в погребке - добавила с гордостью Сана, по-хозяйски стряхнув невидимую пылинку с жирного плеча Марка.

- Выходит мы с Алей, как и большинство людей в твоем баре, пьем бурду завалящую? - незаносчиво спросил я, отпив глоток своего, по десять долларов за две столовых ложки на донышке рюмки, и по сотне за бутылку, вина.

- Ну зачем же так? - не растерявшись, ответил Марк. - Ваше вино очень хорошего качества, не меньше девяносто двух. Но наше лучше.

К этому добавить было нечего. Марк передвинулся в сторону, завязав беседу с невысоким седым мужчиной, пунцовое-свежее лицо которого и заметный животик выдавали очередного ценителя и знатока вин. Мы заговорили по-русски. Сана чувствовала себя неловко из-за явной скупости Марка.

- Попробуй - она плеснула мне виновато из своей бесценной бутылки - классное вино!

Я отодвинул бокал в торону.

- Спасибо, не надо Сана. Не обижайся.

- Не волнуйся - успокоила меня Аля, - Сана не такая: нет так нет. Аля пригубила из моей рюмки. - По-моему, ничего особенного.

- Сана, ты замужем за ним или просто живете вместе? - наивно поинтересовался я, как будто Аля не рассказала мне в деталях об отношениях Саны с Марком. Хотелось однако, услышать все в ее собственном изложении.

- Нет, он мой приятель, бой-фрэнд. Замуж я не хочу, побывала там, хватит. Мы оба свободные люди и не связываем себя ничем.

В настенном зеркале над полками с вином я поймал внимательный взгляд Марка, наблюдавшего за нами. Он отвел глаза.

- Но живешь ты у него?

- Да, у Марка большой дом и мы с сыном живем у него. Я и работаю в его компании.

О том, как Сана работает, языкастая Аля тоже успела со мной поделиться: сидит дома и ничего не делает.

- А как Марк к сыну относится? Ладят они? Сыну сколько лет? - допытывался я.

- Четырнадцать. Да никак не относится. Они мало общаются.

- Не смущает то, что он старше тебя лет на двадцать? - Меньше шестидесяти ему не дашь.

Мельком подумал: допрос устроил бедной женщине, отвяжись.

- Нисколько. Мне всегда нравились мужчины постарше, особенно американцы - Сану разговор не тяготил и она с удовольствием делилась со мной подробностями своей жизни. - С русскими я связываться больше не хочу, натерпелась от них после развода. Помнишь того типа, Аля? - спросила Сана у подруги.

- Ну как же его забыть. Сплошные пьянки, загулы, гонки ночные, аварии, полиция, суд... Еще и меня втянула непонятно зачем. Кошмар.

- Мне с Марком спокойно - продолжала Сана. Он хорошо ко мне относится, не требуя многого взамен, практичный, да и содержит нас с сыном. Что женщине надо еще? Я его люблю - Сана отвела глаза.

Марк протолкался к нам разведать обстановку.

- Вот говорю им, что мне нравятся полные мужчины, такие как ты - сказала Сана, приобняв его. Люблю полежать у них на груди - Сана прислонила голову к пузу Марка, еле успевшего отвести руку с полным бокалом вина. Явно довольный, Марк нежно пощипывал Санин бочок пальцами-сосисками.

- Нет ты посмотри, посмотри на нее - Сана кивнула вдруг в сторону немолодой крашеной блондинки, сидевшей рядом. - Ну разве ей дашь пятьдесят семь? - Хотела бы я так выглядеть в ее годы!

Мы оглянулись. Лицо женщины, напоминавшее перехваченный посередине воздушный шарик, выглядело пугающе странно и носило очевидные следы хирургических подтяжек и подрезок. Мячами выпирала огромная грудь, джинсы обтягивали непропорционально маленький зад, на который второй раз смотреть не хотелось. Она увлеченно беседовала с румяным седовласым дядькой, знакомым Марка. Хоть и сивый насквозь, он выглядел лет на десять моложе ее и девочки регулярно на него посматривали.

- Знаете, пока вы с Алькой ходили в ресторан, я с ней поговорила немножко. Спросила, в чем секрет ее молодости. Догадайтесь, что она мне ответила?

- Ботокс и нип-так? - предположил я.

- Не угадал. Секс. Много секса. Она пасется здесь каждый день и никогда не уходит одна. Сама похвасталась. Сегодня вот этот будет с ней - Сана, не стесняясь, подбородком указала на краснорожего.

Бабка заметила, что мы разговариваем о них и плотоядно мне улыбнулась. По спине забегали мурашки.

- Как она его обхаживает! - не унималась Сана. Нет, смотрите-смотрите, куда она рукой залезла! - в голосе Саны прозвучала ревность.

Мы с Марком вынуждены были повернуться и взглянуть на парочку. Теткина рука пошевеливалась между брючинами седого. Отврат.

- Марк, тебе нравится? - поинтересовалась Сана у своего кавалера.

- Не мое дело - уклонился Марк. Возможно, с высоты его возраста в парочке был какой-то шарм.

- А тебе? - это уже вопрос ко мне.

- Сана, не порть аппетит - я отодвинул в сторону тарелку с мелко нарезанным швейцарским сыром.

Сану понесло. Я не сомневался теперь, что она положила глаз на седого и наверняка встречалась с ним раньше.

- А грудь? Сколько пластика вбухано в эту грудь? Как ты думаешь? - Внимательные, красивые глазищи Саны остановились на секунду на мне.

- Я больше на твою и Алину посматриваю - признался я. Каков вопрос, таков ответ. Другой темы для разговора не предвиделось.

-У нас пока настоящие, да Алька! - хохотнула, отвлекшись ненадолго от наблюдения, Сана.

Время приближалось к полуночи. Несмотря на то, что курить здесь запрещалось, уже попахивало слегка дымом сигарет. Я огляделся. В баре по-прежнему было шумно, народ и не думал расходиться, словно завтра не очередной будний день, не надо просыпаться рано утром, спешить на работу. Кому-то действительно не надо. Марку и Сане, краснорожему, его пожилой совратительнице. Сами себе хозяева, работают в удобное для них время или вообще не работают. Нам с Алей на службу к восьми утра. Я знал, что у нее там строго с дисциплиной, известная частная компания, нерадивых могут заменить в любой момент - желающих хоть отбавляй.

