Попытка родословной [Борис Суслович] (fb2) читать онлайн

Борис Суслович ПОПЫТКА РОДОСЛОВНОЙ _{(Отрывки)}

Памяти родителей

От автора. На оборотной стороне брачного свидетельства, выданного моим родителям 8 декабря 1946 года, два исправления: «отчество жениха — Израилевич, отчество невесты — Абрамовна». С именами проблем не возникло: Залман, сын Исроела и Леи, уже был Зиновием, а Голда, дочь Аврума и Брайны — Галиной.

Племянник (1903)

— Не отдам! Ни за что не отдам! — Фейга впервые в жизни кричала на мужа. — У него ещё одиннадцать детей. Пусть едет с ними, куда хочет.

— Да что с тобой? Успокойся. — Мойше-Лейб раскраснелся и был совсем не похож на солидного школьного учителя. — Твой брат разрешил Авруму учиться у меня. Но он не собирался дарить нам сына.

— А почему я не смогла родить? Хоть одного? Ты учёный человек, Мойше-Лейб. Скажи, в чём я виновата?

— Я тебя никогда не винил. Что ты надумала? Ицхок уезжает в Америку. Аврум должен быть со всеми.

— Мальчик останется.

— Ладно, Фейга, поговорим вечером.

Мойше-Лейб пошел в хедер. У входа его встретил Аврумчик — рослый, ладный. Поздоровавшись с другими учениками, он ещё раз посмотрел на племянника. Ну, как с ним расстаться? Как?

Махновцы (1919)

В дверь постучали. Громко и настойчиво. Братья переглянулись: придётся ответить. Исаак подошёл к двери:

— Вер из дорт?^[1]

— Видчыняй! Негайно!^[2]

— Кто вы?

— Повторюю останний раз: видчыняй! Бо зломаемо двэри!^[3]

Пришлось снять задвижку. Вошли двое: высокий и низенький. За спинами у них были винтовки. Говорил высокий: он был старше.

— Батькы дома? Хтось дорослый?^[4]

— Нихт. Нет.

— Тобто нэмае. Як тэбэ зовуть?

— Ицхок-Лейбуш.

— Якый з тэбэ Ицхок-Лейбуш? Скилькы тоби рокив?

— Одиннадцать.

— Ты Ицка. Зрозумив? Колы батькы повэрнуться?

— Не знаю.

— Ясненько. Дывы, Мыколо, що можна взяты: одяг чы щось инше.^[5]

— Бачу, Петре. Ничого цикавого. Злыдни, хоч и жыды.^[6]

Низенький Мыкола зашёл в другую комнату и вскоре вернулся.

— Ось, добрячий кожух. Як раз на мэнэ.^[7]

Исаак неожиданно для самого себя произнёс:

— Дядьку, виддай кожух. Гиб мир уп. Тате титун, ас из калт. Битэ! Будь ласка!^[8]

— Що? Ах ты, жыденя! Ты мэни будэш вказуваты? — Мыкола схватил Исаака за загривок и потряс.

— Будь ласка — чуть слышным голосом повторил мальчик.

— Я тоби дам «ласку» — Мыкола влепил Исааку чувствительную затрещину. — Ще хочешь? Чы досыть?

— Стий, Мыкола. У батька тилькы ций кожух? — вмешался Пётр.

— Тилькы ций. Бэнэ мунэс.^[9]

— А ты смилывый хлопчик, Ицка. Залыш кожух, Мыкола. Пишлы.^[10]

Коротыш швырнул кожух на пол и пошёл к выходу. Уже в дверях он погрозил «хлопчику» кулаком. Задвижка была водворена на место. Братья смотрели на Исаака с обожанием. Давидка, самый маленький, тихо сказал: «Дайн нумен из нит Ицка. Дайн нумен из Ицхок-Лейбуш».^[11] И засмеялся.

Женитьба (1926)

— А гутэ нахт!^[12]

— А гутэ нахт, Рива!

Дверь закрылась. Стало совсем тихо.

— Что скажешь, Фейга?

— Что тут говорить? Милая, добрая. Руки золотые. К маленькому прикипела вся, будто он ей родной. Конечно, простая совсем, с ней не поговоришь, как с нашей Брайной. Да где же Брайна… Сам знаешь. А тебе хозяйка нужна. На меня какая надежда? Ещё год, ещё два — и пойду за Брайной.

