Консервы [Михаил Геннадьевич Кликин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »
Михаил Кликин Консервы
— Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко! Слышь? Вставай! Я открываю глаза. Зощенко — это я. Разбудивший меня Кузьмич улыбается так, будто он только что в одиночку расстрелял из САУ отряд «Пантер». Глупость, конечно: Кузьмич никогда ни из чего не стрелял. Он свой испачканный мазутом нос не высовывает из ангара, где целыми сутками возится с танками. Он и спит тут же — в своем персональном фанерном закутке, в куче ветоши возле самодельного обогревателя, работающего на соляре. — Завтра на «фрице» пойдешь! — объявляет мне Кузьмич. — Откуда знаешь? — От верблюда. Кузьмич знает всё. И никто не знает, откуда он всё знает. — А на каком «фрице»? — На «Рыси». И я уже договорился насчет нового «Майбаха». Будет твоя Рысь прокачана по высшему разряду. — Чего? Как это — «прокачана»? — Да ничего, не парься. Вечно Кузьмич какие-то словечки новые в свой разговор вкручивает. Сам их, что ли, придумывает? — За мотор спасибо, — говорю я. — А тебе-то какой интерес? Мы с Кузьмичом хоть и приятели, но не настолько близкие, чтоб он так обо мне заботился. — Что ж сразу интерес, — обижается Кузьмич. — Я что, от души помочь не могу? Вот странный он человек. Сидит в этом вонючем ангаре, жилье тут себе обустроил, будто в казарме места на всех не хватает. Подковырки эти его постоянные: спросит что-нибудь и смеется над ответом, словно знает что-то, что другим неизвестно. — А как думаешь, Зощенко, сколько мне лет? — Полтинник, — говорю. Смеется, щурится: — Бери больше! Может, конечно, и больше. Кузьмич у нас самый старый. — А ты, Зощенко, в каком году родился? — В семнадцатом. — Ого! Как Октябрьская Революция. Опять смеется. Ну, словно дурачок! Отсмеявшись, уточняет, глядит хитро: — И сколько же тебе лет, выходит? Я прикидываю в уме, тру наморщенный лоб. Со временем у нас тут туго: часы нам не положены, календарей тоже нет, дни друг на дружку похожи, особенно если в лазарете лежишь, — немудрено и запутаться. Года три я уже здесь, наверное. В сорок втором меня на Полигон сослали, а значит… — Двадцать восемь, — говорю. Кузьмич смеется, голову задрав, небритое горло открыв. Потом подвигает деревянный ящик, садится на него, большим немецким ножом открывает американские консервы, достает ложку из-за голенища и начинает есть — как уголь в паровозную топку закидывает. — Значит, сейчас сорок пятый? Я пожимаю плечами: — Наверное. — Как думаешь, война-то кончилась? — Скорей всего. — Мы победили? — Конечно. — Победили, — соглашается Кузьмич. Кивает долго, на тушенку свою американскую смотрит. Потом плюет в нее, выбрасывает в кучу железной стружки за токарным станком. — Давно победили. — В каком году? — спрашиваю я тихо. — В сорок пятом, — подтверждает Кузьмич. Я ему верю: он же всё знает. — А почему давно? — Потому что тебе не двадцать восемь. А мне не пятьдесят. Кузьмич не смеется. Он встает и уходит в свою каморку. Я решаю еще поспать. Слова Кузьмича, конечно, кажутся мне странными, но он весь такой — загадочный. Что толку рассуждать над шарадами юродивого? Я закрываю глаза… — Зощенко. Эй, Зощенко! Ну нет мне сегодня покоя! В казарму, что ли, пойти? — Чего?! — Это опять я. Кузьмич протягивает мне мятую кружку. Я по его хитрым глазам вижу, что в ней не вода. Принимаю подношение, оглядываюсь — не смотрит ли кто. В три глотка осушаю кружку, выхватываю из руки довольного Кузьмича натёртую солью и чесноком горбушку. Тяну ноздрями острый запах, потом заедаю спирт. Вкусно! — Эх, ядреное у тебя топливо, Кузьмич! — Первосортное, — соглашается он. Я чувствую, что он тоже принял на грудь — там в каморке своей. Нам хорошо, и мы молчим какое-то время. Но долго молчать Кузьмич не умеет: — А скажи мне, Андрюха, за что тебя на Полигон сослали? Вообще-то, такие разговоры тут не поощряются. Но спирт свое дело делает, и я признаюсь: — За то, что секретный летательный аппарат сбил. — Ага, — кивает Кузьмич, и я понимаю, что это ему известно. — А расскажи-ка подробней, как оно так у тебя вышло. Я приступаю к рассказу. Кузьмич достает из кармана блокнотик, начинает что-то карандашиком черкать. Я сразу умолкаю: одно дело изустно балакать, совсем другое, когда тебя записывают. Кузьмич, угадав мое беспокойство, показывает листок: он не пишет, он рисует. Спрашивает: — Такой летательный аппарат? — Ну да. На рисунке Кузьмича диск с утолщением в центре, похожий на детскую юлу. Я удивлен. Рассказываю, как видел такую вот штуковину в поле, когда наш экипаж назад из разведки боем возвращался. С перепугу пальнули — себя обнаружили. А летательная машина, повреждение получив, зажгла голубые и оранжевые огни, поднялась, будто бы на столбе света, и умчалась на бреющем за лес во вражескую сторону. — Ясно, — кивает Кузьмич. — Небось, начальству всё доложил, как было. Они- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »
Последние комментарии
13 часов 23 минут назад
15 часов 40 минут назад
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 15 часов назад