- Присядь, ты устал, бледный совсем.

Вот чего-чего, а такой заботы я от Али никак не ожидал.

- Тронут Аля, тронут. Но не волнуйся, продержусь - я заказал себе еще две столовых ложки испанского.

Снующие официанты - марроканцы часто притормаживали у нашего столика осведомиться как дела, развязно обнимая Сану и Алю. Думали, наверное, что вырабатывают характерный стиль заведения, некую дружескую атмосферу общения между посетителями и персоналом. Но рожи у них при этом были довольно наглые и вообще до греческого ресторана им было далеко. К нам подсел средних лет мужик в оранжевой шелковой рубашке навыпуск, хорошо разогретый, с лошадиной выискивающей физиономией. Неестественно-рыжеватый цвет волос свидетельствовал об их тщательной подкраске. Боятся седины, одинокие поистасканные перехватчики. До сорока карьера, до полтинника - разгул при хороших деньгах, а уж потом начинается поиск супруги-подруги, схема жизни которой мало отличалась от их собственной.

- Дантист - шепнула по-русски Сана. - Миллионер.

Глаза Али заинтересованно блеснули. Она нервно поигрывала своим недешевым мобильником ярко-малинового цвета. Дантист представился, пожав всем руки. С места в карьер, спросил у Али, кивнув на ее телефон:

- Приятный цвет. Гармонирует с трусиками?

Я смутился от такого нахрапа, но Сана и Аля и бровью не повели.

- С лифчиком - не смущаясь ответила Аля.

- Можно взглянуть? - продолжал бодро наглеть выпивший дантист, вроде как и руку протягивая, чтобы убедиться самому.

Пришлось ненавязчиво вмешаться, даже если моим беспечным подружкам такая бесцеремонность была не в диковинку:

- А у вас что за телефон, не покажите? - дернулось тиком веко, волноваться мне было совсем ни к чему.

- У меня? - дантист хитровато улыбнулся, вытащив из кармана оранжевый мобильник -У меня все продумано ребята, полное совпадение. - И с трусами тоже, смотрите...

Растегнув ширинку, начал вытаскивать наружу канареечную ткань трусов. Сана и Аля, не отворачиваясь, с любопытством наблюдали за его действиями.

- Дуг - остановил его я.

Кажется, его звали Дуг. Возможно Дог, а может Майк или, на худой конец, Пидор - в имени Peter "t" произносится звонко, как русское "д".

- Дуг, ты хотел бы мирно закончить этот вечер? - ничего остроумнее мне в голову не пришло.

Дуг взглянул на меня. Что-то в моем лице его смутило.

- Да-да, конечно. Нет проблем. Он виновато улыбнулся, пытаясь застегнуть ширинку: трусы прихватило молнией.

- Ну тогда проваливай отсюда и показывай свою мотню вон там - я кивнул в строну бара, где разговаривали несколько мужчин. - Там поймут и оценят, почему у тебя трусы оранжевые.

- Понял, ухожу - конфликтовать Дуг был явно не намерен и быстро ретировался, хотя вполне мог бы попробовать отстоять свои права - и в плечах пошире и ростом не ниже меня. Нестандартная ситуация, в зубной школе не проходили, да и не ожидал встретить в таком приличном месте не понимающего юмор русского грубияна.

- Что ты, зачем? - накрыв мою кисть своей красивой, в кольцах рукой, Сана наклонилась ближе - Для них это нор-маль-но - по слогам произнесла она - абсолютно ничего обидного, типичный американский ресторанный юмор. Мы с Алькой и не думали оскорбляться.

- Девоньки - попробовал втолковать я, уже видя, что напрасно, что зря стараюсь. - Но ведь это неуважение к вам, как бы смешно и привычно все не выглядело. И ко мне тоже, если вы здесь со мной и я промолчал, не отреагировал. -

Марк твой допустил бы это, Сана, будь он на моем месте?

Сана оглянулась. Марк оживленно беседовал с моложавой брюнеткой за стеклянной перегородкой VIP-кабинетика в углу ресторана. Маленький аквариум для особо важных гостей. Конечно - все-таки совладелец.

- Марку наплевать. Он бы и глазом не моргнул, даже если бы тот вздумал показать не только трусы. Они же здесь знакомы все друг с другом, невыгодно терять богатых клиентов.

Ни отнять ни прибавить. Дантист. Днем записываемся на прием к таким вежливым, уверенным, знающим людям, детей своих водим к ним не предполагая, что по вечерам они расслабляются весьма оригинальным способом в тесном кругу других узких специалистов. Широкого, как выясняется, профиля.

Пора было уходить. Мы с Алей встали, натягивая куртки. Сана обняла меня, прижавшись грудью к плечу, ласково поцеловала в щеку, не отпуская, звала приходить еще. Они с Марком собирались гулять до закрытия бара. На улице, в желтом свете ресторанных окон, Аля выглядела неожиданно подурневшей, утомленной. Моросил дождь.

- Поедем ко мне? - зная ответ наперед и сам не будучи уверенным в целесообразности такого финала, спросил я.

- Нет. Устала очень, да и неблизко к тебе - словно это не первая наша встреча и частые поездки ко мне успели ей надоесть. - Спасибо за ужин и приятный вечер. Всё было хорошо - и здесь, и у греков. Спасибо - повторила она чуть смущенно и немножко виновато.

Мы крепко обнялись на прощание, как старые знакомые, коснувшись легонько скулами. Нежный, еле уловимый аромат Алиных духов окутал меня пьянящим ветерком, будто прося не спешить, не отпускать ее, не уходить.

- Счастливо тебе, не пропадай! - развернувшись, я пошёл к машине, в мыслях уже отстраняясь от событий этого вечера, заталкивая их, как ненужный хлам, в заброшенный чуланчик памяти. Пикнул электронный ключ, мигнули фары.