— Да сам вижу. Когда Рива приходит, вроде и дом не пустой. Но ты пойми: тяжело мне. Ещё и года не прошло.

— А самому с двумя малютками — легко? Эх, Аврэмеле… Завтра позову Хану, пусть она с тобой говорит.

— Уже поздно, тётя. Пошли спать…

Аврум зашёл в свою комнату. В детской кровати посапывал полуторагодовалый Ицхок, которого только что убаюкала Рива. Он присел на стул и закрыл глаза.

— Аврум, подойди ко мне…Нет, ближе не надо, а то вдруг закашляюсь…

— Что ты, Брайночка, я же совсем здоров. Если бы я мог поделиться с тобой…

— Не гневи Бога. Тебе надо быть здоровым, жениться, вырастить наших детей. А я уже не жилица.

— Не говори так, родная.

— Но это же правда.

— Какая правда? Проклятый Финкель! Как у него только язык повернулся!

— Не ругай Финкеля. Он был прав: с чахоткой не рожают.

— Но кто его просил устанавливать сроки? Он что, Бог?

— Он очень хотел мне помочь. Но я не могла отнять жизнь у нашего сына. Лучше самой умереть… Аврум, я хочу тебя попросить…

— О чём?

— Нужно дать Голде образование. Пусть будет врачом. Как Финкель. И чтобы ты любил её за нас двоих.

— А Ицхока?

— Маленького полюбит твоя новая жена. Женись скорей, Аврумчик. Чтобы у моих детей была мама. И пусть они живут долго-долго. За меня…

— Аврум, вставай! Уже семь.

— Хана, шабес.^[13]

— Ну, так что? Мало дел? Со мной говорила Фейга.

— Майн гот!^[14] Когда она успела?

— Неважно…Чем тебе плоха Рива?

— А кто говорит, что она плоха? О чём ты? Брайна умерла восемь месяцев назад.

— Скоро девять. Аврум, если бы моя Брайна выбирала тебе новую жену, она бы выбрала Риву. Она не хочет, чтобы ваши дети оставались сиротами. Ты слышишь меня?

— Слышу…

— Я ухожу, Аврум.

— Погоди, Хана. Погоди…

Первая внучка (1929)

— Как он, мама?

— Плохо, Либа, совсем плохо. Еле дышит.

— Может, зря я Ханочку принесла? Чтоб хуже не было…

— Хуже некуда. Ты хорошо сделала. Сейчас…

Лея зашла в комнату, где лежал умирающий, и наклонилась к нему:

— Либа пришла, Исроел. Либа хочет показать тебе внучку.

— Где она? — Исроел осмысленно посмотрел на жену.

— Здесь, за дверью.

— Чего же ты ждёшь? Пока я умру?

Лея открыла дверь и кивнула дочери. Либа бросилась к отцу.

— Либонька, — Исроел удивлённо посмотрел на свою любимицу — где твой живот?

— Я же родила. Разве мама не говорила тебе?

— Твоя мама всё время что-то говорит. Скажи сама.

— Смотри, папочка — это Хана. Она похожа на тебя.

— Вижу. А почему у неё глаза закрыты?

— Она спит. Ей же всего неделя.

— Могла бы и посмотреть на деда. Положи её сюда.

— Тебе не будет тяжело?

— Будет. Умирать тяжело, дочка.

— Папа, тебе что-то принести?

— Ё. Абисэлэ лэбн…^[15]

«Гой» Арончик (1933)

— Голденю, иди сюда! Помоги мне…

— Что, бабушка? — Голда закрыла тетрадку и встала из-за комодика, где готовила уроки.

— Ты же умеешь читать по-русски? Вот письмо нашей Бейлки. Из Москвы. Почитай мне…

Голда взяла лист, исписанный быстрым, размашистым почерком: «Мамочка! Как ты? Как справляешься одна? Береги себя, родная. Бедный папа!»

Хана слушала и не слышала. Ей всё время было холодно, как будто, лёжа ночью в одинокой постели, она успевала намёрзнуться на целый день вперёд. Муж давно болел, но умер так быстро, что Хана забывала об этом и звала, как живого. Внучка пугалась, но бабушка спохватывалась и успокаивала её.