- Подожди! Саша! - за спиной вдруг торопливо застучали по мокрому асфальту каблучки Алиных туфель - она зачем-то бежала ко мне.

2009

Раз в три года. (Долг присяжного)

О первом извещении Андрей попросту забыл: валялась где-то дома эта бумажка, вежливо-настойчивая, просительно-требующая... Конечно же он знал, что шутки здесь неуместны и при совсем уж неудачном стечении обстоятельств за неявку могут посадить в тюрьму на срок до трёх месяцев. Вот так, среди бела дня, за решётку, абсолютно нормального человека, не вора, не бандита, не насильника, невинного, недоумевающего... Американские страсти, подумалось ему, вряд ли уже привыкнуть к ним - даже после пятнадцати лет жизни здесь, в Штатах. По конституции, временные обязанности присяжного заседателя - гражданский долг, которого избежать нельзя. Хочешь ли, нет ли - иди и решай чью-то судьбу вместе с другими случайно выхваченными из толпы людьми.

Только месяца через три-четыре после того, как компьютер окружного суда, зацепив случайно его русскую фамилию среди тысяч всевозможных других, призвал Андрея аккуратным письмецом-формой прибыть по назначению, он запоздало вспомнил о своём непривычном долге. К тому времени, естественно, давно прозаседали без такого забывчивого и не уважающего закон гражданина. Вскоре после этого, однако, последовало второе письмецо, тактично напоминающее Андрею о вероятных последствиях подобного разгильдяйства и советующее выбрать один из прилагаемых вариантов ответа, наиболее полно объясняющий причину его отстуствия. Эдакий тест на сообразительность: угадаешь - пронесёт. Посоветовавшись с женой, хоть и бывшей, но настроенной вполне дружелюбно, решил отписаться переменой места жительства и почтового адреса. Не туда, мол, послали, друзья мои, затерялась ваша повестка, а я что - хоть завтра готов, назначайте новую дату...

И действительно, Андрей был великодушно прощён, повезло на этот раз. Прощение сопровождалось новым вызовов - искупить вину, и на следующий же день, к половине восьмого утра. Суд находился в другом городишке - все они тут небольшие, незаметно переходящие один в другой, растянутые-разбросанные вдоль дорог, соединяющих мегаполисы. Но как минимум час езды по кольцевой, а утром всегда пробки - значит выезжать надо за полтора, вставать из тёплой постели за два... Невесело...Что поделаешь, проблем и так хватало в этом не самом удачном в жизни Андрея году, зачем искать новые на свою и без того быстро седеющую голову?

На другой день, захватив на всякий случай томик Конан Дойля, Андрей отправился в путь. В маленький судейский городок с типичным для Америки псевдо-британским названием, добрался загодя. Припарковав машину, пошёл к зданию суда - добротному, в четыре высоких этажа, из стекла и бетона, с тройкой бронзовых коней на клумбе перед входом. Выпотрошив из карманов всё железное, беззвучно прошёл металлодетектор и по широкой каменной лестнице поднялся на третий этаж, регистрироваться. В большом квадратном зале на мягких, расставленных рядами стульях, уже сидело человек триста и постоянно входили новые, невыспавшиеся потенциальные присяжные, вырванные на короткий срок рукой закона из своих привычных житейских ниш. Предъявив повестку клерку и выслушав в ответ радушное и благодарное приветствие, Андрей подыскал себе место понезаметнее, среди занятых чем-то, а не глазеющих по сторонам людей. Большинство собравшихся были афро-американцами, но мелькали вкраплениями мексиканские, азиатские лица и бледные пятна "кавказских" физиономий. "Кавказцами" в Штатах называют, по странной причуде немца-антрополога из далёкого 18-го что ли века, всё белое население. Одеты люди были мрачно, в серое, чёрное, иногда кожаное, с претензией на какую-то торжественность: в повестке предусмотрительно оговаривалась форма одежды. Джинсы, например, надевать не рекомендовалось. Как это часто случается в Америке при любом скоплении народа, почти не видно было красивых, да и просто симпатичных женских лиц. Уже в который раз Андрею подумалось: а почему? Почему, чёрт возьми, им здесь так не повезло? Ухмыльнулся себе под нос - вопрос праздный, чисто философский, и стечение обстоятельств, к сожалению, стихийное и непоправимое... В такие грустные мысли погружённый, Андрей уселся, раскрыл книгу и неторопливо принялся за чтение. Время от времени на середину зала выходила служащая и бодрым голосом набирала команду присяжных, требующихся для гражданских, криминальных и прочих судебных процессов, десятки которых одновременно проходили в громадном здании суда. Люди, чьи фамилии были названы, получали карточки одинакового цвета, выстраивались друг за другом в проходах между рядами кресел, и вереницей выходили из зала вслед за клерком. Набирали по 20, 30 реже по 40-50 человек.

Просидев таким образом около двух часов и не угодив в число избранных, Андрей стал подумывать о том, как бы по-тихоньку улизнуть: зарегистрировался ведь, может и не вспомнит никто... К счастью, такой опрометчивый поступок был предотвращён. Одному из судей, ведущему криминальный процесс, понадобилось не много ни мало 50 кандидатов в присяжные, среди которых на этот раз оказался и Андрей. Построившись, их команда гуськом вышла в просторный коридор и поплелась на верхний этаж, изредка послушно останавливаясь по команде идущего впереди клерка. Так неспешно, молча глядя друг другу в спины, подошли к высоким дверям одного из многочисленных залов для заседаний - то бишь судейских палат, наверное. Вместительный зал был разделён низкой, по пояс, перегородкой, отделявшей места для публики и прочих пассивно присутствующих от секции для действующих лиц, принимающих самое непосредственное участие в спектакле судебного заседания, а также от стоявшего на помосте длинного судейского стола. По одному входя внутрь, народ расселся, и, в ожидании, притих. Из-за перегородки за ними пристально и изучающе следили трое афро-американцев: коренастый, лет двадцати парень в красной спортивной куртке - судя по всему подсудимый или подозреваемый, мужчина чуть постарше, в стильном чёрном костюме, белой рубашке и при галстуке - по-видимому, адвокат, и элегантная молодая женщина, со вкусом одетая - скорее всего прокурор, подумал Андрей. Рядом с ними, слева от стенографистки, стояли двое вооружённых полицейских - юные, внимательные, перетянутые ремнями и, конечно, преждевременно располневшие: американский стандарт. За столом на помосте восседал, не отвлекаясь наблюдая за входом потенциальных коллег, "кавказец" (см. выше) судья - средних лет белый американец, седеющий, с умным проницательным лицом, явно привыкший к подобной процедуре. Подождав с минуту, он в двух словах объяснил суть происходящего: вооруженное ограбление МакДональдса в одном из районов Вашингтона. Предстоит выбрать двенадцать человек присяжных, от которых зависит исход дела и признание вины или невиновности подсудимого.