— Голденю, ты ничего не перепутала? Какой «русский парень»?

— Я не путала — девочка читала медленно, боясь ошибиться: «Мамочка, спасибо за чудный отрез. Уже начала кроить. Только удивил твой посыльный. Скажи, что этот русский парень делает возле нашей Баси?»

— Бабушка, — Голда остановилась — тут по-нашему написано.

— Покажи, — Хана поднесла письмо к глазам. — Ты права: «а русише бухер».

И вдруг начала смеяться. Безудержно, взахлёб, как не смеялась уже много месяцев. Смеялись глаза, брови, ресницы, каждая морщинка её прекрасного высохшего лица. Голда, глядя на бабушку, начала сама потихоньку посмеиваться.

— Ой, не могу, — Хана с трудом перевела дух. — Мэйдэле^[16], ты поняла?

У них был Арончик. Они решили, что Арончик — гой…

Светловолосый, голубоглазый крепыш Арон был женихом младшей дочери — Баси.

— Ой, не могу! Сейчас напишем им, что у нас скоро свадьба…Пусть приезжают. Посмеёмся вместе.

Пейсах (1937)

— Голденю! Солнышко моё! Как ты выросла! Невеста уже.

— Бабуля, ты меня задушишь, — Голда тоже была удивлена. Она смотрела на бабушку и не узнавала её. Как будто они не виделись лет десять.

— Какое-там задушишь… Сил совсем нет. Ну, рассказывай. Мэйдэле, тебе же скоро…

— Шестнадцать…

— Только подумать… Мне было шестнадцать, когда замуж выходила. А Зусе, земля ему пухом, двадцать два. Старичок. Ну что это я сама говорю?

— Бабуль, ты же всё знаешь. Мы учимся, папа работает, мама шьёт. Я думаю поступать на иняз. Хочу знать много языков: немецкий, английский, может, ещё испанский.

— Голденю, зачем столько?

— Мне легко даются языки. Особенно немецкий, он почти как наш.

— А мама мечтала, что ты будешь врачом. Помнишь маму? Хоть чуточку? — Хана

чувствовала, что её голос дрожит. Она так давно не говорила о старшей дочери…

— Мне же три года было…

— А ей двадцать восемь. Или двадцать девять… Так и стоит перед глазами. Ну что это я всё говорю и говорю? Ты же голодная…

— Бабуля, а у тебя хлеб есть?

— Какой хлеб? Вычистила всё, как могла.

— У нас же в городе мацы нет. Вот мы и ходим к соседям: они нам хлеб дают.

— Как? Аврум и Рива… в Пейсах?

— Нет, папа с мамой не едят. А нам разрешают.

— Понятно.

Хана налила большую миску прозрачного, ароматного супа. И поставила рядом золотистый пирог.

— Вот тебе бульон с кнейделах. А вот сладкая бабка. Посмотрим, захочешь ли ты ещё хлеб.

Голда не заметила, как миска оказалась пуста.

— Ну и вкуснятина! У тебя добавка есть?

— А хлеба не хочешь? Может, мне сходить к соседям?

— Что ты… Какие соседи…

День рождения (1941, май)

Проходя мимо зеркала, Фрума почти машинально поправила причёску: на неё взглянула изящная брюнетка. Двадцать семь. Давно пора замуж. Но Зяма не спешит. Они встречаются третий год. Может быть, сегодня? Не самой же себе делать предложение…

В дверь постучали. Конечно, Тоська. С какой-то подружкой. Кузина, студентка-медичка, только вчера сообщила, что придёт не одна. Фрума открыла. Так и есть: нарядная полненькая Тося прикрывала собой скромно одетую девушку с лёгким, нежным лицом.

«Мазал-тов!» — дружно прокричали обе.

— Привет, родственница, — Фрума чмокнула Тосю в щёку. — А кто это с тобой?

— Галя.

— Галя? — Фрума выразительно посмотрела на незнакомку.

— Ну, Голда, — девушка на мгновение смутилась. — Меня все Галей зовут.

— Ну и я буду тебя так называть. А теперь быстро к столу.

— Нет, разве это правильно: большая часть станков — ещё бельгийские, с дореволюционных времён. Да они старше нас… А когда я попытался поднять вопрос, меня тут же поставили на место: мол, ты здесь без году неделя, а уже предлагаешь какие-то изменения.