- Если среди вас есть те, кому известно об этом происшествии, кто лично знаком с пострадавшими или обвиняемым, пожалуйста встаньте.

Андрей посмотрел вокруг. Народ молча сидел.

- Если среди вас - продолжал судья - есть те, которые, по какой-либо причине, не могут беспристрастно отнестись к делу, пожалуйста встаньте и объяснитесь.

Через ряд от Андрея лукаво поглядывал на говорившего судью вертлявый средних лет мужичонка, руки по локоть в цветных наколках, с косичкой из негустых волос. Никто не поднимался.

- Есть ли среди вас есть те, которых в течении последних тридцати лет вызывали в суд, пожалуйста встаньте.

Человек двенадцать торопливо поднялись. Каждого по очереди, неспешно и подробно, расспросил судья. Фамилия, имя, возраст, что случилось, когда, где, закрыто ли дело. Люди, не особенно стесняясь, рассказывали: ограбили, украли машину, вломились в дом, угрожали...Что удивило Андрея - ни в одном из поведанных судье случаев расследование не было успешно доведено до конца. Все эти маленькие интервью завершались одинаково: виновные не найдены. Вот тебе и американское правосудие...

- Есть ли среди вас люди, ранее привлекавшиеся к уголовной ответственности?

Ба! Неужели и таких зовут в присяжные? Андрей с интересом посмотрел на нескольких поднявшихся мужчин. Вертлявый в наколках тоже встал.

- Расскажите, пожалуйста, за что привлекались - обратился к нему судья.

- Можно лично, ваша честь? - попросил вертлявый.

- Подойдите - ответил судья.

Неожиданно в зале раздался довольно громкий шелестящий треск, напоминающий шум настраиваемого на нужную волну радиоприемника. Нет, не совсем точно - скорее старый советский телевизор, на канале которого закончилась программа передач и он рябит, пестрит и вот так же шумит. Андрей сообразил - заглушают разговор вертлявого с судьёй.

Вслед за вертлявым, каждый из добровольно сознавшихся в своей прежней судимости подходил к судье и по секрету рассказывал ему о своих похождениях. Адвокат и прокурор-обвинитель непрерывно что-то записывали в свои блокнотики, бросая испытывающие взгляды на ничего не подозревающих людей.

- Имеет ли кто-нибудь из присутствующих родственников, работающих в органах охраны порядка?

Встали человек десять. Родственники полицейских, судей, персонала тюрем и колоний, военной полиции... Каждый из поднявшихся был кратко, но детально распрошен о своей родне. Единственная из приглянувшихся Андрею женщин в их спонтанно набранной команде - неприметная такая блондинка, но с выразительными добрыми глазами, на вид лет тридцати пяти - скромно призналась судье, что ей всего 26 и что её дядя работает начальником отдела в федеральном бюро расследования. - Безмозглость, конечно, - рассудил про себя Андрей. Спрашивать женщину о её возрасте при случайном скоплении народа, о дяде - агенте... А что если бы он был, предположим, резидентом каким-нибудь, годами работая под прикрытием в чужой и враждебной стране? И наивная девушка бы в этом созналась?

- Состоял ли кто-нибудь из присутствующих на службе в правоохранительных органах?

Послушно поднялись несколько человек. Выяснилось по ходу учтивого допроса, что один из них тоже ни много ни мало сотрудник закрытогогосударственного учреждения. На вопрос судьи, в чём конкретно заключаются его обязанности, он, потея и покашливая, сообщил, что анализирует информацию, собранную другими агентами. Остальные предпочли побеседовать с судьёй под шумок эфира... Андрея не оставляло ощущение странности происходящего.

Были и ещё какие-то вопросы судьи, преследующие, вообщем-то, благую цель - отсеять так или иначе пристрастных, тех, кто по личным мотивам мог бы загубить карьеру только начинающего жить молодого гопника.

Наконец, отыскав среди присутствующих таких потенциальных злодеев и продемонстрировав их тепленькими защите обвиняемого, перешли к выбору двенадцати присяжных заседателей. Все карточки были пронумерованы, У Андрея номер был 27-й. Начали с номера первого, ни в каких кознях не замешенного кандидата, и продолжали дальше по порядку. Но на этом сюрпризы не закончились. Каждому из выбранных судьей присяжных предстояло быть одобреным подсудимым и его адвокатом. Они тихо переговаривались друг с другом, сверялись с записями адвоката, очевидно представляющими его личные впечатления об увиденном и услышанном. Вслед за тем адвокат важно и с достоинством кивал, одобряя кадидатуру либо, поворачиваясь к судье, молча покачивал головой из стороны в сторону, требуя отзыва присяжного по каким-то одному ему известным причинам. Несколько выбранных судьёй человек, не пройдя жёсткий отбор защиты, растерянно садились на место. Вроде бы и не напрашивались они, вызвали их, оторвали от дел, держат здесь полдня...И ведь совершенно искренне готовы были выполнить этот свой долг гражданский - а вот тебе и на, не подошли, не угодили!

Состав присяжных был вскоре полностью укомплектован. До Андрея черёд так и не дошёл, остановившись на 22-м кандидате: двенадцать человек отобрали в присяжные и десяток забраковали. Судья поблагодарил оставшихся и вежливо попросил вернуться в комнату ожидания. Наступило время обеда и народ милостиво отпустили перекусить на час, предупредив не опаздывать. В здании суда была столовая, в которую уже петлилась вполне совковая на вид очередь.

- Обойдусь - Андрей подбросил несколько монет в счётчик парковки и решил вместо обеда прогулялся по городку. На улице было ветренно и студёно - конец октября.

После перерыва одна из служащих, весело оглядев собравшихся и загадочно улыбаясь, попросила внимания.

- Рада вам сообщить, что на сегодня присяжные больше не потребуются и все свободны. Благодарим за приход. Пожалуйста, не забудьте сохранить возвращённую вам нижнюю половинку повестки с печатью: её нужно предъявить по месту работы как доказательство вашего пребывания здесь, или, в случае повторного вызова в суд в течении следующих трёх лет, прислать нам копию. Помните, что вызвать вас могут только по ошибке: долг присяжного по конституции выполняется один раз в три года.

- Ееее-эээээээ - обрадованно прогудела толпа. Послышались даже редкие аплодисменты. Оно и понятно: день чуть перевалил за середину, на работу идти не надо, а по почте за сегодняшние труды и хлопоты дядя Сэм пришлёт чек на 15 баксов.

Весело повалили из зала в коридор и дальше, по лестнице, на первый этаж, к выходу. Засовывая на ходу книгу в узкий портфельчик для ноутбука, Андрей споткнулся и, проскочив последнюю ступеньку, налетел на шедшую впереди женщину, едва не сбив её.

- Ради Бога, простите, запнулся! Не ушиб ли вас? Вы в порядке? - примерно так прозвучало бы это по-русски. На английском же всё слышалось и выглядело гораздо более сценично, потому что подчёркнутая взаимная вежливость в подобных ситуациях и сопутствующий ей набор извинений здесь норма общения.

- Не волнуйтесь пожалуйста, всё хорошо - не потеряв равновесия, быстро и ловко выпрямившись, перед Андреем стояла худенькая, стройная, почти одного с ним роста китаянка, лет около тридцати, и дружелюбно смотрела ему в глаза. Светло-серая стёганая курточка с оттороченым мехом капюшоном, длинная, ниже колен, тёплая юбка, замшевые сапожки без каблуков.. Американки так не одеваются. Всё штаны, да кроссовки... Он удивился мимоходом своей наблюдательности - и как только успел всё это разглядеть? - Наверное, в тот момент, когда, испугавшись, бросился было поддержать, но опоздал.

- Вот растяпа, почти сшиб вас с ног - продолжал Андрей. - Но вы молодец: и сами устояли и мне не дали растянуться.

- А я только с виду такая хрупкая - ответила немного задиристо, поправляя рукой прядь каштановых волос, упавшую на смеющиеся глаза. Откуда у китаянки такие глаза? Ведь взгляд её земляков обычно непроницаем и невыразителен - для европейца, по крайней мере. Вслух он сказал:

- Странно, ведь как раз так я и подумал о вас. Замялся и пояснил: - Ну, что на самом деле вы крепкий орешек. - У вас тоже сегодня долг присяжного?

Андрей говорил, чувствуя - что-то удерживает, не хочется уходить, попрощавшись навсегда. Да и она не прощалась, шла медленно рядом, с интересом поглядывая на него. Остановились у полукруглого справочного стола в центре холла. Чёрная женщина в полицейской форме, сидевшая за компьютером, покосилась на них.

- Да, так вот здорово не повезло, не выбрали! - рассмеялась. И вы тоже оттуда?

- И я.. Но вас не было в зале, наверху? Да? - Я бы заметил вас.

Ну вот, подумал Андрей, и выдал себя. Зачем же сразу? Догадается, что понравилась.

- Не угадали - была! Просто не обратили внимания. Я незапоминающаяся, мало ли таких...

Кокетничает, ясно. К тридцати годам любая привлекательная женщина отлично знает себе цену, это знание уже впиталось в неё, стало инстинктом, неотделимо от характера, бессознательно контролирует поведение...

- Не привык спорить с незнакомыми людьми - он мягко ушёл от возражений. - Кстати, меня зовут Андрей.

- Очень приятно. Я Дженни - и протянула тёплую сухую ладошку. - Это моё американское имя, но есть и китайское, конечно. Я просто отвыкла от него.

- А у вас нет акцента - родились, наверное, здесь? - поинтересовался Андрей.

- Нет. Просто давно уже в Америке, в пятнадцать лет приехала с родителями, закончила тут школу, университет, да и муж американец. И вдруг совсем неожиданно: Был...- весёлые глаза больше не лучились, отвела взгляд.. Полная тётушка в форме быстро оглянулась на них и, вздохнув, покачала головой.

- Зачем она? Почему рассказывает мне всё это? - Андрей немного растерялся. - Мы не случайные попутчики в поезде, выворачивающие наизнанку души, чтобы убить время.

- Дженни, прости.

Вот мы уже и на "ты" - невольно, интонацией, взглядом. Английское вежливое "you" растворилось бесследно, трансформировавшись в своего дружеского двойника. Что поделаешь, раз они обходятся только одним местоимением.

- Ничего..Уже три года прошло. Ирак..Бессмысленная война... - А у тебя есть акцент, Андрей, но еле заметный. Ты откуда, если не секрет?

- Я русский. Приехали сюда ещё в прошлом веке - Андрей рискнул пошутить.

- Моя бабушка очень любила русских и знала много ваших песен. Ты наверное, приехал с семьёй - с женой и детьми?

Опешив от такого неподдельного женского интереса к своей персоне, Андрей было смутился. Но от чужой искренности язык развязался: остановиться вовремя он не смог. Или не захотел...