— А ты давно там работаешь? — Голда уже не жалела, что согласилась сопровождать подругу. Этот смуглый красивый парень ей сразу понравился. Совсем взрослый. Сколько ему? Двадцать пять? Или ещё больше?

— Зяма работает уже год. Он инженер. Галя, а ты почему ничего не ешь? Возьми печёнку. Или холодец, — Фрума не собиралась скрывать от новой знакомой, что Залман — её парень. Без пяти минут жених. Она привыкла вести себя по-хозяйски. Тем более — у себя дома. В такой день.

— Спасибо, — Голда потянулась к тарелке с холодцом и неожиданно задела чью-то руку.

— Извини, Галочка, это я виноват. — Залман улыбался совсем не огорчённо. — Хотел тебе помочь.

— Зачем? Я сама. Тебе положить, Тося?

Вечер продолжался. Но Залману казалось, что ест и говорит кто-то другой. Глаза неотрывно следили за девочкой, которая оказалась рядом. Когда их руки соприкоснулись, он почувствовал настоящий ожог. Будто перескочил из своих тридцати в её двадцать… Или ей и двадцати нет?

Доброволец (1941, июль)

— Гита знает, что ты написал заявление?

— Ещё нет. Завтра скажу.

— Почему не сегодня?

— Хочу прожить ещё один день без слёз.

— Изя, но ведь это ничего не значило?

— Не скажи. Пусть бы призвали вместе со всеми. Зачем было устраивать спектакль? Делать из нас добровольцев?

— Но это, может быть, ненадолго.

— Зяма, мы не на партсобрании. Кто знает, сколько продлится эта война? Как будет, так будет.

— Слушай, но какой смысл грызть себя? Что это даёт?

— Гурништ^[17]. Ты молодец, что закончил институт. И бронь получил.

— Не знаю. Я же штурман. А бронь сегодня есть, завтра нет. У тебя тоже была.

— Какой ты «штурман»? Сколько у тебя полётов? Не смеши. Если будет возможность — работай. На войну всегда успеешь.

— Изя, я тебя не узнаю. Ты же всегда был самый решительный из нас.

— Я не вернусь. Да помолчи ты, дай договорить! Ты знаешь, что я не трус. Только умирать не хочется. Совсем не хочется. А придётся…

— Успокойся. Пошли, я тебя провожу. Ты обязательно вернёшься. Гита тебя дождётся.

— Гитка у меня хорошая. Дочку жалко: кроха совсем.

Братья вышли из дома и медленно пошли по вечерним улицам. Говорить не хотелось. Они молча курили. Младшему — Залману — предстояла целая жизнь: сорок с лишним лет. А старшему — Исааку — оставалось встретить всего один, тридцать третий день рождения.

2010–2011

Примечания

1

Кто там? (идиш)

(обратно)

2

Открывай! Немедленно (украинский)

(обратно)

3

Повторяю последний раз: открывай! Или выломаем дверь! (украинский)

(обратно)

4

Родители дома? Кто-то взрослый? (украинский)

(обратно)

5

Посмотри, что можно взять: одежду или что-то ещё (украинский)

(обратно)

6

Вижу, Петя. Ничего интересного. Нищие, даром что жиды (украинский)

(обратно)

7

Вот, добротный кожух. Как раз на меня (украинский)

(обратно)

8

Отдай кожух. Папа носит его, когда холодно. Пожалуйста (идиш, украинский)

(обратно)

9

Только этот. Честное слово (идиш, украинский)

(обратно)

10

А ты смелый мальчик, Ицка. Оставь кожух, Коля. Пошли (украинский)

(обратно)

11

Тебя зовут не Ицка. Тебя зовут Ицхок-Лейбуш (идиш)

(обратно)

12

Спокойной ночи! (идиш)

(обратно)

13

Суббота (идиш)

(обратно)

14

Б-же мой! (немецкий)

(обратно)

15

Да. Немножко жизни (идиш)

(обратно)

16

Девочка (идиш)

(обратно)

17

Ничего (идиш)

(обратно)

Оглавление

Племянник (1903)

Махновцы (1919)

Женитьба (1926)

Первая внучка (1929)

«Гой» Арончик (1933)

Пейсах (1937)

День рождения (1941, май)

Доброволец (1941, июль)

*** Примечания ***