- Да, прибыли все вместе. Вздохнул. - Но жизнь внесла коррективы - развожусь. Хорошо усвоив за этот год, что под лежачий камень вода не течёт и, всё же, внутренне удивляясь своей обретённой дерзости, добавил:

- Дженни, ты обедала? Я видел на Главной улице уютный такой ресторанчик, забыл название. Можно тебя пригласить?

- Знаю! "Лосиный ручей"? Я ведь иногда бываю здесь по работе. С удовольствием составлю тебе компанию!

Чёрная тетушка за справочной стойкой, невольная свидетельница их короткого знакомства, наконец не выдержала:

Gosh! You guys better get out of here! Take care of yourselves...*

* О Боже! Не пошли бы вы отсюда, ребята! Берегите себя...

Запоздалый спарринг

рассказ

Со времён бестолковой юности, Макс склонен был к незаурядным поступкам. Не в смысле их исключительности и значения, а в гораздо более житейском понимании: такие причуды приходили в голову не каждому. Энтузиасты, конечно, всегда находились, но большинство его знакомых предпочитало более доступный набор развлечений и занятий.

Когда стукнуло сорок пять и седые паутинки тонкими нитями потянулись сквозь мягкие кудри Макса, он решил серьёзно заняться кикбоксингом. Или, по-русски - боксом, в котором разрешены удары ногами. К тому времени у Макса было двое детей, работа с преобладанием умственной нагрузки над физической, и озабоченная собственной карьерой жена-заочница, повышающая вечерами квалификацию. Но поскольку Макс всю жизнь мечтал быть сильным и уверенным в себе человеком, что с его худощаво-долговязым телосложением не всегда получалось, он решил, что подходящий момент для физического самосовершенствования настал. За вполне умеренную месячную плату была найдена секция восточных единоборств, где терпеливые и методичные годами осваивали по одному замысловатому движению Кон Фу в неделю, а прыткие любители острых ощущений в соседнем помещении проходили полугодовой курс уличного бойца. Кон Фу преподавал сам Уважаемый Учитель, воспитанник Почтенного Учителя из далёкого Тайваня. Кикбоксингу учили немногословные мускулистые парни, среди которых был один чемпион мира и двое призёров национального первенства США.

Первые два месяца они растягивались, потягивались, отжимались, до изнурения молотили воздух руками и ногами, разучивали боевые стойки, бесконтактно имитировали удары в парах. В их группе было человек двадцать ребят, с виду гораздо моложе и здоровее Макса. После двух-трёх тренировок он многих знал по именам, часто выбирая себе партнёра из знакомых. В перерывах они с завистью поглядывали на другую половину зала, где в это же время проходили занятия у выпускного класса. Там нередко разбивались носы, случались нокауты, потерпевшие под руку уводились к скамейке приложить лёд и перевести дух. И не верилось, что через несколько месяцев они сами так же умело и бесстрашно будут молотить друг друга под восхищёнными взглядами новичков.

Тем временем подготовительный курс незаметно подошёл к концу и, успешно выдержав заключительный экзамен, Макс был переведён в следующую группу. Для занятий в ней пришлось обзавестись полным набором необходимого для схваток снаряжения - кожаным шлемом с утолщениями на ушах и затылке, щитками на голень, гульфиком и, конечно, боксёрскими перчатками. Удары в воздух прекратились и тренировки проходили в усердном лупцевании виниловых мягких подушек, поддерживаемых по очереди партнёрами или самих партнёров, прикрывающихся боксерскими лапами. За полтора-два часа движения отрабатывались до автоматизма - так, что даже бестолковые и неловкие приобретали минимальные навыки, необходимые для будущих стычек.

Максу было очень нелегко, выносливости часто не хватало на три минуты непрерывных пинков, отмеряемые инструктором по секундомеру. Минуту на передышку - и упражнение повторялось сначала. Задыхаясь порой, он всё же продолжал сотрясаться в нужном направлении, стараясь не выказать усталости. Иногда на занятия их группы приходили бывшие ученики, прошедшие весь курс раньше, подзабывшие многое, но желающие снова вернуться в строй. Эти старички, испытавшие на себе все прелести "полного контакта", вели себя довольно развязно и, оказавшись в паре с недозревшим бойцом переходной категории, норовили обострить ситуацию. Попросту говоря, метили не в защитное снаряжение, а в партнёра.

Один из них, жилистый чёрный парень лет двадцати с небольшим, бритоголовый и с беспричинно дерзкой физиономией, несколько раз доставался Максу в напарники. Круговой удар ногой этого садиста, взлетая над подставленной подушкой то и дело попадал Максу в голову, отчего звенело в ушах и хотелось уйти. Но Макс держался из последних сил и даже пробовал, хотя и безуспешно, ответить тем же. К счастью, Злой, быстро восстановившись и обретя нужную форму, вскоре перешёл в "боевой" класс. Стало полегче: у них все были примерно на одном уровне и правил не нарушали.

Так прошли ещё два месяца и наступил день, а точнее вечер - на тренировки Макс ходил после работы - очередного экзамена. На допуск в последнюю, выпускную группу секции кикбоксинга при школе Кон Фу Уважаемого Учителя. Экзаменом был минутный спарринг, по результатам которого инструктора решали дальнейшую судьбу претендента. Впрочем, провалившимся давали шанс потренироваться неделю-другую и попробовать ещё раз.

В соперники Максу достался Хмурый Джон - так про себя называл он этого неулыбчивого парня, имевшего привычку сосредоточенно и по-детски напоказ отрабатывать удары в коротких перерывах между блоками упражнений, когда все ничком лежали на матах переводя дыхание. Понятно, что целью такого пижонства было произвести выгодное впечатление на инструкторов - вот, мол, какой я старательный, из меня-то уж выйдет толк. Справедливости ради надо заметить, что бой с тенью получался у Хмурого Джона на редкость ловко и покуражиться ему действительно было чем. Дополняла эффект мускулатура, распирающая чёрную форменную майку с эмблемой клуба. Словом, испытательный поединок с Хмурым Джоном не сулил Максу ничего хорошего. Они шли третьими по списку из девяти пар. Народ перед ними нервничал, осторожничая и побаиваясь случайных травм. Макс в полном снаряжении подпрыгивал в стороне, крутя головой в кожаном шлеме и встряхивая руками в перчатках. Он обдумывал бой, прикидывая самые несложные комбинации ударов, усвоенные до сих пор. Хмурый Джон красиво избивал ногами боксёрский мешок, подвешенный за крюк к потолку. Наконец их вызвали и тренер, тёмнокожий Эд, бывший чемпион США в лёгком весе, заставил поприветствовать друг друга полупоклоном и касанием перчаток. Рубанув воздух между ними рукой, Эд отрывисто крикнул "Начали". Первые пять-десять секунд они ходили кругами, тщательно изображая увёртки-уклоны и сверля друг друга глазами. Наконец Хмурый Джон опрометчиво бросился вперёд, по-видимому желая с ходу заехать Максу в челюсть. Свою наспех продуманную комбинацию Максу пришлось начать в обратном порядке: остановив порыв Джона толчком ногой в корпус, он отбросил его назад прямым ударом правой руки в лоб, присовокупив туда же и прямой левой. Хмурый Джон пошатнулся, но устоял. Оставшиеся секунды, не готовый к такому натиску Джон, испуганно подёргивался от каждого выпада Макса, уже и не пытаясь атаковать. Всё закончилось не успев, казалось, и начаться. Эд одобряюще двинул его кулаком в плечо: "Good job Мax, you are in"- "Хорошо сработано Макс, зачислен". Макс, естественно, был очень рад - такой прыти он от себя никак не ожидал. Дома похвастался своими успехами. Жена кивнула головой, не отрываясь от учебника, а младшая дочка, заинтересовавшись, спросила: - Папа, тебя перевели в третий класс?

На первую тренировку в бойцовской группе Макс пришёл немного волнуясь. Однако начала регулярных схваток пришлось ещё подождать. Несколько недель ушло на отработку боксёрских навыков довольно своеобразным, но эффективным способом. Все присутствующие выстраивались в круг, в центре которого находились двое. Задачей одного из партнёров было непрерывно наносить удары, а другого - уворачиваться, держа руки за спиной. Через минуту они менялись ролями. В один из вечеров появился Злой и, оказавшись напарником Макса, принялся методично его избивать. Казалось, в какую сторону не махни он рукой, везде на пути его кулака появлялась злополучная голова Макса. Когда настала очередь Макса гоняться по кругу за Злым, тот, словно профессиональный боксёр, оставался неуязвим. При этом еще и усмехался нагло, подставляя голову под удары и полагаясь на свою отменную реакцию.

Долгожданные спарринги начались неожиданно. Как-то после разминки Эд выбрал соперников и, напомнив правила, указал рукой в центр круга. Страх исчезал после начала боя. Кто-то дрался получше, кто-то похуже, но группа постепенно редела. Не все были готовы к регулярному мордованию, да ещё и не бесплатному. Через неделю-другую Макс с удовлетворением начал замечать, что оставшиеся товарищи по классу с ним считаются, заметно волнуясь перед схватками. Иногда случались и травмы, но пока ему относительно везло, хотя после тренировок голова часто гудела от пропущенных ударов. Время от времени появлялся Злой, но Эд не ставил их вместе - жалея, видимо, Макса. Макс хоть и вздыхал облегчённо, но обижался. Наконец, когда выбирать было не из кого - на одно из занятий пришли только четверо - выбора у Эда не оставалось. Шепнув что-то Злому на ухо он щёлкнул секундомером. Через несколько секунд, сбитый с ног обратным круговым ударом ноги Злого, Макс лежал на мате.

- Ты в порядке? - спросил, наклонившись к нему Эд.

- Нормально, я продолжу - стараясь по-ловчее вскочить на ноги ответил Макс.

Злой, судя по всему, твёрдо решил положить конец увлечению Макса кикбогсингом. Не успел Макс подняться, как он прямым ударом в грудь вернул его в лежачее положение. Острая боль в правом боку не давала распрямиться. Эд прекратил бой, отведя Макса к скамейке.

- Вздохни - сказал он. - Больно?

- Да. Немного - пробормотал Макс.

- Ребро. Сломано или треснуло - поставил диагноз Эд. - Пропустишь как минимум месяц и потом, если ещё будет желание, возвращайся. Сходишь несколько раз в переходной класс восстановиться.

- Приду - Макс отвёл глаза в сторону, совсем не будучи в этом уверенным.

Следующим утром он с трудом поднялся с кровати.

- Что случилось? - жена, кажется, впервые осознала последствия его спортивного энтузиазма.

- Так, ничего страшного.

- Тебе сорок пять лет, я поражаюсь, о чём ты думаешь. На работу сможешь пойти?

- Ну что ты, конечно, не волнуйся. Доберусь.

Натянув очень кстати оказавшийся дома широкий матерчатый пояс, которым, ушибив спину, когда-то пользовалась жена, он медленно спустился вниз по лестнице на кухню, позавтракал и повёз дочку в школу. Доча сочуственно интересовалась, что с папой произошло. Но ребёнку разве объяснишь, что такое затянувшийся кризис среднего возраста? И как непутёвый папа старается из него выбраться...

Через месяц стало полегче и Макс решил возобновить тренировки. Ещё через месяц он вернулся в свою группу, прикрыв грудь и рёбра тонким, застёгивающимся на спине щитком из упругого материала.

- Это что? - пробуя щиток рукой, спросил Эд. - Не поможет.

Эд оказался прав. Ситуация повторилась до мелочей. Пришёл Злой и, пообещав Эду не зверствовать, добился разрешения на схватку с Максом. В самом начале боя, пропустив серию ударов в голову, Макс почему-то вспомнил армию.

Как-то ночью, его, только что попавшего в разведроту после учебки, подняли с постели деды-старослужащие. Рядом стоял ещё один разбуженный младшой, недавно прибывший в часть.

-Упали-отжались, духи - последовала команда, которую товарищ Макса незамедлил исполнить. Макс, однако, продолжал стоять. Ощутимый удар в "душу" - в грудь, то есть - его упрямства не сломил. Один из дедов, мясисто-мускулистый младший сержант, как и Макс, командир отделения, медленно снял ремень и положил его на табуретку. Голова сержанта, с тонкими чертами лица и маленькими слезящимися глазами - злыми и холодными - предназначалась, как будто, для другого туловища. Расправиться с Максом на месте ему помешал подошедший дежурный по роте - тоже дед, косая сажень в плечах, палец в рот не клади - откусит.

- Спать всем быcтро, бля! По кроватям! И к сержанту :

-Ты Стас, если хочешь воспитать духа, тащи его в сушилку. Не угробь только - мне на дембель через три месяца, я за тебя сидеть не собираюсь.

В сушилке сержант повторил требование:

- Что, с..., не такой как все? Падай!

Первым ударил мясисто-мускулистый, разбив Максу губу. Удержавшись на ногах, Макс дал сдачи и, неожиданно для себя, не промахнулся. Дальше ему, однако, не так везло. Большинство ударов натренированного сержанта достигали цели, в то время как Макс лишь колотил кулаками по воздуху. Мельтеша руками, он, тем не менее, не подпускал сержанта к себе. Продолжалась драка минут двадцать - пока её не остановил, рыкнув, дежурный по роте. С ног Макса сержанту сбить не удалось.

- Всё Стас, твое время истекло. З......сь вы ещё с эти духом.

На утро командир роты, обратив внимание на расплывшуюся физиономию Макса, приказал зайти в к нему в кабинет.

- Рассказывай, кто и за что?

- Разрешите доложить, товарищ капитан - случайность. Подскользнулся.

- Случайность, твою мать? Боишься заложить? Рота передовая и мне такие пугала здесь не нужны. Cмотри, чтобы не повторилось - разжалую к е.....й матери.

- Так точно, товарищ капитан. Разрешите идти?

- Свободен.

Лишь сушилка эта промелькнула в памяти, когда Макс, пытаясь уклониться от ударов в голову, пропустил удар Злого ногой. В то же самое, зажившее было ребро. От боли перехватило дух.

- Стоп. Макс, на выход. Говорил тебе, что щиток не поможет. Отдохни пару месяцев. - Видно было, что Эд раздасован таким исходом. - Не торопись, наберись сил, потом приходи.

Дома, конечно, заметили. Реакция жены на этот раз была более определённой:

- Страховка за твои травмы платить не будет. Останешься инвалидом - что я буду делать с двумя детьми?

Два с половиной месяца ушло на полное выздоровление. Потом Макс вернулся в секцию. Начал с занятий в первой группе, с новичками. Ещё недели через две перешёл в следующую, пока, наконец, не добрался до своей. Эд присматривал за ним, выбирая на первых порах партнёров полегче. Злой регулярно посещал занятия, не здороваясь с Максом. Как-то раз Эда замещал другой, малознакомый инструктор и не скрывавший удовольствия Злой вновь оказался напарником Макса.

- Отправлю тебя в отпуск. На этот раз надолго - просипел Злой, засовывая в рот капу, предохраняющую от ударов зубы.

Откуда берутся такие гады, подумал Макс. Но страха не было. Эти три месяца "реабилитации" не прошли зря. Много новых комбинаций он старался не разучивать, тщательно отрабатывая только то, что уже знал и мог применить. Было несколько таких заготовок, на которые он рассчитывал и сейчас.

Злой вступил своим неизменным обратно-круговым ногой, от которого Макс просто отошёл, не ставя блок и жалея руки. По ходу боя Макс, периодически выбрасывая левую руку вперёд, проверял реакцию Злого - одна из его ловушек начиналась именно так. Близко к себе он Злого не подпускал, помня о его боксёрском прошлом. Тому, однако, удалось несколько раз пробиться, нанеся Максу две-три весомых плюхи. Драться оставалось секунд тридцать, не больше.

- Пора - подумал Макс - а то мне с ним никогда не рассчитаться.

Левой-мимо, ещё раз левой-мимо. Он нарочно заставлял Злого уклоняться, усыпляя его бдительность. После третьего выпада, Макс, не отводя руку полностью назад, неожиданно нанёс Злому короткий боковой удар в висок, откинувший того в противоположную сторону. Как раз под следующий затем по "домашнему" списку Макса прямой правой в голову. После второго удара Злой поплыл и, оторвав от пола переднюю ногу, в общем-то уже находился в свободном падении. Можно было и не трогать его. Но Макс ещё не закончил серию, к тому же в запасе оставалось несколько секунд. Шагнув немного вправо и вбок, Макс с размаху подсёк эту болтающуюся в воздухе ногу соперника. Злой неловко и с хрустом упал, сильно грохнувшись головою о пол. Надо отдать ему должное - он всё же попытался подняться. Но, облокотившись на маты и мутным взглядом обведя зал, тут же опрокинулся навзничь. Двое ребят отволокли его к стене, подложив под голову подушку. Принесли лёд и мокрое полотенце. Злой медленно приходил в себя. К тяжело дышащему Максу подошёл инструктор.

- Отличная комбинация, молодец. Остаёшься в кругу ёще на один раунд. Стянувший было перчатки Макс поспешил их надеть. За оставшийся час ему хорошо намяли бока. Правда, без травм и без участия Злого. Злой, понаблюдав за ними минут десять со скамейки, потряс башкой и угрюмо направился в раздевалку.

Максу не было его жаль. В тот вечер он даже был немного счастлив. Много счастья, большими щедрыми кусками, выпадает очень редко, а вот такое пустое, малыми дольками, иногда случается. В глубине души он, разумеется, корил себя - До чего, мол, дошёл, набил морду человеку и радуется! Но что поделаешь, наверное потому он и здесь. А ещё, чтобы осилить этот непреходящий кризис, упадок и съедающую тоску. Если сам с этим не справишься - пусть даже и таким способом - никто не поможет. Никто. Людям не до тебя, у них своя жизнь и свои проблемы. Свои маленькие радости и огорчения. Большие печали и глыбы счастья. Если такие вообще бывают.

2009.